Жизнь Магомета. Путь человека и пророка - Вашингтон Ирвинг

Эти факты могут дать довольно ясное понятие о причине тех повторений, нелепостей и противоречий, которые действительно находятся в этой странной книге. Магомет, как справедливо было замечено, мог сообщать одни и те же наставления и поучительные рассказы в разное время различным людям и даже разными словами; или многие лица могли слушать его одновременно и придавать разное значение его словам, передавать все слышанное иначе, записывая их по-своему, соответственно степени своего понимания и своей памяти. Многие его рассказы об откровениях предшествовавших ему пророков, живших в отдаленные времена, могли быть приняты за его личные откровения. Даже есть указания на то, что Абу Бакр в первые годы своего халифства счел нужным из политических видов подправить некоторые места в Коране ради того, чтоб иметь возможность опираться на него в затруднительных случаях и тем утвердить господство ислама. О том, какие добавления и искажения могли быть сделаны другими, менее стеснявшимися личностями после смерти пророка, можно судить по тем смелым вольностям, которые допустил Абдаллах ибн Саад, один из секретарей Магомета, еще при жизни его.

Из всех этих данных очевидно, что даже письменные воспоминания о Магомете полны извращений, а записанные по преданию нередко являются выдумками. Этим, бесспорно, увеличивается трудность ясно и справедливо разрешить вопрос об истинном характере пророка и образе его действий. История его, по-видимому, распадается на два резких периода. В течение первого периода, вплоть до середины его жизни, мы не можем даже придумать достаточно сильного мотива для того бессмысленного и изумительного обмана, в котором его стараются обвинить. В самом деле, какие личные выгоды могли руководить им? Жажда богатства? Но благодаря его женитьбе на Хадидже он уже был достаточно богат и в течение многих лет, предшествовавших его мнимым видениям, он не проявлял никакого желания увеличить свои средства. Желание известности? Но он уже пользовался известностью в родном городе как человек выдающегося ума и честности, принадлежа к знаменитому племени курайшитов и даже к самой почетной ветви этого племени. Стремление к власти? Место охранителя Каабы и сопряженная с ним власть правителя священного города в течение многих поколений принадлежали членам его рода, а его положение и условия давали ему полное право с уверенностью рассчитывать на этот выдающийся пост. Стремясь упразднить ту веру, в которой он воспитывался, Магомет тем самым подрывал в самом корне все эти преимущества. Прежняя вера служила источником богатства и знатности его семьи. Нападать на нее значило вызвать против себя ненависть родственников, негодование своих сограждан и ужас и ненависть соотечественников, поклонявшихся Каабе.

Были ли какие-нибудь блестящие внешние выгоды, которые могли бы в начале пророческой деятельности вознаградить за все жертвы и пленить Магомета? Нет, наоборот: деятельность его началась с сомнения и втайне. В течение многих лет она не сопровождалась никаким материальным успехом. По мере того как учение становилось известно и пророк возвещал о своих откровениях, он все больше становился предметом насмешек, злобы, клеветы и, наконец, упорных преследований, разоривших его и его друзей, заставивших некоторых членов его семьи и многих его последователей искать убежище в чужих странах. В силу чего упорствовал бы он столько лет в обмане, подрывавшем все его земные блага, и притом в такой период жизни, когда уже было слишком поздно надеяться на возможность восстановить их снова?

За отсутствием достаточных эгоистических или материальных побудительных причин мы вынуждены дать иное объяснение его поведению за этот наиболее загадочный период его жизни, что мы отчасти и пытались сделать в начале нашей книги, где мы показали, что его восторженный и мечтательный дух под влиянием уединения, поста, молитвы, созерцательной жизни доведен был телесным недугом до состояния временного исступления, при котором он принимал игру своего воображения за небесные откровения, возвещая себя пророком Всевышнего. Мы можем предположить только одно: что в это время он впадал в самообман и сам верил в действительность своих снов или видений, верил тем более, что все его сомнения развивались ревностной и безусловно верившей ему Хадиджей и ученым и ловким Баракой.

Убедившись в своей Божественной миссии – идти и проповедовать свою веру, он соответственно этому объяснял и все свои последующие сны и представления; все это он считал за указание Божественной воли, различными путями проявлявшейся ему как пророку. Мы находим его постоянно подверженным припадкам столбняка или экстаза при малейшем возбуждении или волнении, когда он легко мог воображать себя в общении с Богом, и действительно после таких припадков почти всегда следовали его откровения.

Общий характер его поведения вплоть до бегства из Мекки ясно обнаруживает энтузиаста, действующего под влиянием некоторой умственной иллюзии; он глубоко убежден был в том, что он – Божественный посланник, на которого возложена задача религиозного преобразования; и яркий путь, который его восторженный дух пробивал сквозь путаницу противоположных верований и диких преданий, не лишен поражающего величия; это был путь к чистому и духовному поклонению единому истинному Богу взамен слепого идолопоклонства его детства.

Все части Корана, объявленные им за это время, даже в том несвязном виде, в каком они дошли до нас, пройдя через различные руки, когда их первоначальная красота была, несомненно, омрачена, отличаются, однако, чистым и возвышенным характером, и от них веет если не религиозным, то поэтическим вдохновением. Они указывают на то, что он многое черпал из живых источников христианства, и если ему не удалось усвоить их во всей безукоризненной чистоте, то это потому только, что он заимствовал эту живую воду из надтреснутых цистерн и нечистых потоков, замутненных теми, которые должны были охранять их. Вера, проповедуемая им, была все-таки чище исповедуемой многими мнимыми христианами Аравии, и его жизнь в это время соответствовала правилам его учения.

Таков наш взгляд на Магомета и на его жизнь в течение первой половины его деятельности, когда он терпел преследования и всякие невзгоды в Мекке. Но резкая перемена, как мы показали в предыдущих главах, произошла в нем после бегства в Медину, когда вместо убежища и защиты, которых он только и искал и на которые и мог только рассчитывать, он встретил неожиданно почитание, подобающее пророку, слепое повиновение как властелину и очутился во главе могущественной, всевозрастающей и воинственной толпы последователей. С этого момента мирские страсти и мирские цели слишком часто являются побудительными причинами его деятельности вместо того мечтательного энтузиазма, который, хотя и ложный, придавал, однако, теплоту набожности его более ранней деятельности. Старое учение о долготерпении, о прощении и страдании внезапно отбрасывается в сторону. Он становится мстителен к тем, которые гнали его, и проявляет жажду честолюбия и власти. Его учение, наставления и поведение носят на себе следы противоречий, и весь строй его деятельности отличается непоследовательностью и неустойчивостью. Начиная с этого времени его откровения так преднамеренны и так часто приноровлены к известным обстоятельствам, что мы невольно начинаем сомневаться в его искренности, а равно и в том, что он сам мог оставаться при прежнем заблуждении относительно их. Но нужно, однако, помнить, что записанные откровения, как мы показали, могли не всегда быть точны. То, что он высказывал от себя, могло часто передаваться как воля Бога. Нередко также он мог принимать свои личные желания за Божественные внушения и, считая себя посланным распространять истинную веру, мог, как мы уже выше говорили, принимать все направленное к этой цели за продолжающиеся Божественные внушения.

Мы отнюдь не считаем Магомета грубым и нечестивым обманщиком, каким многие рисуют его; но точно так же мы не можем признать справедливость мнения, в силу которого приписывают ему широкие замыслы и глубоко обдуманные планы всеобщего завоевания. Он, бесспорно, был человек гениальный, обладавший сильной творческой фантазией, но нам кажется, что он в значительной степени действовал под влиянием минутных порывов и очень сильно подчинялся обстоятельствам. Его планы возникали по мере его успехов, а не наоборот: не успехи его являлись результатом его планов. Ему было сорок лет, когда он впервые возвестил свое учение. Затем он медлил год за годом, не проповедуя его никому, кроме членов своей семьи. Когда он бежал из Мекки, прошло уже тринадцать лет со времени возвещения его миссии, и из богатого купца он превратился в разоренного изгнанника. Явившись в Медину, он и не мечтал об ожидавшей его мирской власти, а единственно желал только построить скромную мечеть, где мог бы проповедовать, и надеялся, что ему безнаказанно позволят это делать. Когда власть внезапно очутилась в его руках, он некоторое время пользовался ею для жалких набегов и местных раздоров. Его военные планы разрастались вместе с увеличением его средств, но их отнюдь нельзя считать искусными, а часто даже и успешными. Они не отличаются ни смелостью замысла, ни определенностью исполнения, но часто изменяются сообразно с мнениями воинственных вождей, приближенных к нему, а иногда даже и с внушениями людей ограниченных, нередко ложно направлявших его. Если бы он действительно с самого начала лелеял мысль соединить все разрозненные и враждующие племена Аравии в одну нацию с помощью «братства веры» с целью выполнения плана внешнего завоевания, он был бы одним из первых военных гениев; но мысль о широких завоеваниях, по-видимому, возникла у него впоследствии как результат его успеха. С того момента как он возвестил «религию меча» и вызвал в хищных арабах страсть к внешним грабежам, с этого момента он ринулся на путь завоеваний, который с непреодолимой стремительностью увлекал его все дальше и дальше. Фанатическое рвение, внушенное им своим последователям, значительно больше содействовало успеху, чем его военные знания; вера в его учение о предопределении вызывала победы вопреки всевозможным военным расчетам. При его первых нерешительных шагах в роли пророка он встретил поддержку в искусных советах своего ученого оракула Бараки, а в деле завоеваний он имел при себе Омара, Халида и других пылких воинов, которые толкали его и помогали ему направлять грозную силу, пробужденную им к деятельности. И однако же при всей их помощи ему приходилось иногда ссылаться на свою сверхъестественную силу пророка и при этом, может быть, прибегать и к обману, оправдывая себя тем, что этим средством достигается благочестивая цель.