Семья Марковиц - Аллегра Гудман

В ожидании Шварцев Марковицы расположились в гостиной. Роза восседает в кресле с высокой спинкой, братья Мириам сидят ради такого случая чин-чином, опустив ноги на пол, но для здешней мебели они какие-то слишком громоздкие. Сьюзен наверху с Сарой, та гладит розовое платье Мириам, а Эд и Генри расхаживают по комнате, ведут разговор об Оксфорде так, словно позируют перед кинокамерой. Когда в дверь наконец звонят, вся семья в сборе, за исключением Мириам — она еще наверху, зубрит в темноте про себя пятничную службу. Эд придерживает дверь — пропускает Зеэва Шварца.

Зеэв, низенький, брыластый, под глазами у него темные круги. Он явно взбудоражен и с ходу всучивает Эду белый ксерокс газетной вырезки.

— Эд, не знаю, читали ли вы мою статью?

— М-м, гм-м, — Эд с поистине ангельской кротостью откладывает ксерокс на журнальный столик. Зеэв явно разочарован.

Тем временем бабушка жениха Ильзе Шварц с порога, хотя их с Розой еще не успели познакомить, осведомляется:

— Зеэв, а где невеста?

Ильзе старше Розы и меньше ее ростом. Прежде чем переехать в Америку вслед за сыном, она жила в Германии и Израиле, и у нее немецкий с призвуком израильского акцент. Роза разглядывает Ильзе, ее быстрые маленькие глазки, высокие скулы и думает: а она командирша. Ильзе старше Розы всего на несколько лет. Но бабушка невесты — она, Роза. Так что Ильзе следовало бы быть полюбезней.

Все располагаются в гостиной, стараются завязать разговор.

— Эд, — говорит Зеэв. Голос у него зычный, и акцент навыворот материнскому — израильский с призвуком немецкого. Он инженер и по этой, а может быть, и не по этой причине говорит так, точно отдает распоряжения.

— Ну и жара в вашем городе, в жизни такой не наблюдал. Я сказал Марджори: «Не представляю, как можно жить в такой жаре каждое лето». А у вас, я вижу, кондиционер, — продолжает Зеэв. — У нас тоже есть план завести этим летом кондиционер.

— У нас оконные кондиционеры, — объясняет жена Зеэва, Марджори. Эта круглолицая женщина, как кажется Саре, подчеркнуто держится на заднем плане, тушуется.

— Но мы думаем завести центральный кондиционер. Что вы о них знаете? — спрашивает Зеэв Эда.

— Ничего, — отвечает Эд.

— Завести центральный кондиционер в таком доме, как наш, построенном, когда наш дом был построен, дело непростое. Работы невпроворот. Надо вмонтировать воздуховоды, а это та еще задачка.

В разговор вступает Генри:

— Но есть еще и наружные, верно?

— Эти все японские. Можно выбрать и их. Но с ними много хлопот. Там всего одна электросхема. Случись что с ней, и что? Все летит к черту. Вот тогда у вас проблема так проблема.

Спускается Мириам. Ильзе мигом подкатывается к ней, целует, усаживает ее рядом с собой.

— Мириам, — начинает она доверительно с сильным немецким акцентом. — Почему ты мне ничего не прислала?

— Чего не прислала?

— Ничего не прислала с тех пор, как вы объявили о помолвке. Ни одного письма.

— A-а. Я много работала, просто не было времени, — говорит Мириам.

Ильзе качает головой.

— Мириам, знай: когда соединяешь жизнь с молодым человеком, соединяешь жизнь и с его семьей.

— Хотел бы я посмотреть, — обращается Зеэв к Эду и Саре, — что Мириам и Джон будут делать, когда заведут свой дом. Джона устройство дома никогда не интересовало.

— Вы собираетесь купить им дом? — спрашивает Сьюзен со своим очень вежливым, очень бесстрастным английским выговором.

Сара мысленно аплодирует ей.

— Нет, нет. Рад бы, но не могу. — Зеэва не пронять. — Но эти ребята… — И он кивает головой на детей.

— Ну, дети много работают, — говорит Сара.

— Это им только кажется. Джон даже не понимает, что это значит — «работать». Не представляет. Вот вы знаете, какой была Палестина, когда я рос? Одна пыль. У меня было свое дело — так? — я в тринадцать лет растил цыплят. Каждый день после школы я работал под открытым небом. А Джон если что и делает, то только по дому; одежда, книги — всё, что угодно: он ни в чем не знал недостатка. Трудностей не знал. А случись что в этой стране, он выживет? Надеюсь. Только думаю — нет. Меня, когда я так говорю, поднимают на смех, но вот моя мать… — он кивает на Ильзе, — она из богатой семьи, они все потеряли. Оказались совсем не готовы…

— Тем не менее она выжила, — говорит Сара.

— У нашего деда Людвига было семь детей, — это Ильзе рассказывает Мириам. — Моим отцом был Вальтер. У него нас, детей, было пять, четыре дочери: Грете, Аннете, Оталия, я и один сын, Фредерик. Фредерика мои родители любили больше нас всех. Мой брат был великий ум, он пошел по семейным следам. Дело в том, что он был биолог, как наши дед, отец и два наших дяди. Вы слышали о цикле Кребса[169]?

— Вы в родстве с Кребсом? — спрашивает Мириам.

— Мой дядя его знал. Он работал над циклом Кребса еще до того, как Ханс Кребс переехал в Англию. Он был великий человек.

— Это точно, — говорит Мириам, она думает, что Ильзе все еще рассказывает о Кребсе.

— И мой брат наследовал его ум.

Роза ушам своим не верит. Эта женщина излагает свою родословную, будто она тут одна. Роза не хочет слушать: с какой стати Ильзе навязывает ей историю своей семьи, а та завелась и все рассказывает о своем брате, об их доме в Бреслау[170], о своих трех сестрах: «одна в Англию, одна в Нью-Йорк, я спасалась в Палестину, а одна погибала в Дахау». История эта мало чем отличается от истории Розиной семьи и вызывает у Розы странное чувство. Она чувствует, не может не чувствовать, что, если кому и следовало вести этот рассказ, так только ей, или, по крайней мере, ей следовало бы рассказывать первой. Она свыклась с мыслью, что ее опыт — беженки в Англии в Первую мировую войну, иммигрантки в Америке — уникален. Она верит, не может не верить — при ее-то воображении, еще и подпитанном историческими романами, которые она глотает один за другим, — что если уж, хоть и не время, рассказывать о более серьезных событиях или более масштабных историях, это должна быть ее история, расписать бы только ее поярче. А Ильзе все говорит и говорит, это же просто-таки невежливо; это же без пяти минут плагиат.

— Сара, — говорит Роза.

— Да, Роза. Я думаю, пора за стол. Ребята, помогите, пожалуйста, перенести еду в столовую.

Роза плетется за Сарой на кухню. Сара руководит сыновьями, оба выше ее ростом.

— Сначала это блюдо. Обеими руками, — а сама тем временем пытается нарезать мясо электрическим ножом, одновременно отбояриваясь от Мириам: та вся страдание, негодование — электричество в шабат, как можно!

Роза берет свою сумку, поднимается наверх, отыскивает в маленькой ванной цвета морской волны крем для рук. Вынимает из сумки оранжевый аптекарский пузырек с таблетками, присаживается на край кровати в комнате Сары и Эда. Голова у нее немного кружится. Снизу доносится жужжание электроножа, шаги — семья переходит в столовую. И в ее памяти всплывает какое-то воспоминание, но было ли так на самом деле или это плод ее воображения, как знать. Она совсем малышка, в Англии, лежит в постели, слушает, как звякает посуда: у приемных родителей званый ужин. Последнее время, пока шли приготовления к свадьбе, ее — такое у нее ощущение — несколько забросили, но она не показывает виду. И еще, она ослабела. А вот это уж точно. Ступеньки кажутся более высокими, подниматься наверх все труднее. До верхних полок книжных шкафов не дотянуться. Просиди она на кровати весь вечер, никто ее не хватится. Она провалится, как Алиса, в кроличью нору. И там найдет пузырек с надписью «Выпей меня».

Входит Мириам.

— Бабушка, пора ужинать. Ты как?

— Что-то я ослабела, — говорит Сара.

Мириам озабоченно смотрит на нее. Роза вспоминает, что Мириам будет врачом, и это ее радует.

— Золотко, ты каким врачом будешь? — спрашивает она Мириам, пока внучка помогает ей спуститься вниз.

— Не знаю, — говорит Мириам.

— По-моему, очень неплохо быть психиатром, — сообщает ей Роза. — А как правильно: психиатр или психолог? Никак не могу запомнить. И какая между ними разница?

— Психиатр выписывает рецепты, психолог — нет.

— Психиатр. Я так сказала, верно?

— Значит, вы читали мою статью? — спрашивает Эда Зеэв, когда они уже сели за стол. Его распирает гордость, и допустить, чтобы статья пролежала незамеченной на журнальном столике в другой комнате, он не может.

— Вы имеете в виду ваше письмо редактору? — спрашивает Эд. Он смотрит на Зеэва и урезонивает себя: сейчас не время затевать спор. Нельзя испортить Мириам этот день.

— Ну и что вы думаете? — спрашивает Зеэв.

— Думаю, вы попали пальцем в небо, — оповещает Эд человека, с которым ему суждено пестовать общих внуков. — Политическое положение сейчас в высшей степени многообещающее и обнадеживающее, а вы, откровенно говоря, истолковали его ошибочно.