Ленинград-43 - Влад Савин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я мог бы держать пари, что вы воевали, миссис Лазарева. В Испании мне приходилось видеть тех, кто заглядывал в лицо смерти на передовой — и поверьте, их не спутаешь с тыловыми. Даже с теми из тыловых, кто обвешается оружием и говорит очень воинственные речи. Не спрашивайте, как — чисто по ощущениям. Но мне достаточно было взглянуть, чтобы определить: этот солдат, этот нет. И я никогда не ошибался.
Ну что ж мистер, слушай мою историю — может, в свой роман вставишь. Конечно, я рассказала ему не всё, а лишь в рамках моей официальной биографии.
Еще два года назад была студенткой, Ленинградский университет. Лето сорок первого, в деревню к родне — и тут немцы. Они нас, русских, вообще за людей не считали, так что одна дорога была — в лес, к партизанам (ну не рассказывать же про Школу, дядю Сашу и минское подполье). Чем занималась — да по-разному: и разведать — на женщину внимание меньше обращают, и на связи работала, еще до войны зная радиодело, и винтовку в руки брать приходилось — как еще одна героиня того вашего романа, только к врагу не попадала, на последний случай гранату берегла. Повезло, не убили, даже не ранили ни разу — теперь, как партизан нет, вся наша земля освобождена, здесь служу, при штабе, вот и вся моя история. Одна из многих — вы у Фадеева прочтите, теперь про них вся страна знает, ну а мне не повезло.
Он слушал очень внимательно. Переспрашивал, записывал что-то. Эх, придется мне после дяде Саше рапорт писать — и подробно вспоминать, а что я такого рассказала, и думать, а не принесло ли это вред? Так я, повторяю, ничего и не говорила кроме того, что здесь и так известно — ну, партизанка бывшая, устроилась сейчас в штаб. А польза точно есть — вдруг он что-то вроде «Колокола», но уже про наших партизан напишет? И весь мир будет это читать!
Ой, дура, а вдруг это не Хемингуэй был, а представившийся им какой-нибудь майор американской разведки? Ну, это проверить просто — во-первых, документы есть, сейчас же у Ленки узнаю, есть ли это имя в списках прибывших. А во-вторых, думаю, наши сумеют оперативно найти кого-то, кто знал того, настоящего, по Мадриду, и устроить встречу. И если это не он, то можно и арестовать: «Вы не тот, за кого себя выдаете», — а может, немецкий шпион?
Или другое может быть: писатель Хемингуэй настоящий, но кто-то там сообразил, что тайна людей с «Воронежа» важнее конструкции самого корабля! И кто лучше справится — правильно, не офицер морской разведки, а психолог, писатель, начинавший в свое время полицейским репортером. Не пытаться украсть чертежи, а подбивать мостики к людям — ну, вроде я ничего такого и не рассказала! Неужели он на разведку работает? Хотя могли его и просто попросить по-дружески — встретиться, побеседовать, свое мнение составить. А он мог и согласиться — союзники ведь, и ничего шпионского выяснять не надо?
Остаток дня писала отчет. Сдала дяде Саше, тот быстро просмотрел и спрятал в сейф, сказав лишь:
— Посмотрим, что из этого выйдет. Писатель Хемингуэй, по первой проверке, настоящий, действительно здесь проездом в Ленинград, аккредитован при… впрочем, тебе это знать пока рано. Но если получится, еще один канал передачи нужной нам инфы на запад развернем.
Не поблагодарил, но и не отругал — и на том спасибо!
Э. Хемингуэй. Красный снег. Роман написан в 1945, в СССР издан в 1947 (альт-ист.)
Утренний рассвет озарил черное пятно сожженной деревни, которое казалось страшным и чужеродным на фоне сверкающего розового снега. Посреди стоял совершенно седой человек и о чем-то шептал. Он уже понял, что произошло, хотя по-прежнему отказывался в это верить. Всех — и детей, и женщин, и стариков — согнали в церковь, подгоняя выстрелами. Потом подожгли и церковь, и все дома. И ушли — а он вернулся и увидел всё это. Увидел и запомнил. Они могут ходить только по дорогам, не зная леса и болот. Он может ходить там, где хочет, потому что это его край, его Родина. Их очень много, а он один. Он найдет таких же, как он, и неизвестно, кого станет больше. Они хорошо вооружены. У него тоже припрятана винтовка, есть и патроны. Они пришли убивать. Ему не впервой охотиться на обезумевших от голода и крови волков. Вместо красных флажков на снегу будет кровь — их кровь. Бог простит. А не простит — значит, не простит, придется жить с грехом на душе.[12]
И снова Анна Лазарева.
Вечером на тренировку в «Север». Три раза в неделю по полтора часа — это совсем не много, у «песцов» из учебного отряда осназа СФ побольше. Но, как сказал дядя Саша, поддержание тела в тонусе повышает общую работоспособность и укрепляет ум: «Так что считайте это не повинностью, а элементом боевой подготовки, в рабочее время и за казенный счет». Хотя занимаемся там не только мы — есть группы и для флотских, и даже для заводской молодежи (эти — добровольно, по желанию), как на довоенный Осоавиахим.
А ведь прав мистер Хемингуэй, никогда я уже той, довоенной веселой и доброй Анечкой не буду! Тогда я тоже училась: и стрелять из винтовки и нагана, и с парашютом даже прыгала — но всё это было как бы понарошку, хоть и говорили нам: «Будь готов к труду и обороне», — но не думала я, что буду убивать врагов. А теперь на тренировке мне замечания делали — не так резко, ты же своего партнера так изувечить можешь, аккуратнее, не фашист же перед тобой! Я и стараюсь, вроде получается. Удары не так страшны, никогда, наверное, у меня не получится рукой кирпичи разбивать, как сам Смоленцев показывал — а вот при проведении приема, если перестараться, сложный перелом или разрыв связок обеспечен, это на всю жизнь можно инвалидом стать!
Уход с линии атаки. Скользящий блок, сразу же переходящий в захват. Отвлекающий, расслабляющий удар. И сразу провести прием.
Уширо-тенкай, маэ-тенкай — вот не привились у нас наши названия, не выходит по-русски коротко и ясно! И тренеру привычнее — Смоленцев сильно занят был, так что большинство занятий с первым составом тех, кто сами сейчас инструкторы, вел Логачев. А у него система своя. Если у Смоленцева главное — это «комбо», связки ударов, подсечек, захватов, отрабатываемые до автоматизма, то у Логачева в основе более простые, базовые элементы, сначала удары ногами и руками, как «артподготовка», и после переход к болевому захвату прямо в стойке. Это сильно отличается от того, чему учили нас в школе, там даже стойка была скорее борцовской, фронтально, ноги широко расставлены, и руки в стороны, и схватка большей частью проходила в партере, на земле. А тут стойка под сорок пять, или даже боком, и руки по-боксерски. Причем, что ценно, движения хорошо накладываются на работу ножом, штыком, прикладом, даже против двоих-троих противников. Ну, а наша система была приспособлена к взятию языка и снятию часовых, «а других задач, чтобы без оружия, у вас и не будет, товарищи курсанты». Что правильно — если, пытаясь снять часового, махать ногами, так фриц крикнет, и всё!
Так что «северный бой», строго говоря, не является для нас оружием. Ну, если только научиться, как товарищ Смоленцев — показывал он нам, что может сделать безоружный против патруля. Две деревяшки-«ножа» из рукавов, длинный скользящий шаг с разворотом — и удары в сонную артерию, полосующим по горлу, и последнему в печень колющим, настоящим клинком пробило бы насквозь. Как нам показалось, меньше секунды времени на всё — никто из бойцов полка НКВД, игравших роль патрульных, к бою изготовиться не успел.
— Это вам урок тоже, — говорит Смоленцев, — один из вас должен на дистанции быть и готов стрелять в случае чего. Хотя, — добавил он, — я бы и тут справился, вот так… — тут он откуда-то нож достал, настоящий, не деревянный, и кинул. И нож прямо в яблочко вонзился — на деревянном щите, для того поставленном, и дистанция была шагов пять.
Ну, чтоб так научиться, десять лет тренироваться нужно! Но кое-что и мы можем. Главное же, это идеально учит в любой ситуации не зевать. Ну и конечно, это уже лично для меня и моих «стервочек», отличная физподготовка — как я прочла, в будущем у женщин это фитнес называется, для идеальной стройности фигуры. Так сказал же товарищ Сталин, что красота — это закрепленное в памяти совершенство (думаю, фантаст Ефремов что-нибудь новое еще напишет), ну а для всего живого это здоровье и способность к движению, так я понимаю, «Лезвие бритвы» прочитав.
Наконец, упали-отжались, тренировка закончена. И освобождаем зал — сейчас следующая группа придет, а «Север» не резиновый. В душ — мальчики направо, девочки налево. И — домой. Ленка с подружками направо, по Первомайской, тут наше общежитие (где мы английскому Ромео алмазы продавали) рядом совсем, рукой подать. Я тоже иногда с ними, всегда место найдется — но чаще иду в нашу квартиру, на территории «бригады строящихся кораблей» — это за западными воротами завода, за Торфяной. Четыреста метров всего пройти, через пустырь, тут уже дорожки натоптали, а кое-где и аллеи проложены, парк тут и в другой истории после войны был, и здесь намечается.