МАРК КРАСС - Левицкий Михайлович

Внезапно дверь в комнату друзей распахнулась, и на пороге показалась возбужденная Теренция – жена Цицерона. Властная, гордая патрицианка не стала обременять себя приветствием.

– Благоприятное знамение! – торопливо воскликнула женщина и, переведя дух, пояснила: – Мы уже заканчивали жертвоприношения Доброй богине, и огонь на алтаре почти потух, как вдруг из пепла вырвалось большое яркое пламя. Женщины очень испугались, а весталки, наоборот, обрадовались. Они истолковали случившееся так: Добрая богиня взяла тебя, консул, под свое покровительство. Яркий свет предвещает тебе благополучие и славу. Делай то, что считаешь нужным для блага государства, и пусть твои поступки будут самыми решительными и смелыми. Так сказали благородные весталки.

– Что вы на это скажете, друзья? – задал Цицерон вопрос, когда жена ушла продолжать обряды, посвященные Доброй богине.

– Теренция – женщина умная. Ты сам, говорил, что часто пользовался ее советами. Я не вижу причин, чтобы отвергать их и на этот раз, – уверенно отетил Квинт.

– А что думает Публий?

– Однажды Рим спасли гуси, сегодня это вознамерились сделать женщины. То, что нам предложила Добрая богиня, не совсем законно, но, по-моему, правильно. Хотя я и не ожидал от Доброй богини такой кровожадности.

Отец отечества

Первым на ростры поднялся Цицерон. Его властолюбивая жена приложила немало усилий, чтобы на заседание сената явился Юпитер, мечущий гром и молнии, а не мягкий, добродушный человек, каким, в сущности, и был Цицерон. Он заготовил великолепную, не оставляющую от заговорщиков камня на камне, речь, понравившуюся даже его Теренции, которой обычно трудно было угодить.

С высоких ростр консул окинул взглядом собравшихся сенаторов, и увиденное удручило его. Холеные лица римских патрициев были обращены к консулу, но в их взглядах великий оратор не нашел ожидаемой поддержки и симпатии. Сенаторы смотрели на консула, как смотрит путешествующий господин на раба, починяющего его коляску, с единственной мыслью: "Скорее бы ты закончил".

Для потомственных сенаторов, ведущих свои роды едва ли не от основания Рима, Цицерон оставался простым выскочкой из всадников. Он был первым в семье, получившим консульское звание, а этого мало для того, чтобы стать своим среди людей, имеющих за спиной десятки предков-консулов. Ни высокая должность Цицерона, ни острый ум и ораторский талант, ни огромные заслуги перед отечеством – ничто не смогло сломить римскую гордыню. Оттого и нелегко было всаднику-консулу отправлять на смерть римских патрициев.

Скрепя сердце Цицерон начал речь. Но это были не суровые, как удар молнии, слова, написанные дома и отрепетированные с Теренцией. Против обыкновения, Цицерон был немногословен. Он изложил все обстоятельства заговора против Рима, фактически повторив свою вчерашнюю речь в сенате. В заключение, едва ли не силой выдавливая из себя слова, Цицерон сказал, что, по его мнению, преступников следует немедленно предать смерти. По измученному лицу консула было видно, что такое решение далось ему нелегко.

Цицерона сменил Децим Юний Силан. Он высказался за казнь преступников без суда, одним решением консула, наделенного чрезвычайными полномочиями. Для Цицерона это было слабой поддержкой. Во-первых, Силан с таким же предложением выступал и вчера. Если остальные сенаторы проявят вчерашнюю пассивность, то дальнейшее заседание грозит пойти по замкнутому кругу. Во-вторых, сенатор своим предложением перекладывал всю ответственность за судьбу заключенных капитолийской тюрьмы на консула, то есть на Цицерона.

И тут неожиданно поднялся Марк Красс, в последнее время посещавший сенатские собрания только в качестве зрителя. В огромном зале стало тише, чем даже во время выступления Цицерона.

– Уважаемые сенаторы, в любом государстве всегда есть граждане, которых не устраивает существующий порядок. Люди неимущие завидуют благополучным гражданам, превозносят злоумышленников, ненавидят все старое, жаждут новизны. Государство же должно следить за тем, чтобы эти люди выказывали свое недовольство женам в постели, но никак не на улицах и не с оружием в руках. Что же происходит у нас? Все люди, где-либо или когда-либо заявившие о себе дерзкими поступками, все, кто в развратной жизни утратил отцовское достояние, все те, кого преступления и злодейства заставили бежать из дома, стекались в Рим, как в клоаку. Наконец, в Рим спешили те, кто предпочитал праздную жизнь в Вечном городе тяжелому труду на полях и виноградниках. И что же делали отцы-сенаторы? Достойные мужи внесли посильный вклад, чтобы превратить Рим в притон разбойников, бездельников, развратных женщин и пьяниц. Мы все дружно голосовали за бесплатные раздачи хлеба, развращая тем самым последних честных тружеников; на многочисленных празднествах и триумфах люди толпились у бочек с вином, а грандиозные гладиаторские игры удовлетворяли их потребность в зрелищах. Но аппетит приходит во время еды. Этому сброду показалось мало всего, что им давалось бесплатно. Они вознамерились уничтожить лучших мужей Рима, забрать их имущество, жен, дочерей. Это с нашего молчаливого согласия где-то в Этрурии с тысячами вооруженных разбойников бродит Катилина, а его сторонники строят планы сжечь наш город. Что стало с Римом, покорившим Испанию, Африку, Грецию, Азию? Куда делся сенат, решавший в несколько минут судьбы царей и вождей народов? Вот уже два дня мы не можем передать в руки палача четырех преступников, замысливших уничтожить город и нас с вами. Великий Сулла за такое разбирательство отправил бы в ссылку весь сенат. Смерть заговорщикам – таково мое слово!

Крассу удалось то, чего не смог добиться своим красноречием даже Цицерон. Грубоватая речь Марка Лициния пробудила сенаторов от спячки и подтолкнула к действиям. Следующим взял слово Квинт Катул.

– Почтенные сенаторы, Марк Красс сказал то, о чем думали многие, но не решались произнести вслух. Я могу лишь добавить, что держать заговорщиков в тюрьме – занятие весьма опасное. Мы взяли лишь вожаков заговора, а тысячи их сторонников живы, свободны и строят планы освобождения своих вождей. Благодаря нашему попустительству в Риме нет недостатка в разбойничьих шайках, способных на отчаянные поступки. По городу бродят толпы вооруженных гладиаторов, нанятых неизвестно кем. Собственно, целый отряд фракийцев содержал Цетег, что ни для кого не является тайной. Мы должны уничтожить главных заговорщиков, и сделать это следует как можно скорее.

Неожиданная активность сената побудила высказать свое мнение и безвольного товарища Цицерона – Гая Антония. Он вовсе не горел желанием быстрее решить судьбу узников капитолийской тюрьмы, просто должность консула вынуждала хотя бы изредка совершать какие-нибудь действия.

– Достойные ораторы говорили весьма убедительно и правильно, но мы забыли, что речь идет о римских гражданах, и без согласия народного собрания их не могут лишить жизни ни сенат, ни консулы.

У несчастного Антония вспотел лоб, пока он произносил эту короткую речь. И тут он встретился взглядом с Марком Крассом. Самый богатый человек Рима едва не испепелил гневным взором недалекого консула. Тот немедленно ощутил потребность продолжить речь.

– С другой стороны, чтобы созвать народное собрание, нужно время, а оно работает на Катилину и его сторонников. И еще: я не вижу в Риме такого места, где можно спрятать заговорщиков без опасений, что их не попытаются освободить сообщники.

– А ведь Антоний прав, – поднялся Гай Юлий Цезарь. – Сенат существует для того, чтобы блюсти законность в государстве. Чем же мы, уважаемые отцы народа, будем отличаться от обычных разбойников, если отправим на смерть римлян вопреки всем существующим законам. Сейчас для нас ясно как день: они преступники и должны быть уничтожены. А ведь спустя несколько месяцев, или лет, Рим взглянет на наше решение по-иному. Не поставят ли сенату и консулам в вину нарушение законов, установленных нашими мудрыми предками? Не лучше ли арестованных удалить в города, какие покажутся вам достаточно безопасными, и держать их в оковах под стражей до победы над Катилиной? Имущество преступников можно немедленно передать в государственную казну. На это мы имеем право.

– О каких надежных городах ты ведешь речь, Цезарь? Даже консул признал, что во всем Риме не найдется безопасного места, чтобы содержать заговорщиков, – вновь подал голос Децим Силан.

Не успел он занять место на скамье, как поднялся раскрасневшийся от гнева Марк Порций Катон. Это его предок настойчивыми требованиями в сенате решил судьбу Карфагена. Этот город был словно бельмо на глазу Катона Старшего, он рассорился со всеми сенаторами, но все же добился своего. Между собой сенаторы шептались: "Придется разрушить Карфаген, иначе Катон не даст нам ни минуты покоя". В настойчивости, целеустремленности и любви к отечеству Катон Младший нисколько не уступал своему предку.