Игра с огнем - Мария Пуйманова

Главный директор Выкоукал учтиво и сердечно приветствовал обеих дам и высказал им свое глубокое сожаление по поводу того, что только причина столь горестная, как несчастье, постигшее Улы и даже всю республику, впервые привела их сюда. «Но вместе с тем, — добавил он, — нас утешает сознание, что люди, самые дорогие сердцу Хозяина, конечно, будут первыми в его бессмертном завещании и продолжат традиции Казмара, священные для всех нас». Следуя им, по примеру Хозяина, директор Выкоукал экономит дорогое время всех присутствующих и просит доктора Хойзлера взять слово и разъяснить юридические основы наследования. Хорошо, если дамы ознакомятся с ними до опубликования соответствующего нотариального документа. Если бы они обратились к нотариусу сами, по своему почину, они понесли бы лишние расходы. («Лучше уж положить эти денежки в карман Хойзлера», — подумал Розенштам. Он видел, что эта парочка в сговоре.)

Вместо ответа адвокат Хойзлер начал с вопроса, не знает ли кто-нибудь из присутствующих о каком-либо последнем распоряжении умершего. Пусть это будет просто последняя воля, письменно выраженная, или завещание, заверенное у нотариуса.

— Не знаю, — немедленно отзывается Ева, — отец никогда не думал о смерти. И мы тоже, — добавила она, сдерживая слезы.

— Мы просмотрели в правлении переписку покойного, — заявил старый Выкоукал, — и при том идеальном порядке, в котором он ее содержал, невозможно пропустить что бы то ни было.

— На руках у меня ничего нет, — сказала пани Казмарова рассудительно. — Но муж несколько раз говорил о том, что ему хотелось бы оставить виллу мне — это было его пожелание.

Ева удивленно посмотрела на мачеху. Она предполагала, что та, удрученная отцовской смертью, даже и не вспомнит о материальных интересах. А она вон как деятельна…

— Ну, это разумеется, — вмешалась Ева, точно стыдясь за мачеху. — Само собой, вилла твоя. Зачем она мне? В Улах я не живу. А если вздумаю сюда приехать повидаться, так ты же меня не прогонишь, — добавила она, нервно засмеявшись.

Медное лицо директора Выкоукала смотрело неодобрительно. На кой черт ему знать какие-то интимные женские дрязги из-за дома. Интересно, что будет с предприятием.

Адвокат Хойзлер тоже недовольно смотрел жабьими глазами на барышню Казмарову, которая с самого начала внесла беспорядок в юридические понятия; и он попытался объяснить ей, что согласно параграфу такому-то и такому-то закона о наследовании ей как единственному ребенку завещателя причитается три четверти наследства, а мачехе — одна четверть.

Ева едва слушала его.

— Ну так мы с мамочкой разделим все поровну, — заметила она между прочим. — Обо мне не беспокойтесь. Я после отца не хочу получить ни гроша.

Все посмотрели на нее.

— Я пришла сюда только для того, чтобы заявить об этом, — добавила она, вспыхнув до ушей.

— А тебе как бы хотелось? — отчужденно начала пани Казмарова, которой кое-что в этом деле не нравилось. Но доктор Хойзлер перебил ее.

— То есть денег в собственном смысле слова, — произнес он с деликатной усмешкой, — даже и не существует. Разве какая-нибудь сотня тысяч на текущие расходы, так они ничего не значат. Речь идет о недвижимом имуществе и об акциях. Ведь вам, надеюсь, известно, доктор, что «Яфета» — акционерная компания.

— Да, — нерешительно, как школьница, ответила Ева. Она и понятия об этом не имела. Никогда в жизни ее это не интересовало. — Деньги или акции, — рассуждала она вслух, — не все ли равно в конце концов. Отдайте мои акции рабочим, вот и все.

Выкоукалы, отец и сын, переглянулись. Старик прикинулся рассерженным, молодой сочувственно улыбнулся. Доктор Хойзлер подпер подбородок рукой, поставил локоть на колено и наклонился к барышне Казмаровой.

— Каким рабочим? — спросил он с той заботливостью, какую мы проявляем в разговоре с тупыми людьми. — Это — вы извините меня — понятие туманное. Будьте так любезны, объясните нам поточнее.

Ева вспыхнула. Она почувствовала, что кажется им очень глупой, и это ее рассердило.

— Тем, кто здесь работает, — ответила она немного раздраженно. — По-моему, это ясно. Я здесь не работаю и никогда не работала, так почему же я должна что-то получить отсюда?

Дело принимало опасный оборот.

— Но позволь, — вмешалась мачеха, — если ты так думаешь…

— Да, именно так, — подтвердила маленькая барышня Казмарова в очках. — Я давно все обдумала. Не сочтите это каким-то минутным капризом. Доктор Розенштам, помните, как я вам однажды сказала — это было как раз Первого мая, — что я знаю, как поступить, если отец вдруг умрет? Я думала именно об этом.

Врач уже не помнил. Наследная принцесса всегда помнила лучше то, что они говорили друг другу. Но он подтвердил ее слова — хотя бы из вежливости.

— Вы коммунистка? — спросил ее главный директор Выкоукал таким тоном, в котором уже заранее звучало «да», и глаза у него потемнели от злости.

— Я не состою ни в какой политической партии, — ответила она. — У меня нет к этому склонности. Понимаете, бывать на собраниях, и прочее… я, наверное, не стала бы их посещать. Но такое решение мне подсказывает здравый смысл. Не понимаю, чему вы так удивляетесь. Если рабочие работают здесь, почему им не могут принадлежать и акции?

— Мы здесь тоже работаем, — произнес Выкоукал почти скорбно. — И, вероятно, больше, чем они. После гудка рабочий останавливает мотор, и поминай как звали. А у нас голова полна забот круглые сутки. Мы сидим здесь до ночи, наши семьи нас вообще не видят.

Его сын Карел равнодушно смотрел перед собой.

— Это и я скажу, — вмешалась пани Казмарова. — Папочка надрывался здесь в тысячу раз больше, чем самый последний рабочий, это правда. — И она расплакалась. — Вот бы ты его обрадовала, нечего сказать.

Барышня Казмарова холодно посмотрела на нее.

— Но я его и не упрекаю ни одним словом, — сказала она только.

Она не станет вспоминать ни о Горынеке, которого дочь возит в коляске, ни об убитом Аморте. Все равно никто не признает его вины. Казмар — ее отец, а мертвых поминают только добром. К чему разбираться в чужих грехах и брать на душу то, чего мы не делали?

— Знаете, дамы, мы, конечно, столкуемся, — миролюбиво произнес директор Выкоукал. — Вы, доктор, в будущем не захотите возиться с заводами, у вас другие интересы, я понимаю. Решить все это ровным счетом ничего не стоит. Доктор Хойзлер как юрист поддержит меня. Мы покупаем у вас эти акции — пани Казмарова, доктор Розенштам, вы ведь ему доверяете…

Розенштам иронически поднял брови на треугольном лице.

— Я предпочел бы наличные деньги, а не бумаги, — бросил он.

— …доктор Хойзлер, мой сын, я, безусловно, любой из акционеров, а вы с этими деньгами можете сделать все, что вам угодно. Это уж ваше дело. Убытка вы не потерпите, мы, разумеется, уплатим за бумаги не по нарицательной стоимости, а по курсу дня.

Хойзлер дружески наклонил к ней голову.

— Если вы опасаетесь пошлин на наследство, у меня есть знакомый советник в налоговом управлении. Мы подадим просьбу в Министерство финансов — нам разрешат уплатить пошлины в рассрочку.

Ева пришла в смятение. До сих пор она никогда не слышала ни о каких пошлинах на наследство и «нарицательные» знает только в грамматике. Она видела, что ее втягивают в какие-то сложные дела, в которых она ничего не смыслит и которые ей неприятны, и она волей-неволей все больше в них запутывается.

Совершенно убитая, она продолжала говорить:

— Зачем я стану продавать акции, если я хочу их подарить? И почему я не имею права дарить их кому захочу, если вы сами говорите, что они мои?

— Да потому, милая барышня, — произнес доктор Хойзлер с тонкой победоносной улыбкой, точно восхищаясь ловкостью, с которой состряпано дельце, — что бумаги именные. Вам понятно, что это значит?

— Нет, — упрямо твердила Ева. Она вообще больше не стыдится своего невежества.

— В данном случае это означает, — стал объяснять ей адвокат, — что акции не могут свободно переходить из рук в руки, как прочие ценные бумаги, продаваемые и покупаемые на бирже. Акции записаны на фамилии семейств, основавших «Яфету», и только с согласия общего собрания всех акционеров они могут быть переписаны на лиц с другой фамилией. Сам покойник выбрал такую юридическую форму, и надо сказать, поступил очень остроумно.

— В противном случае, к нам проникли бы ненадежные элементы, — добавил директор Выкоукал, глаза которого все больше и больше темнели, — надо быть сумасшедшим, чтобы допустить это. Все сейчас же пойдет прахом! Хозяин в гробу перевернется.

— Так вот как обстоит дело, — вздохнула Ева. — Благодарю вас, господа. Я все обдумаю и завтра скажу вам.

Она пригласила Розенштама, старого друга, посоветоваться. Врач за те годы, что они знакомы, доставил барышне Казмаровой немало горьких минут своей иронией. Несмотря на это, он — единственный человек, которому она доверяла в улецком штабе.