Стихотворения. Поэмы. Проза - Константин Случевский

Ларчик

Памяти А.Н. Майкова

Лет атак тридцать назад, в год холерный,В мае, в тот трудный и памятный год, —Как совершили мы странный, примерный,Очень не хитрый венгерский поход, —На Петербургской, в невзрачном домишке,Там, где у нас огороды идут,Там, где на улицах строят мальчишкиКрепости, рвы и канавы ведут, —Встав спозаранок, исправно побритый,Занят работой Петр Павлыч Зубков…Серый сюртук на нем, дешево сшитый,Хоть и не стар он, зато и не нов.При Канкрине был Зубков неотлучным,Вечным, бессменным присяжным писцом,Трезвым всегда, не болтливым, сподручным,Сиднем сидевшим и ночью, и днем.Знал по-немецки Зубков! Было счастьем,Что к Канкрину он случайно попал!Хмурый министр отличался пристрастьемК тем, кто язык его родины знал.Писывал ночью Зубков; кончив счеты,Прочь уходил! Кабинет затворив,Граф принимался за скрипку, за ноты,Шелковый зонт на глаза опустив;И говорили знакомые с домом,Будто, играя, граф цифры считал,И музыкальным, особым приемомСуммы отчетов и смет проверял!Ну, а Петр Павлыч, за то, что старался,В милость большую вошел Канкрииа,Лучше других до конца дописался:Полная ранее срока дана!С пенсией, с крестиком и по прошенью!А через год получила женаНа Петербургской в наследство именье:Дом деревянный в четыре окна.Лет Петру Павлычу меньше, чем кажет:Будет ему через год шестьдесят!Бодрый старик! Если зубы покажет,Чуть ли не все целиком заблестят…Эти-то самые зубы взлюбила —Так говорил он знакомым порой —Марья Петровна! Недолго водила,Был он ей по сердцу: стала женой.Прожил он с ней двадцать два года сряду;Семь лет вдовеет… И в нынешний деньТак порешил он: что стыдно, мол, надоХлам разобрать, чердака дребедень.После кончины года уходили…Все же Петр Павлыч решиться не могК рухляди старой коснуться: сложилиРуки жены! Нету сил, видит бог!Ну, да ведь надо! Всю ночь спал он худо,Все он раздумывал: как приступитьК священнодействию?! Тряпки, посуда!Много что надо продать, обменить!Хлам разбирать — это чувство больное!Вечером думал он; раз принялся…Свечка горела. Над белой стеноюОчерк каких-то теней поднялся!Очерк какой-то такой непонятный!Черные хари! Рогатая тень!Нет уж, Петр Павлыч, скорей на попятный,-.Лучше поутру и в солнечный день…Утро! Роскошное утро сияло!Лился в окошко открытое свет!Два сундучишка рука разбросала..Экий, однако, в вещах винегрет!Право! Ты б, Марьюшка, лавку открыла…Десять сорочек, кусок полотна,Фунта четыре иссохшего мыла,Съеденный молью остаток сукна!Помню: сюртук был такой! Вон и зайка!Весь он обглодан! Хвоста нет, ушей!Сбоку написано: Фединька пайка!..Не дал господь нам своих-то детей!Ну так чужого она полюбила…«Хоть бы да нам незаконный какой;Только бы свой! — так жена говорила. —Чай, ты несчастлив с бездетной женой?!»Гм, незаконный?! А если б у ней-тоБыл незаконный? Что ж я бы сказал?Значит, с другим прижила! Значит, чей-то…Тст! — тихо шепчет Зубков, — я бы взял!..И отошел он к окну; прислонилсяС новою, смутною думой своей;Над чердаком старый клен опустилсяЦелою сетью зеленых ветвей.Думал он ветку достать; потянулся…Ворон громадный на ветке сидел,Вскинулся и, увидав, отшатнулся,Пыль поднял крыльями и отлетел!Будто бы взглядом вороньим пронзилоБедное сердце, лишенное сил!Будто бы в разум дохнула могила,С черных, едва не ударивших крыл.И продолжает Петр Павлыч работу;Перебирает бумаги в руках;Письма он к письмам кладет, счет ко счету;В старой газете прочел в новостяхСудное дело, когда-то большое…Вдруг! Что-то брякнуло! Глядь — медальон!Смотрит: мужчина, лицо молодое,Темнобородый! Совсем не дурен!Буквы Ф. Ф.!.. Что за притча? мелькалиТолько что, только что вот на глазахЭти же буквы! на письмах стояли…Фединькин зайчик! есть Ф. — в подписях!Где они? Где? Нет, не эти, другие?В этих, должно быть!.. Не тут, а вот там!..И захрустели бумажки сухие,Быстро забегав по нервным рукам…Подписи, подписи! В подписях было!Да, да, Ф. Ф.!.. Я видал, сам видал…А, наконец-таки! ЗахолонилоВ сердце… Недвижим, письмо он держал!И против воли глаза опустились,Точно их кто на письмо наводил…Почерк — чужой! Строчки густо теснились…Разных размеров и разных чернил!Молча читает Петр Павлыч, читает:«Скоро ль приедешь ко мне ты опять?Быстро наш милый сынок подрастает;Он уж и „мама“ умеет сказать…Он у кормилицы-бабки остался;Крепок, здоров и тебя он все ждет…Только бы тот номерок сохранялся,Что воспитательный в руки дает».Это письмо он прочел, и другое,Третье… и много он их прочитал!Раз только как-то качнул головою…Собрал все письма, в пакетик связал,И, не закрывши окна, не коснувшисьПрочих вещей, долго вниз не сходил,В тяжком раздумье сошел, не споткнувшись,И свой пакетик в комод положил.

Вовсе не дряхл и с почтенным сознаньемПолной свободы за долгим трудом,Жил наш Петр Павлыч своим состояньем,Жил он с женой, не нуждаясь ни в чем.Правда, порой удивлялся он сильно:Как это деньги всегда налицо?Гости придут — угощенье обильно;Дряхло крыльцо — обновится крыльцо!Также, порою, его удивляло,Что, ни с того ни с cего, иногда,К разным родным вдруг жена уезжала,В дальние даже совсем города!Вспомнил он тоже, ему так казалось,Будто он дома лицо то видал,Что в медальоне теперь красовалось!Родственник тоже! Мелькнул и пропал!Ax! И была же жена что колдунья!Все предусмотрит, умно говорит,И не капризна, нет, нет, не ворчунья:Сделает дело, а сделав, сидит.Ну и ласкаться, ей-богу, умела!Чтоб щепетильной назвать, а ничуть…А уж как песни цыганские пела,Как ямщику-то дуги не согнуть…Ну, потерял! Значит, было да сплыло!Память о ней он в душе схоронил…Раз предложенье женить его было:Этот пассаж старика оскорбил.Вдруг оказалось! Да нет! Как же это?Может ли быть? Нет, пойти расспросить…Только к кому? Все мертвы! С того светаНадо советников в мир пригласить.Вспомнил о друге своем Поседенском;Умный, хороший он был господин!Только уж десять годов на Смоленском…Как! Неужели я вправду один?Так-таки вовсе один в целом свете!И никого, никого не найти,Кто бы сказался в хорошем совете,С кем бы мне душу свою отвести!Он до сегодня того не заметил,Что одиноким свой век коротал,Будто бы кто-то и ласков, и светелВсю пустоту вкруг него заполнял!И не живым существом заполнялась:Светлою памятью счастливых дней,Ею, женою! Жены не осталось —Бездна открылась — повис он над ней…Точно как будто бы все провалилось,Что окружало, ютило в себе;Зябкою стала душа, оголилась,Вышла на стужу во всей наготе…Все это в нем, как впотьмах, проступалоИ несознательно мысли гнело…Надо ж, однако, чтоб ясниться стало!Вдруг, неожиданно, стало светло…Сына сыскать!.. Тут, во что бы ни стало,Надо тот ларчик дубовый добыть,Тот, что покойница, как умирала,В гроб свой велела с собой положить…Ларчик вдруг вспомнился!..Малый, зеленый.Согнут, придавлен на верхних углах;Скобка! На скобке замочек мудреный!Как приказала — положен в ногах.К митрополиту пойти? РазрешеньеВскрыть мне могилу просить, а потом?..Нет, прежде справки собрать, без сомнения,Как отдают в воспитательный дом?Да! В воспитательный дом снарядиться!Только б скорее! Чего не забыть….Крест нацепить! Ничего, пригодится…Тише, Петр Павлыч, чего так спешить!Скверный извозчик! Кафтан — из заплаток,С музыкой дрожки, что камень — то звон!Вот уж и лебедь в кругу лебедятокНад воспитательным, выше колонн.«Что вам угодно?» Швейцар такой видный,Он в треуголке и весь в галунах;Взгляд величавый, а голос обидный…«Где-бы мне справку достать о детях?..» —«Вам это, что же, кормилицу нужно,Али дежурного, что ли, спросить?» —«Да, да, кормилицу…»-«Мне недосужно;Я вот сынишку пошлю проводить».Всюду швейцары родятся с задором;Вынул Петр Павлыч рублевую, дал;По бесконечно большим коридорамЮркому мальчику вслед зашагал.«Здеся во мамки!» Глядит: галерея,Точно аллея, что в Летнем саду.В длинных каких-то халатах пестрея,Были все мамки тогда на ходу.Час их прогулки… У каждой ребенок;Вместо повойника белый колпак;

Плач ребятишек и запах пеленок…Шлепают туфли; размеренный шаг;Идут одна за другой вереницей,Говору нет, соблюдается чин…Счетом — десятки! Рост, плотность и лицаВсяких характеров, всех величин!Были, что дети, совсем молодые!Где бы, казалось, ей матерью стать?Были и бабы, не в шутку седые:Годы большие; могла б перестать…Только Зубкову и в ум не входилоМамку позвать! Что же делать? Как быть?То, что увидел он, — ошеломило,Только и мог он — глазами водить!Бабы, в надежде на место, гляделиПрямо в глаза, мимо гостя идя…«Вы бы кормилицу выбрать хотели?» —Доктор дежурный спросил, подойди.«Нет-с, мне не это… Мне справиться надо…Ежели сдали дитя: как сыскать?» —«Это не здесь, а подалее, рядом,Впрочем, могу я вам правила дать.Вот — отпечатаны; к вашим услугам;Ищете разве кого?..»-«То есть… нет…Брат мой просил…» — с очень ясным испугомЦедит сквозь зубы Петр Павлыч в ответ.«Ежели номер у вас не утрачен,То разыскать не особенный труд;Впрочем, есть сроки! Тут срок обозначен;Только расходы обратно возьмут».Доктор, кивнув головой, удалился.Вышел Петр Павлыч за двери; сошелС лестницы, в заднем дворе очутилсяИ до Казанской дворами добрел.Правила все прочитал! Не даются…Сроки пропущены… Где тут сыскать?Ноги слабеют, в коленках трясутся;Надо скорее извозчика взять.Если поранить себя где случится —Тотчас кругом воспаленье пойдет;Кровь к пораженному месту стремится…Будто бы знает: работа тут ждет!Надо чинить! Надо дело поправить…Есть затаенные силы души,Вдруг, мимо воли, идущие править,Если наличные не хороши!Мы приказанья тех сил исполняем —И, точно так же, как муху во сне,Сами не ведая как, отгоняем —Делаем то, что прикажут оне.Так это было и с бедным Зубковым:Свежее чувство раскрытой виныБыстро задвинулось более новым:Ищет он сына виновной жены!Точно корабль, окрылясь парусами,Ждать неспособен и должен поплыть,Едет Петр Павлыч, влекомый мечтами,К митрополиту о деле просить.К Смольному в лодочке он перебрался,Шел к Александровской лавре пешком;Колоколов перезвон раздавался,Как проходил он над лаврским мостом.Вот и кладбище в стенах отбеленных…И из-за стен на дорогу глядитМного столбов и крестов золоченых,Мраморы, бронза, порфир и гранит.Видит: монах-старичок осторожноС паперти сходит и книги несет,«Где мне владыку увидеть бы можно?» —«Митрополита?.. Уехал в Синод». —«Смею спросить, чтобы вас не обидеть,Каждый ли день и в какой это часМитрополита мне можно бы видеть?» —«С просьбою, что ли? О чем там у вас?» —«Дело большое к владыке имею…» —«Он принимает как бог приведет». —«Где же?»-«А вот, как пройдете аллею,Просьбу в подъезде дежурный возьмет».Как было сказано, так и случилось:Раза четыре пытался ЗубковЛично представиться — не приходилось:Занят, уехал, заснул, нездоров…Подал дежурному и удалился!Ox!.. Уж чего-то он не испытал?Телом осунулся, весь изменилсяЗа две недели, которые ждал.Вышел — отказ! В синей рясе, воителем,Видом такой, что скорей уходи, —Вышел викарий к безмолвным просителям:Он панагией играл на груди.На панагии, блестя бирюзою,Лик богородицы кротко сиял!..Быстро покончил викарий с толпою…Только Петр Павлыч один ожидал.И подошел он к нему, улыбаясь:«Вы ли коллежский ассесор Зубков?»«Я-с». — «Я поистине вам удивляюсь,Что вам тревожить молчанье гробов?Просите вы: там писанье какое,Некий документ был в гроб положон!Трудное дело оно, не простое —Надо к тому очень важный резон!»Тут подвернулся какой-то вертлявый,Юркий чиновник; шушукаться стал;Взгляд его светло-зеленый, лукавыйТочно лучами Зубкова пронзал.Точно читать порывался глубокоВ совести, в мыслях, читать наугад!Хуже и злее вороньего окаБыл этот гадкий, убийственный взгляд!«Да-с! Так извольте понять: не пригодно,Митрополит приказал вам сказать,В кладбище рыться, копать всенародно;Да и примеров таких не сыскать.Ну и семь лет уж, как вы схоронили;В пятом разряде, за эти года,Землю-то всю много раз перерыли,Чай, и от гроба не сыщешь следа;Да и холера к тому же, поймите…Рыться! Зачем? Ни с того, ни с сего!Ну, так господь с вами! С миром идите,Пусть прах почиет, не троньте его».Благословил он Зубкова; непрошен,Руку свою к целованию дал…Точно травинка, под корень подкошен,Чуть не свалился Зубков, где стоял.

Меньше, чем прежде, Петр Павлычу спится,Хуже гораздо его аппетит;Ночью слоняется, днем же ложитсяНавзничь в кровать и часами лежит.После обоих тяжелых решенийИ напряженья всех нравственных сил,Быстрых, совсем непривычных хожденийТочно он крылья свои опустил!Точно он будто о что-то расшибся!Думал — шел в двери, а вышло — стена!В способе, значит, в дороге ошибся…Видно, другая дорога нужна…Ларчик жены, как червяк, его гложет!Должен он, должен тот ларчик достать!Ларчик железный, и сгнить он не может;Кой-что узнает, чтоб сына искать…Сына найдет! Будет холить родного…Как же за сына-то мать не простить?!Чувство любви этой ярко и ново —Стало в сознаньи Зубкова светить!Звучно часы над стеною стучали;Маятник шел… словно чьи-то шаги…С ними и он уходил… и шагалиРазных неясных видений круги…Люди какие-то! Головы — цифры!Мамки! У мамок ларцы на руках!Буквы «Ф. Ф.» разбегаются в шифры…И Поседенский на тощих ногах!Войско монахов… Они голубые…И, высоко, как хоругвь несена,Блещет алмазами звезд панагия!Но богородица — где же она?Знать, убежала с монашеской груди!Ты трепетала так нервно на ней!Где ж ты, блаженная! «Я не у судей,Я у простых, у судимых людей!..»Идут часы, продолжают беседуИ объясненья виденьям дают!..Мчится Зубков по какому-то следу,Словно куда-то упорно зовут…Вот и жена! Очи тяжко закрылись!Сына за ручку ведет! Мальчик мой!Как же волосики светлые сбились…Где ты? Скажи, отзовися, родной?!Где? Открывает покойница очи!Взгляд так мучительно, кротко правдив,Сколько в нем долгой тоски, долгой ночи…Жив этот взгляд ее или не жив?Вдруг! Треск и грохот с убийственным воем!Все заскакало… Виденья чудят…Полдень… Часы разрешаются боем,Грузные гири, спускаясь, шипят!Буря проходит, и тишь наступает…Песенка чья-то советы дает,Песенка эта так мило болтает,Очень разумна и вовсе не лжет:Тики-так, тики-так!Ох, чиновник, ты чудак!Не лежи, брат, не ленись,Будь бодрее, окрылись!Не дают — так сам бери!Но до света, до зари,Чтоб заря та, заблестя,Ларчик твой озолотя,Раньше срока не пришла,Людям выдать не могла!

Надо страх свой превозмочь,Надо выйти рано в ночь…Мягкой, рыхлою землейЧуть засыпан ларчик твой…Под травой почти видна,Спит виновная жена;Легкий мох ее покрыл!Он с соседних к ней могилНадвигался пеленой…Приходи туда и рой…

Тики-так, тики-так!Ох, совсем не страшен мрак!Днем гвоздики там цветут,Резво бабочки снуютИ роняют с высотыБлестки крыльев на кресты!Это все и ночью тамУ крестов и по крестам…Ночь, кому она нужна,Не страшна, нет, не страшна…

Ты могилку смело рой,Ты достанешь ларчик твой…Может статься, выйдет то,Что вина ее — ничто,Что жена была верна,Тут ошибка — не вина;Надо, надо уяснить,А без этого — не жить!«Верь! Тут что-нибудь не так…Тики-так, тики-так!»

Значит, могилу разрыть? Преступленье?Но, если так уж судьбой решено,Надо, чтоб толк был в работе, терпенье,Надо как следует сделать, умно.Ты до лопаты и в жизнь не касался,Разве что в детстве по лужам копал,В воду кораблик бумажный пускался,Сам ты, нагнувшись, его поддувал.Начал Петр Павлыч к могиле являться!Горе-задача ему задалась…Там, на Смоленском, где плотно толпятсяТьмы мелких крестиков, будто роясь;Где в мягкой почве к земле наклонились,Будто бы клюя с могилок зерно!Где, что ни день, слезы на землю лились,Вечную память поют так давно;Где столько лет неплатящих спускалиВ землю; где очень немного именПохороненных на доски вписали;Где, по соседству, отдел отведенСамоубийцам, а подле зарытыВ поле преступники, что казненыИ, по приказу, как следует скрыты, —Там почивали останки жены.Подле канавки с водой красноватой,С ярью железистой, с слизью по дну,Пара березок с листвой кудреватойЛезла, как только могла, в вышину,Чтобы из этой юдоли тяжелойСтарого кладбища выбраться вон!Грустный характер судьбы невеселойНами на кладбищах запечатлен!И уж в каких суетах небывалыхКладбища эти в движенье придут,В час пробужденья, когда залежалых,В час воскресенья, вставать позовут?!Ходит Петр Павлович и изучает:Как глубоко опускают гробы?Многих едва на аршин покрывают;Часто соседних могилок горбыК вырытым ямам подходят краями!Значит: копнуть ему раз или два —Тут и откроется гроб под ногами,Травкой и мохом прикрытый едва.Ну а жена подле самой канавки!Если в канавке начать, да от дна?Тотчас наткнешься — не надо и справки,Тут и окажется — будет жена.Всех их кладут головами к востоку;Значит, тут ноги! А ларчик в ногах!Здесь надо рыть мне, у дерева, сбоку!Может, под деревом, в самых корнях?Но ведь не рыться же просто руками!Если с лопатой прийти! — не идет, —Встретишься, сцепишься со сторожами,Спросят: зачем? Любопытный народ.Ну, да лопат тут имеется много…Знаю места, где их кучей кладут!Только чтоб вдруг не случилась тревога,Если одной из лопат не найдут!Вот что я сделаю, вот как устрою:Я, коль удастся, одну приберу,Подле могилы в канавке зарою…Станут искать на заре, поутру,Через неделю о ней позабудут,Скажут: пропала, не ведают как!Наговорившись — другую добудут…Да, несомненно, и быть тому так.Сказано — сделано! Скрыта лопата.Надобно только скорее решить,В ночь или с вечера? В ночь темновато,Но — тем труднее замеченным быть.Разве сегодня? Зубков улыбнулся!Право, подумал он, точно спьянаБрякнул такое! А нет, так рехнулся, —Да ведь сегодня на небе луна!..И, порешив ожидать новолунья,Стал он раздумывать: как бы помочьГорю другому: кухарка-болтунья,А ведь уйти-то ему на всю ночь?!День он подумал, другой поразмыслил:Дачу он, видите, дачу наймет,Все он предвидел, и все он расчислил,Как Пелагею отправить вперед.Дачу наметил он за Колтовскою,За сорок за три рубля сговорил,Дал и задаток нескудной рукоюИ Пелагее о том сообщил.«Мне, Пелагеюшка, видишь, большоеМесто выходит; да только. не там,Где обещал мне директор! Другое!» —«Счастье вам, батюшка, видно, к местам!» —«Только тут нужно сначала подспорье;Новый начальник, он барин большой;Дача своя у него, там на взморье,Ну и живет он в ней, за Колтовской». —«Значит, к нему вы все время ходили?» —«Как же, к нему. Надо чаще бывать:Вот если б подле, сказал он, мы жили,Можно бы скоро дела-то решать…Я и сыскал, Пелагеюшка, дачу!» —«Kaк же, Петр Павлыч, а дом-то куда?» —«Только на лето… Я больше истрачу,Ежели ездить туда да сюда!» —«Значит, Петр Павлыч, начальник-то новыйПодле нас будет?»-«Да, с версту их дом;Дом их большущий, подъезд в нем дубовый;Сад, обведенный решеткой кругом!Лестница — мрамор! Везде позолоты!А по шкапам все дела да дела…» —«Tp-то лакеям, Петр Павлыч, работы?» —«Всяким лакеям там нет и числа!Стены-то все под чудными коврами…»Долго кухарке Петр Павлович лгал,Слушал себя! Для уборки с вещамиВремени только неделю ей дал.«Ты, значит, к ночи там будешь с вещами;Я же останусь в дому, приберу,Позапираю замки все ключами,Да и приеду к тебе поутру…»День наступил. Он с утра облакамиНебо завесил, дождем окропил.Взяв ломового, Петр Павлыч с вещамиБабу отправил и в церковь сходил.В пятом часу на кладбище явился.Мог бы, конечно, он позже прийти…Ну да уж если на дело решился —Лучше, как сделаешь больше пути;Чтоб затруднительней было вернуться,Лучше подальше вперед забежать,В самое дело войти, окунуться!А окунулся — так надо всплывать!Небо прояснилось, взморье сияло!Реяли бабочки между крестов!Несколько сразу повсюду мелькалоВ траурных ризах служивших попов.Где панихиду они голосили,Где совершали они литию;Бабы какие-то искренно выли,Сыпали вдоль по могилкам кутью!Черные ризы, блестя галунами,Двигались медленно в яркой пыли,В полной вражде с голубыми тонамиСветлой окраски небес и земли.Вот и исчезли они! Вот уходятЛюди с могилок; пошли по домам!Солнце садится, румянец разводитПо оперившим закат облакам…Первая звездочка чуть проглянула;Нехотя, — но потемнел небосклон!Кладбище тяжким туманом дохнуло,Сон, снизойдя, опустился на сон!Так стали густы, белы испаренья,Что хоть рукою туман зачерпнуть!Крестики всплыли поверх наводненья,Близки к тому, чтоб совсем потонуть!Точно земля из-под них уплывала,Кладбище шло, уносилось впередИ, уползая, в пары обращалоВесь этот спящий, безличный народ!Все эти страсти, мученья, печалиМолча, без обликов, тучей густой,Морем молочным из недр проступалиИ уплывали в прохладе ночной…Щелк!.. То лопата по камню скользнула,В рыхную землю глубоко прошла;Дерево вплоть до вершины качнула,Ближние корни его порвала!Темные листики дрожью дрожали,В мертвом тумане в смятенье пришли…Мертвые, те, что под деревом спали,Так раскачать их никак не могли!Нет! Тут живой человек замешался,В этой юдоли молчанья и cнa!Вслед за ударом удар раздавался…Малость еще, тут и будет жена…Гробокопатель с лопатою слился,Точно все нервы в лопату прошли…Цепкою мыслью в железо внедрился!Видел железом в потемках земли!Точно ему из могилы светилось…Острый, пунцовый огонь проступал…Вдруг, ему кажется, будто спустилосьЧто-то к нему на плечо… Он припал…И не шевелится… Слух напрягая,Скорчился… трепетно дышит старик…Ну уж явись кто в ту пору, мешая,Он бы схватился с ним, страшен и дик…Он бы убил, если б что!.. Все молчало!Кладбище шло, уносилось впередИ, уползая, в пары обращалоВесь свой покорный, безмолвный народ…Колокол где-то ударил! СкатиласьПодле земля с свежей кучи долой…Ну, за работу! Работа спорилась…Вон он, костей догнивающих слой!Бурые кости местами торчали…Сбиты и спутаны, как ни взгляни…В это-то время с небес запылалиДальней зари золотые огни!Точно испуганы и озабоченыТем что: зачем их на свет извлекли,Кости, по темной земле раззолочены,Пурпуром ярким в ответ зацвели!Розовый день широко занимался,Теплым румянцем туман наливал, —Будто туман мертвецом притворялся,Будто он бледным совсем не бывал!Капли росы зацвели, что рубины, —Утренним солнцем кругом зажжены,В травах, на листьях берез и рябиныИ — на бессвязных останках жены!Стала работа… Прервалось движенье;Ларчика нет! Да и как ему быть?Кости? Да что же костям-то? Прощенье!Спи, дорогая! Скорее зарыть…Раз еще видел тебя!.. ЗаровнявшиЗемлю; засыпав лопату землей,Моху, чтоб след затереть, набросавши,Двинулся быстро Петр Павлыч домой!..Вышел задами к каким-то амбарам…На Колтовской Пелагея ждалаИ с кулебякою, и с самоваром…Да, было дело — да ночь унесла!..

Без имени