Читающий по телам - Антонио Гарридо

Цы не сводил с нее глаз. Это снова был бредящий сгорбленный комок. Юноша хотел задержать ее, чтобы спросить, как ей помочь, но старуха поковыляла в глубину дома так торопливо, будто ее преследовали бесы.

«Бедная старая женщина. Она еще живет на земле, но уже общается с духами». Цы вновь пошел из комнаты в комнату, пытаясь отыскать хоть какой-нибудь намек, способный прояснить, что же тут произошло, однако не нашел ничего, кроме мусора. Странно, думал Цы, что обо всем этом Фэн не обмолвился ни словом при их последней встрече.

Он вышел из дома судьи, когда помутневшее солнце скрылось за грядами облаков. Дождь не послал юноше никакого знака. Не успел Цы дойти до баркаса, хлынул такой ливень, что пришлось укрыться на рынке рабов. Там, под протекающим навесом, когда холод начал пробирать до костей, он окончательно понял. Быть может, Фэн еще вернется с Севера; может, он отправился служить в другой город. Может, что-то еще. Это уже не имело значения. Цы не мог ждать. У него не было ни денег, ни времени, чтобы их заработать. Вот ведут рабов с Севера. Это чжурчжэни, попавшие в плен, — жалкие, грязные, понурые; но когда их купят, у них, по крайней мере, будут еда и ночлег. И в чем-то Цы им даже позавидовал.

Юноша принял решение. Быть может, оно было самым ужасным за всю его жизнь, однако он не сложит руки, ведь надо сделать хоть что-то. Цы вышел под дождь и побежал к Полям Смерти. Чем выше он поднимался к холму, на котором стоял Вечный мавзолей, тем чаще билось его сердце.

Сюй приколачивал крышку гроба. Искоса глянув на Цы, он опустил молоток и распрямился.

— Ты похож на мокрого цыпленка. Оботрись и помогай.

— Мне нужны деньги, — произнес Цы, не изменившись в лице.

— Мне тоже. Мы уже об этом говорили.

— Прямо сейчас. Третья умирает.

— Такое случается с людьми. Ты что, не заметил, в каком мире мы живем?

Цы схватил Сюя за отвороты рубахи. Он хотел избить предсказателя, но сдержался. Отпустил его, даже поправил на нем одежду.

— Сколько заплатишь за меня?

Сюй уронил молоток. Он не мог поверить, что Цы дошел до того, что предложит такое. Когда юноша подтвердил, что желает продать себя в рабство, Сюй засопел:

— Десять тысяч. Это все, что у меня есть.

Цы тоже вздохнул. Он надеялся, что, выставив себя на продажу, сможет выручить много больше, однако ничего не следовало оставлять на потом. Слишком много бессонных ночей он провел, прислушиваясь к сдавленным стонам своей сестренки и пытаясь отыскать решение, которого не существовало. Все оказалось предопределено. Не было ни воздуха, чтобы вздохнуть, ни самой жизни. Он дошел до предела. Раб так раб. Сюй мигом забыл про гроб и побежал писать купчий договор. Послюнив кисточку, торопливо набросал текст. Вскочил, подозвал садовника в свидетели и протянул листок на подпись Цы.

— Я включил сюда только самое важное. Что ты поступаешь ко мне в услужение и будешь принадлежать мне до самой смерти. На вот. Подписывай.

— Сперва деньги, — потребовал Цы.

— Выдам на баркасе. Сначала подпиши.

— Ну тогда там я и подпишу, когда деньги будут у меня в руках.

Сюй, скрипя зубами, принял это условие. Но все равно велел закончить с крышками гробов, будто Цы уже ему принадлежал. Сам он тем временем напевал веселую песенку, празднуя лучший дар судьбы из всех, что выпадали на его долю за многие годы.

Вечером они отправились в обратный путь.

Сюй едва не танцевал, нескончаемо мурлыча себе под нос одну и ту же мелодию. Цы медленно влачился следом, и каждый шаг давался ему с трудом: все, о чем он в жизни мечтал, исчезало за горизонтом вместе с солнцем. Юноша попробовал отогнать эти мысли и стал вспоминать личико своей сестры. Он улыбнулся, уверенный в том, что в итоге ее вылечит. Накупит самых лучших лекарств, будет заботиться неустанно, пока она не вырастет, превратившись в красивую, изысканную госпожу. Теперь это стало его единственной мечтой.

Но чем ближе они подходили к порту, тем мрачнее становилось у него на душе.

Когда Цы наконец разглядел баркас, он понял, что случилось нечто ужасное. На палубе жены Сюя вопили и воздевали руки в отчаянии, призывая мужчин. Сюй ускорил шаг, Цы побежал. Он перескочил с твердой почвы на судно и ворвался в домик, где обычно отдыхала Третья, когда ей становилось особенно плохо. Цы кричал в голос, но никто не отозвался. Только плач двух женщин подсказывал, что случилось. Цы искал, пока не нашел.

В самом дальнем углу, обернутое в тряпку, рядом с ведерком рыбы, лежало скорченное тельце его сестры. Она все-таки была здесь — молчаливая, бледная, уснувшая навсегда.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

20

Когда хоронили сестру, Цы казалось, будто в этом маленьком гробике сейчас навсегда закапывают в землю часть его души. А та часть, что оставалась с ним, являла собою что-то вроде тела преступника, подвергнутого четвертованию, — кровавое месиво, которому никогда уже не стать единым.

Он плакал, пока не кончились слезы. Только тогда он бросил последнюю горсть земли на ее могилу. Он ощущал себя пустым, точно выеденная скорлупа. Не было вообще никаких чувств — только горечь и разочарование. Вначале умерли сестры. Потом — брат и его родители. А теперь — и младшая сестра.

Никого не было рядом. Только Сюй. Предсказатель шел рядом с повозкой, на которой везли гроб, и пожевывал корешки. Молча ждал, пока Цы рыдал у могильного холмика. Но когда Цы заканчивал раскладывать цветы, предсказатель подошел вплотную и сунул под нос рабскую купчую. Цы вырвал у Сюя из рук бумагу и порвал на тысячу клочков. Однако на Сюя это действие словно бы не произвело впечатления. Он нагнулся, спокойно собрал клочки и принялся аккуратно их складывать, будто желая восстановить документ.

— Не желаешь ли расписаться, Цы? — ухмыльнулся предсказатель. — Скажи мне только одно. Ты всерьез полагаешь, что я соглашусь упустить лучшую сделку в моей жизни?

Цы смерил предсказателя презрительным взглядом. Он уже повернулся, чтобы уйти, когда вновь услышал голос Сюя.

— Ну и куда ты пойдешь? Без меня ты — ничто. Просто чванливый паренек, умирающий от голода.

— Куда? — не выдержал Цы. — Подальше от тебя и твоей мерзкой жадности. Одно только мое слово — и меня примут в Академию Мина!

Цы почти не мог здраво мыслить. Закончив фразу, он сразу же устыдился того, что ее произнес.

— Ты и вправду считаешь, что так будет? Неслыханная наивность! — Сюй просто потешался. — Я тут же донесу на тебя тому стражу, который приходил на кладбище. А после помочусь на могилку твоей сестры и пойду по девкам развеяться.

Разглагольствования Сюя прервал удар кулаком, стремительный и страшный, как молния. Второй удар вышиб у предсказателя остатки зубов. Цы потряс ушибленной рукой, сдерживая себя, чтобы не раскроить Сюю череп. Предсказатель сплюнул кровью, но самодовольная улыбочка так и не сползла с разбитого лица.

— Ты будешь либо со мной, либо ни с кем.

— Слушай меня внимательно! — рявкнул Цы. — Надевай опять свою распроклятую маску и подбирай крошки, которые тебе достанутся. Ты наверняка сумеешь обмануть достаточно простаков, чтобы заработать себе на жизнь. А если я когда-нибудь узнаю, что ты и впрямь говорил с Гао, я пушу по городу слух о том, как ты издеваешься над несчастными родственниками усопших, и тогда посмотрим, успешно ли пойдут дальше твои дела. — Цы собрался уходить, но повернулся и добавил: — А если я узнаю, что ты тронул хоть ком земли отсюда, я порву тебя надвое и сожру твое сердце.

Он положил еще один цветок на могилу Третьей и пошел прочь с кладбища в направлении Линьаня.

Цы едва видел голые ивы, обдуваемые ветром. Даже их лишенные листвы ветви не казались ему такими неприкаянными, каким чувствовал себя он сам. Холодный дождь проникал сквозь одежду и бил по коже, пока Цы брел, ни о чем не думая, наедине со своей печалью. Дорога вывела его к человечьей толчее, которой он не заметил, но и в огромной толпе ни один человек не обращал внимания на него.

Все утро Цы, сам того не понимая, бродил по кругу вдоль тех же каналов, по тем же переулкам. Он не поднимал глаз. Грязь чавкала под его ступнями и будто поднималась по ногам все выше, грозя задушить. В полдень он наконец остановился, чтобы перевести дух. Попытался оглядеться — и тут до него дошла правда, еще более страшная, чем одиночество. Бессильно привалившись спиной к деревянной колонне, Цы спросил себя: а что ему делать в академии? Разве новые знания вернут ему ту радость, которую давала Третья? Воскресят нежность матери или честь отца, которых он оказался лишен?

Зыбкие воспоминания о сестре, о ее легкой улыбке, о ее живых глазках, блестящих от лихорадки, — все это таяло под дождем, исчезало, превращаясь в серую свинцовую грязь, в безграничное, ужасающее безверие.