Бабочка - Анри Шарьер

— У нас случилась авария. Не задерживайте нас, пожалуйста. Мы очень торопимся.

— Бог с вами. Езжайте, сестры.

— Спасибо. Бог отблагодарит вас.

— Аминь, — говорят полицейские.

Мы тихо проезжаем, и больше нас никто ни о чем не спрашивает.

Пережитое волнение, кажется, вызвало у моих монахинь понос; проехав около ста метров, они останавливают телегу, спускаются с нее и исчезают в кустах на несколько минут. Когда они возвращаются, я горячо благодарю их.

— Не за что, но мы так переволновались, что у нас испортилось пищеварение.

В полночь мы подъезжаем к монастырю. Высокий забор, большие ворота. Во дворе разгорается бурный спор между монашенкой, которая стоит у ворот, и моими монашенками. Ирландка говорит мне, что та не хочет будить настоятельницу, которая должна позволить мне переночевать в монастыре. И вот тут мне нужно было воспользоваться возможностью и отправиться в Санта-Марту, до которой оставалось всего восемь километров. Эта ошибка стоила мне семи лет каторжных работ.

Настоятельницу все же разбудили, и меня отвели в комнату на втором этаже. Из окна мне видны огни города. Я засыпаю, и когда слышу стук в дверь, уже светит солнце. Мне приснился страшный сон: Лали у меня на глазах сделала харакири, и мои дети по кусочкам вывалились из ее живота.

Я быстро бреюсь, одеваюсь и спускаюсь вниз. На лестничной площадке меня с улыбкой встречает ирландка:

— Доброе утро, Энрик, ты хорошо спал?

— Да, сестра.

— Пойдем в контору настоятельницы, она хочет видеть тебя.

Мы входим. За столом сидит женщина с очень суровым лицом. Ей за пятьдесят лет, она смотрит на меня черными глазами и совсем не враждебным взглядом.

— Вы говорите по-испански?

— Немного.

— Хорошо, сестра будет переводчицей. Мне сказали, что вы француз.

— Да.

— Бежали из тюрьмы Рио-Хаша?

— Да.

— Когда?

— Семь месяцев назад.

— Что вы делали все это время?

— Я был у индейцев.

— Что? У гуахирос? Невероятно. Эти дикари никогда не принимали белого человека на своей территории. Ни одному миссионеру не удавалось туда пробраться. Где вы были? Говорите правду.

— Я был у индейцев, и у меня имеются доказательства.

— Какие?

— Жемчужины.

Я вынимаю мешочек, прикрепленный булавкой к моей куртке, и подаю его ей. Настоятельница открывает мешочек и вынимает пригоршню жемчужин.

— Сколько здесь жемчужин?

— Не знаю. Пятьсот-шестьсот.

— Это не доказательство. Возможно, вы их где-то украли.

— Пусть ваша совесть будет спокойна: я оставляю у вас эти жемчужины, пока вы не выясните, украден ли где-либо жемчуг. У меня есть деньги. Я могу платить за свое пропитание. Обещаю не выходить из своей комнаты, пока вы не разрешите мне это сделать.

Она смотрит на меня пронизывающим взглядом. Мне кажется, она говорит про себя: «… А если ты убежишь? Ведь из тюрьмы ты сбежал, а отсюда сбежать проще».

— Я оставляю вам мешочек с жемчужинами — это все мое состояние. Я знаю, что он в надежных руках.

— Хорошо, договорились. Нет, вы не будете заперты в комнате. Вы можете выходить в сад утром и после обеда, в часы, когда монахини молятся. Есть будете на кухне вместе с работниками.

Я выхожу из конторы, приободренный. Ирландка ведет меня на кухню. На столе большой кувшин кофе с молоком, свежий черный хлеб и масло. Я говорю монашенке:

— Спасибо, сестра, за все, что вы сделали для меня.

Я все-таки не могу отделаться от мысли, что мне грозит опасность, и решаю бежать в следующую ночь. Жемчужины пусть остаются у настоятельницы, и пойдут на пользу монастырю! Бог с ними.

Сегодня после обеда спущусь во двор и постараюсь найти место в стене, через которое мне будет легче перебраться. В час дня раздается стук в дверь:

— Сойди, пожалуйста, вниз, Энрик.

— Сейчас иду, спасибо.

Я сижу на кухне, ем вареное мясо с картошкой. Открывается дверь, и на пороге появляются четверо полицейских в белой форме и с ружьями в руках; один из них — офицер, и в руках у него пистолет.

— Не двигаться, или ты будешь убит, — и он надевает на меня наручники.

Ирландка начинает кричать и падает в обморок. Две другие монашенки поднимают ее.

— Пойдем, — говорит командир.

Мы поднимаемся в мою комнату. Они устраивают обыск и сразу обнаруживают тридцать шесть золотых монет по сто пезо, но кожаные чехлы с отравленными стрелами они не трогают. Думают, наверно, что это карандаши. С нескрываемым удовольствием командир кладет в карман золотые монеты. Во дворе нас ожидает какое-то подобие машины. Пятеро полицейских и я с трудом втискиваемся в кузов, за рулем сидит черный, как уголь, шофер в полицейской форме. Я решил выглядеть мужчиной, а не тряпкой, и так в этом преуспел, что первые слова следователя были:

— Этот француз — твердый орешек. Его не волнует даже то, что он в наших руках.

Я вхожу в его кабинет, снимаю шляпу и, не дожидаясь приглашения, присаживаюсь на стул, положив вещи у ног.

— Ты говоришь по-испански?

— Нет.

— Пошлите за сапожником.

Через несколько минут приводят невысокого человека в синем переднике и сапожным молотком в руке.

— Ты тот француз, который бежал год тому назад из Рио-Хаши?

— Нет.

— Врешь.

— Я не вру. Я не тот француз, который бежал год назад из Рио-Хаши.

— Снимите с него наручники. Сними куртку и рубашку.

Он берет в руки лист бумаги, на котором перечислены, наверно, все мои татуировки.

— У тебя не хватает большого пальца на левой руке.

— Нет, это не я. Я бежал не год, а семь месяцев назад.

— Это одно и то же.

— Для тебя — может быть, но не для меня.

— Ты типичный убийца. А все убийцы — и французы и колумбийцы — одинаковы. Я всего лишь помощник начальника этой тюрьмы. Не знаю, что с тобой сделают. Пока возвращу тебя к твоим друзьям.

— Каким друзьям?

— К французам, которых ты привез в Колумбию.

Полицейский ведет меня в карцер, решетки которого выходят во двор. Я нахожу в нем всех пятерых своих друзей. Мы обнимаемся.

— Мы думали, что тебе удалось сбежать, дружище, — говорит Кложе.

Матурет плачет, как младенец. Трое остальных тоже взволнованы.

— Рассказывай, — просят они меня.

— Потом, а что у вас слышно?

— Мы здесь уже три месяца.

— Как к вам относятся?

— Ни хорошо, ни плохо. Ждем перевода в Барранкилью. Там нас передадут, наверно, французским властям.

— Сволочи! А бежать?

— Ты только прибыл и уже думаешь о побеге?

— А ты думаешь, я просто так сдамся? За вами следят?