Кинжал всевластия - Наталья Александрова

– Чаю? – переспросил Старыгин озабоченно. – Может быть, потом… Вообще-то, Танечка, я по делу. Я хотел бы взглянуть на трактат Григория Мантуанского.

– «О германских правителях»? – уточнила Татьяна. – Взглянуть можешь, только, конечно, здесь. Выносить рукописи из кабинета нельзя, ты ведь знаешь наши порядки.

Улыбка на ее лице выцвела – Татьяна поняла, что Старыгин пришел к ней по служебной необходимости. Впрочем, она никак не показала своего разочарования, развернулась и, немного прихрамывая, пошла по узкому коридору между двумя рядами стеллажей, заставленных коробками и папками со старинными рукописями.

Коридор кончился, и Старыгин оказался в кабинете с двумя огромными окнами. Дмитрий Алексеевич любил здесь бывать – не только потому, что его связывала с Татьяной давняя дружба, но и потому, что он считал вид из этих окон одним из самых красивых видов в городе, а может быть – и во всем мире.

Одно окно выходило на Зимнюю канавку и здание Эрмитажного театра, другое – на Неву, тускло отсвечивающую свинцом и кобальтом под низким осенним небом. На заднем плане, на другом берегу Невы, возвышалась Петропавловская крепость.

Старыгин бывал здесь сотни раз, сотни раз видел эту прекрасную картину в высоких рамах окон – но она ему не надоедала, тем более что каждый раз выглядела совершенно по-другому, меняясь от времени года и освещения.

Татьяна с прежней улыбкой взглянула на Старыгина, села за компьютер, защелкала клавишами.

– Григорий Мантуанский… – проговорила она, внимательно просматривая ряды цифр. – Вот, нашла… Сорок шестой шкаф, четвертая полка…

Старыгин помог ей достать с одной из полок картонную папку.

Татьяна освободила для него место за столом, положила папку и осторожно, бережно извлекла из нее стопку пергаментных листов, аккуратно упакованных в прозрачную пленку.

Документ был написан на латыни выцветшими от времени чернилами. Латынью Старыгин владел достаточно свободно. Перевернув несколько страниц, он нашел интересующий его период, достал из кармана старинную лупу и углубился в чтение.

«…в год от сотворения мира четыре тысячи шестьдесят седьмой, от рождества же Господа нашего Иисуса Христа пятьсот восемьдесят четвертый случилась среди того племени лангобардов смута, ибо прежний их вождь умер, не оставив наследника. Четверо вождей лангобардских боролись за власть, но ни один из них не мог победить. И тогда явился вождь по имени Аутарис и потребовал себе корону. Прочие вожди удивились такому требованию, ибо Аутарис не имел ни знатных родичей, ни сильных друзей среди племени. Но Аутарис показал воинам лангобардским унаследованный им кинжал, принадлежавший некогда древним королям-священникам. И лангобарды склонились перед могуществом того кинжала, и признали того Аутариса своим законным вождем, ибо помнили, что тот кинжал, особенно вместе со своими ножнами, обладает великой властью и могуществом и владеющий им вождь непобедим. На следующий год Аутарис был коронован как король Лангобардии…»

Далее Старыгин пропустил несколько страниц, посвященных правлению Аутариса, и снова углубился в чтение:

«…на пятый год правления короля Аутариса случилась среди лангобардов смута. Поднялся против короля один молодой вождь, по имени Лаутарис. Лаутарис призвал на помощь короля венгров, но Аутарис разбил войско мятежников, хотя и было оно многочисленно. Тогда Лаутарис подкупил одного из слуг короля, и тот украл у Аутариса священный кинжал. Вместе с тем кинжалом король потерял свое счастье. Мятежник разбил его в бою, отнял его корону. Однако не удалось ему получить кинжал королей-священников, который пропал бесследно во время битвы. Сказывают, что самый кинжал и его ножны похитили два воина из венгерского отряда, и с тех пор о судьбе той святыни ничего не известно. Не имея священного кинжала, Лаутарис не смог удержать власть среди лангобардов и вскоре был убит…»

– Спасибо, Танечка! – Старыгин оторвался от манускрипта. – Я нашел именно то, что нужно! Хотя бы частично мне удалось установить историю кинжала, изображенного на картине…

– Что это за кинжал? – заинтересовалась Татьяна.

– Очень необычная вещь, – начал рассказывать Старыгин. – Представляешь, Славе Несвицкому принесли для атрибуции древний кинжал, относящийся к раннему периоду истории индоевропейских народов. На рукояти этого кинжала изображены древние рунические символы и свастика…

– Что-то в таком роде? – Татьяна положила на стол перед Старыгиным фотографию клинка.

– Откуда у тебя это? – воскликнул Дмитрий Алексеевич, изумленно уставившись на фотографию. – Где ты могла видеть кинжал?

– Вряд ли это тот самый кинжал, о котором ты говоришь. Впрочем, можешь сам убедиться. Этот кинжал находится в отделе европейского прикладного искусства двадцатого века, у Сильвии Петровны Храповицкой. Фотографию она дала мне на всякий случай, чтобы поискать исторический прототип клинка…

– Странная история! – Старыгин вскочил из-за стола. – Во всяком случае, ты мне очень помогла…

– Ты уже убегаешь? – Татьяна заметно расстроилась. – Может, все-таки выпьешь чаю? У меня есть очень хороший, китайский… и печенье суворовское…

– Извини, Танечка, в другой раз! Мне нужно срочно увидеться с Сильвией Петровной!

Он вылетел из кабинета рукописей, не слушая ответ Татьяны, и помчался в дальнее крыло Эрмитажа, где находился отдел прикладного искусства двадцатого века.

Главная хранительница этого отдела Сильвия Петровна Храповицкая была известна на весь Эрмитаж своим внешним видом и своими чудачествами.

Женщина лет шестидесяти, приземистая и неуклюжая, она зимой и летом куталась в серую вязаную шаль, носила круглые старомодные очки в железной оправе и сверкала металлическими вставными зубами. Сильвия Петровна не признавала никаких авторитетов и запросто могла накричать на директора музея или даже на высокопоставленного московского чиновника. Эта независимая манера едва не стоила ей увольнения, однако руководство музея всякий раз выгораживало Сильвию перед высоким начальством.

Дело в том, что Храповицкая много лет назад совершила настоящий подвиг, вписавший ее имя золотыми буквами на несуществующую Доску почета Эрмитажа.

В те времена, когда нашей страной руководил любитель кукурузы и большой знаток современной живописи, в Советский Союз прибыл с визитом глава одной крупной восточной страны со своей супругой.

Советский руководитель, известный простотой манер и легкостью решений, решил подарить супруге высокого гостя хранящиеся в Эрмитаже украшения из скифского золота, рассудив, что музей большой и от такого подарка не обеднеет. Он уже отдал соответствующие распоряжения, руководство музея страдало, не спало ночей, но ничего не могло поделать – власть есть власть.

Сильвия Петровна тогда была совсем молодой сотрудницей, недавно пришла в Эрмитаж после университета и занималась изучением древнего прикладного искусства под руководством знаменитого профессора археологии. Накануне визита иностранного гостя профессор заболел, возможно, он просто не хотел присутствовать при позорном событии, и молодая Сильвия работала одна в специальной кладовой. Уйдя вечером с работы, она в полном соответствии с инструкцией кладовую заперла, однако на следующее утро на работу не явилась.

Утром музейное начальство впало в тихую панику: скоро должны были прибыть высокие гости, а Сильвия не пришла и не принесла единственный набор ключей от железных дверей кладовой!

Сильвию искали по всему городу.

Дома ее не оказалось, родные сказали, что она уехала на работу – и бесследно пропала.

Московский гость рвал и метал, но сделать ничего не смог: не резать же дверь автогеном в присутствии иностранной делегации!

В общем, музейные экспонаты были спасены, а Сильвия Петровна объявилась через несколько дней. Выяснилось, что по пути на работу она сломала ногу и попала в больницу.

Для порядка ей вкатили строгий выговор, но все сотрудники Эрмитажа приходили потом, чтобы пожать руку смелой девушке.

Вот к этой-то героической особе и пришел сейчас Дмитрий Алексеевич.

Поздоровавшись с Храповицкой, он показал ей фотографию кинжала и спросил, что ей о нем известно.

– Что известно? Все известно! – отмахнулась Сильвия Петровна. – Ерунда, совершенно нестоящая вещь! Только место в хранилище занимает! Поздняя копия старинного оружия, тридцатые годы прошлого века, изготовлена в нацистской Германии по заказу Гиммлера. Может быть, для кого-то этот кинжал и имеет исторический интерес, но только не для меня. Я всех этих злобных клоунов на дух не выношу и никакой исторической роли за ними не признаю. Моя бы воля – не держала бы такую дрянь в Эрмитаже, но вы же понимаете – все, что к нам однажды попало, автоматически приобретает музейный статус и хранится вечно…