Истребитель ведьм (сборник) - Гжегож Бабула

Нивеллен вытянул под столом ноги и потянулся так, что затрещало кресло.

— Я живо сговорился с купцом, — продолжал он. — Мы договорились, что он оставит мне ее на год. Я вынужден был помочь ему погрузить сумку на мула, сам он не поднял бы ее.

— А девушка?

— Некоторое время при виде меня ее сводили судороги, она была убеждена, что я ее все же съем. Но через месяц мы уже ели за одним столом, болтали и устраивали длительные прогулки. Но хотя она и была славная и на удивление смышленая, у меня заплетался язык, когда я с ней разговаривал. Видишь ли, Геральт, мне всегда не хватало смелости в отношении девушек, я всегда выставлял себя на посмешище, даже в присутствии девок со скотного двора, тех, у которых икры в навозе, которых парни из отряда крутили, как хотели, на все стороны. Даже эти издевались надо мной. А тем более, думал я, с такой мордой. Я не осмелился даже намекнуть ей что-либо о причине, по которой так дорого заплатил за год ее жизни. Год тянулся, как смрад за народным ополчением, пока наконец не появился купец и не забрал ее. А я, разочарованный, заперся в доме и несколько месяцев не реагировал ни на каких гостей с дочерьми, которые здесь появлялись. Но после года, проведенного в компании, я понял, как это тяжело, когда не с кем перемолвиться словом.

Чудище издало звук, который должен был означать вздох, а прозвучал, как икота.

— Следующую, — сказало оно немного погодя, — звали Фанни. Она была маленькая, быстрая и щебетливая. Настоящий королек. Меня она совершенно не боялась. Как-то — была как раз годовщина моего пострижения, — мы оба перепили меда и… хе, хе. Сразу после этого я вскочил с ложа и к зеркалу. Признаюсь, я был разочарован и подавлен. Морда как была, так и осталась, разве что выглядела более глупо. А говорят, что в сказках содержится народная мудрость! Грош цена такой мудрости, Геральт! Ну да Фанни быстро постаралась, чтобы я забыл о своих огорчениях. Это была веселая девушка, говорю тебе. Знаешь, что она придумала? Мы вдвоем пугали незваных гостей. Представь себе — входит такой во двор, осматривается, а тут с ревом вылетаю я, на четвереньках, а Фанни, совершенно голая, сидит на моей спине и трубит в охотничий рог дедули!

Нивеллен затрясся от смеха, блестя белизной клыков.

— Фанни, — продолжал он, — была у меня целый год, потом вернулась в семью с большим приданым. Она готовилась выйти замуж за одного владельца трактира, вдовца.

— Рассказывай дальше, Нивеллен. Это интересно.

— Да? — сказало чудище, с хрустом скребя между ушами. — Ну, ладно. Следующая, Примула, была дочерью обнищавшего рыцаря. Он прибыл сюда на исхудалом коне, в кирасе и был невероятно длинный. Говорю тебе, Геральт, он был отвратителен, как куча навоза, и рассеивал вокруг такой же запах. Примула — я дал бы себе отрубить руку, что это так, — была зачата, должно быть, когда он находился на войне, так как выглядела весьма хорошенькой. И в ней я не возбуждал страха, что в общем-то и не удивительно, ибо в сравнении с ее родителем я мог казаться вполне сносным. Как оказалось, у нее был неплохой темперамент, да и я, поверив в себя, не зевал. Уже через две недели мы с Примулой были в очень близких отношениях, причем она любила дергать меня за уши и выкрикивать: “Загрызи меня, зверь!”, “Разорви меня, хищник!” и тому подобные идиотизмы. В перерывах я бегал к зеркалу, но представь себе, Геральт, посматривал в него с растущим беспокойством. Мной все больше овладевала тоска по той, менее работоспособной, форме. Видишь ли, Геральт, раньше я был рохлей, теперь стал парнем хоть куда. Раньше все время болел, кашлял и из носа у меня текло, а сейчас меня ничто не брало. А зубы? Ты не поверил бы, какие у меня были испорченные зубы! А теперь? Я могу перегрызть ножку кресла. Ты хочешь, чтобы я перегрыз ножку кресла?

— Нет. Не хочу.

— Может, это и к лучшему, — раскрыло пасть чудовище. — Барышень забавляло, как я демонстрировал себя, и в доме осталось страшно мало целых кресел.

Нивеллен зевнул, причем язык его свернулся трубкой.

— Эта болтовня меня утомила, Геральт. Короче — потом были еще две: Илька и Венимира. Все происходило до тошноты одинаково. Поначалу смесь страха и сдержанности, потом нить симпатии, подкрепляемая мелкими, но ценными подарками, потом: “Грызи меня, съешь меня всю”, потом возвращение отца, нежное прощание и все более заметная убыль в сокровищнице. Я решил делать более длительные перерывы в общении. Конечно, в то, что девичий поцелуй возвратит мне прежний вид, я уже давно перестал верить. И примирился с этим. Более того, пришел к выводу, что как есть, так и хорошо и никаких перемен не надо.

— Никаких, Нивеллен?

— А чтоб ты знал. Я ведь тебе говорил — лошадиное здоровье, связанное с этим внешним видом, это раз. Два — мое отличие от всех действует на девчат как возбудитель. Не смейся! Я более чем уверен, что в образе человека мне пришлось бы здорово побегать, чтобы добраться до такой, к примеру, Венимиры, которая была весьма красивой девицей. Мне кажется, что на такого, как на том портрете, она бы даже не взглянула. И в-третьих: безопасность. У папули были враги, несколько из них выжили. Те, кого уложил в землю отряд под моим жалким руководством, имели родственников. В подвалах есть золото. Если бы не страх, который я внушаю, кто-нибудь за ним пришел бы. Хотя бы деревенские с вилами.

— Ты, кажется, уверен, — сказал Геральт, забавляясь пустым бокалом, — что в настоящем своем виде не вызывал ничьего недовольства. Ни одного отца, ни одной дочери. Ни одного родственника, ни одного жениха дочери. А, Нивеллен?

— Оставь, Геральт, — возмутилось чудище. — О чем ты? Отцы были вне себя от радости: я, тебе говорил, что был щедр сверх всякого воображения. А дочки? Ты не видел их, когда они приезжали сюда, в посконных грубых платьицах, с ручками, изъеденными стиркой, сутулящиеся от таскания ведер. У Примулы, еще через две недели ее присутствия у меня, были следы на спине и бедрах от ремня, которым лупил ее рыцарский папочка. А у меня они ходили княжнами, в руки брали исключительно веер, даже не знали, где здесь кухня. Я наряжал их и увешивал безделушками. По первому требованию наколдовывал горячую воду в жестяную ванну, которую папуля похитил еще для мамы в Ассенгарде. Представляешь — жестяная ванна! Мало у кого из окружных правителей — да что я говорю! — мало у кого из мелкопоместных шляхтичей есть жестяная ванна. Для них это был дом из сказки, Геральт. А что касается ложа, то… Зараза, невинность в наши времена встречается реже, чем горный дракон. Ни одной из них я не принуждал, Геральт.

— Но ты подозревал, что кто-то мне за тебя заплатил. Кто мог заплатить?

— Прохвост, возжелавший остатков содержимого моих подвалов, но не имеющий больше дочек, — убежденно сказал Нивеллен. — Жадность человеческая не имеет границ.

— И никто другой?

— И никто другой.

Оба молчали, всматриваясь в нервно мигающие язычки свечного пламени.

— Нивеллен, — сказал вдруг ведун. — Ты сейчас один?

— Ведун, — ответило чудище после некоторого промедления, — я думаю, в принципе, я должен обругать тебя сейчас неприличными словами, взять за шкирку и спустить с лестницы. Знаешь, за что? За то, что ты считаешь меня недоумком. Я с самого начала вижу, как ты прислушиваешься, как зыркаешь на дверь. Ты хорошо знаешь, что я живу не один. Я прав?

— Прав. Извини.

— Зараза с твоими извинениями. Ты видел ее?

— Да. В лесу, у ворот. Не та ли это причина, по которой купцы с дочерьми с некоторых пор уезжают отсюда ни с чем?

— Значит, ты об этом знал? Да, это та причина.

— Если позволишь, я спрошу…

— Нет. Не позволю.

Снова молчание.

— Что ж, твоя воля, — сказал наконец ведун, вставая. — Благодарю за гостеприимство, хозяин. Мне пора в путь.

— И правильно. По некоторым соображениям я не могу предоставить тебе ночлег в замке, а к ночевке в этих лесах не поощряю. С тех пор как окрестности обезлюдели, по ночам здесь нехорошо. Тебе надо вернуться на дорогу перед сумерками.

— Буду иметь в виду, Нивеллен. Ты уверен, что не нуждаешься в моей помощи?

Чудище взглянуло на него искоса.

— А ты уверен, что мог бы мне помочь? Справился бы, чтобы снять это с меня?

— Я говорил не только о такой помощи.

— Ты не ответил на мой вопрос. Хотя… Наверное, ответил. Не смог бы.

Геральт посмотрел ему прямо в глаза.

— Вам тогда не повезло, — сказал он. — Из всех храмов в Гелиболе и в долине Нимнар вы выбрали именно храм Корам Агх Тера, Львиноголового Паука. Чтобы снять проклятие, наложенное жрицей Корам Агх Тера, нужны знания и способности, которыми я не обладаю.

— А кто ими обладает?

— Все же тебя это интересует? Ты же говорив, что хорошо так, как есть.

— Как есть — да. Но не так, как может быть. Я опасаюсь…