Первая мировая. Во главе «Дикой дивизии». Записки Великого князя Михаила Романова - Владимир Хрусталев

Моя дорогая Наташечка, прошу тебя совсем не беспокоиться обо мне, я буду всегда осторожен, и рисковать собой не буду.

Теперь окончу мое письмо.

Если бы ты знала, как счастлив я был побывать дома в своей семье и в милой Гатчине, за те дни я даже забыл, что есть война и что я оттуда приехал. Еще раз благодарю тебя, мой ангел, за дорогое письмо.

Да хранит тебя Бог. Целую тебя и детей очень нежно.

Весь твой Миша.

Мой привет Елизавете Н., Miss Rota, Джонсону, Клевезаль»[228].

Через два дня, т. е. 20 января 1915 г., великий князь Михаил Александрович из д. Ломна направляет в Гатчину на Николаевскую ул., 24, еще одно письмо:

«Мы имеем теперь дело, большею частью, с венгерскими войсками, которые дерутся очень упорно. За вчерашний день наша пехота (на нашем правом фланге) потеряла около 100 чел. убитыми и ранеными, но в моей дивизии потери совсем небольшие. Вероятно, завтра будет преследование австрийцев; хорошо бы им наворотить, как следует, чтобы больше сюда не лезли. На нашем фронте (т. е. против нашего фронта) мы имеем 2 корпуса пехоты, но у нас перевес в артиллерии.

Я.Д. Юзефович третьего дня поехал с [Л.Л.] Жираром к пехотным окопам, где отдавал некоторые указания, во время чего был очень легко задет пулею, которая вошла в левый бок и вышла около спинного хребта, не задев его. Он себя, к счастью, чувствует хорошо, на ногах, ездит верхом и говорит, что это пустяк – он большой молодец.

Я так рад, что ты благополучно приехала в нашу милую Гатчину, а не осталась в ненавистном тебе Львове, хотя мне и приятнее было знать, что ты близко ко мне. …

Да хранит вас всех Бог. Целую детей и тебя нежно, нежно и люблю бесконечно. Мысленно всегда с тобой и очень сильно тоскую. Весь твой Миша»[229].

Вернемся к дневниковым записям Михаила Романова:

«22 января/4 февраля. Четверг. – Ломна. Была атака высоты 673, окончившаяся для нас неудачно, вследствие сильного огня с фронта и обоих флангов, понеся большие потери. Ольгопольский полк потерял около 300 чел. …

24 января/6 февраля. Суббота. – Ломна. Резко обозначился перелом в нашу пользу, – австрийцы начали отступать. В Ломну переехал ген. Постовский с штабом (65 див.). Утром мы были на похоронах поручика Белоцерковского Ваврского полка. Кн. Вадбольский был ранен на позиции у высоты 703. Он ранен легко в висок, из пулемета. Его сменил полк. Хазов ком[андир] Ваврского полка…

29 января/11 февраля. Четверг. – Михновец. Со вчерашнего дня на всем фронте медленное продвижение вперед. К вечеру образовался разрыв между Ваврским и Ольгопольским полками, для заполнения которого был выдвинут экстренно Черкесский полк. – Сегодня 1 бригада была вызвана к Журавину, а 2 бр. на дорогу из Липпе в Корему под Острем. – Днем мы поехали верхом к месту боя, высота 700 около букового леса близь Лутовиска, там бои несколько дней, примерно от 17–23 янв.

30 января/12 февраля. Пятница. – Михновец. 1 бригада подчинена ген. Деникину и перемещена в д. Журавин, который был сегодня противником [оставлен].

Продолжение вчерашнего дня: затем мы пешком отправились смотреть высоту 673, сплошь укрепленная пехотная позиция, которая была взята Железной бригадой 23 янв. В одном месте все деревья (пихты и ели) срублены артиллерийским огнем. Лежало много убитых австрийцев и несколько русских. – Картина ужасающая…»[230]

Генерал А.И. Деникин так описывал тяжелые бои этого периода:

«В дни Карпатского сражения Железная бригада, как обычно, исполняла свою роль “пожарной команды”. …Бригада брошена была на помощь сводному отряду ген. Каледина под Лутовиско, в Ужгородском направлении. Это был один из самых тяжелых наших боев. Сильный мороз; снег – по грудь; уже введен в дело последний резерв Каледина – спешенная кавалерийская бригада.

Не забыть никогда этого жуткого поля сражения… Весь путь, пройденный моими стрелками, обозначался торчащими из снега неподвижными человеческими фигурами с зажатыми в руках ружьями. Они – мертвые – застыли в тех позах, в каких их застала вражеская пуля во время перебежки. А между ними, утопая в снегу, смешиваясь с мертвыми, прикрываясь их телами, пробирались живые навстречу смерти. Бригада таяла…

Во время этих же февральских боев к нам неожиданно подъехал Каледин. Генерал взобрался на утес и сел рядом со мной, это место было под жестоким обстрелом. Каледин спокойно беседовал с офицерами и стрелками, интересуясь нашими действиями и потерями. И это простое появление командира одобрило всех и возбудило наше доверие и уважение к нему.

Операция Каледина увенчалась успехом. В частности, Железная бригада овладела рядом командных высот и центром вражеской позиции, деревней Лутовиско, захватив свыше 2 тыс. пленных и отбросив австрийцев за Сан.

За эти бои я был награжден орденом Георгия 3-й степени…»[231]

В письмах великого князя Михаила Александровича с фронта к супруге имеются такие строки за этот период:

«Не помню, писал ли я тебе в том письме, что на нашем правом фланге у нас работала 4-ая стрелковая бригада (которую уже давно называют) “железная бригада” – она и теперь оправдала свое название, выбив противника с трех страшно сильно укрепленных позиций и потеряв более 50 % убитыми и ранеными. – Несколько дней тому назад мы поехали осматривать эти позиции и навидались много ужасов, описывать даже не стану, – в одном месте (с ½ десятины) лес был весь срублен нашим артиллерийским огнем. …

Тебе рассказали, что я бываю под обстрелом, но это не совсем так и был только один случай, когда мы ехали на наблюдательный пункт, то по дороге туда разорвалась одна шрапнель и то довольно далеко, и не верить мне нет у тебя никаких оснований…

Я очень рад, что ты занимаешься устройством моего кабинета. Диванчик с большим удовольствием извлеку из дворца, где он ничего хорошего не делает. Меня также очень интересует знать, какие картины и вещи ты купила в Москве? …

Мне очень жалко, что Дм. Пав[лович] так не здоров и не бережет себя. И так вы опять виделись, пикировались и объяснялись в трогательных чувствах. А ты все меня упрекала, что я постоянно кем-нибудь увлекаюсь, а на самом деле этого никогда не было, и трогательных вещей я никому не говорил. Мне кажется, что при мне он к нам не будет приезжать, а я бы его с удовольствием повидал, и я благодарен ему за его преданность к тебе, только боюсь… и когда думаю об этом, у меня, что-то, как будто щимлет и ноет в груди. С тех пор, как мы живем вместе, у меня в первый раз появилось такое чувство, – чувство это сложное, тут и досада, и ревность, и глубокая грусть, а к этому еще присоединяется наша теперешняя разлука»[232].

Участие в боях родного брата царя, великого князя Михаила Александровича привлекало внимание иностранных корреспондентов. Так, например, штабс-капитан М.К. Лемке (1872–1923), состоявший на службе при штабе Ставки Верховного главнокомандующего, писал в своем дневнике:

«В феврале 1915 г. в штабе Кавказской туземной дивизии при вел. кн. Михаиле Александровиче состоял английской службы капитан Симпсон, делавший бытовые фотографии.

Корреспондент-художник журнала «London lilustred News» Сепинг Райт просил у великого кн. Михаила разрешение прибыть в дивизию для зарисовывания эпизодов, иллюстрирующих ее боевую жизнь и быт. Великий князь согласился, если он представит разрешение, но таковое Ставкой дано не было»[233].

По фронтовым письмам великого князя Михаила Александровича можно выяснить его сокровенные мысли, взгляды на жизнь и на те или иные события. В частности, в одном из писем начала 1915 г. он писал супруге:

«Дай Бог, чтобы эта отвратительная и во всех отношениях ужасная война поскорее кончилась в нашу пользу, чтобы можно было вернуться к тебе и больше никогда не расставаться. Ты думаешь (я знаю), что я увлекаюсь службой, но это не так; я, конечно, исполняю свой долг, раз я служу, но с радостью думаю о том времени, когда все это ужасное время придет к концу и можно будет жить для себя. – Я здесь уже 9 дней, и все это время идет непрерывный бой в нескольких верстах отсюда. Войскам очень тяжело приходится; сидят все время бессменно в окопах, снег глубокий и морозы доходят до 17°. Бедные солдаты, по ночам в особенности, сильно мерзнут, много с отмороженными ногами и руками. Потери в пехоте, которая нам придана, очень велики. Против нас венгерские войска дерутся страшно упорно и принимают штыковые атаки – враг не менее упорный, нежели германцы. По словам пленных, они очень страдают от холода, находясь непрерывно под открытым небом. Война у них непопулярна, и они ею очень тяготятся. Один из пленных, расторопный мужчина, бывший землемер, сказал, что у них все призваны, кто только может быть, и что запаса больше нет в людях. Мне кажется, что это очень ценное сведение и совсем правильное, и не из газет, а голос народа. Бог даст, война эта скорее кончится, чем многие это думают. … Война и весь тот огромный ужас, который она за собой влечет, поневоле, наводит каждого здравомыслящего человека на самые грустные мысли… Если бы вопрос войны решался исключительно народом, в таком случае я бы не так горячо восставал против этого большого бедствия, но ведь дело в том, что вопрос «быть войне или не быть» решает всегда правительство и в общем никто и никогда не спрашивает мнение у страны, у своего народа, как они желали бы поступить? Мне бывает даже совестно перед людьми, т. е. перед солдатами и офицерами; в особенности я это чувствую при посещении лазаретов, когда видишь столько страданий, – и могут подумать, что ты сам виновник в войне, стоишь так высоко, и не мог предупредить и оградить свою страну от такого бедствия. Я сожалею, что так плохо излагаю свою мысль, но знаю, что ты меня поймешь все равно, не правда ли?»[234]