Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Бехзад поперхнулся жалобами и непонимающе вытаращился.

— Это первая жизнь, отнятая тобой, о дитя? — мягко поинтересовался господин у Фархада.

— Да, хозяин, — прошептал юноша.

— Холодный расчет, безупречное исполнение, — одобрительно кивнул Садун. — Из тебя выйдет толк, мой мальчик.

Фархад поежился:

— А вы, господин, что же… Все… видели?

Сабеец лишь задумчиво похлопал его по плечу:

— Считай, сынок, что ты прошел важнейшее испытание в своей жизни.

И потом так же задумчиво добавил:

— И не страшись, мой мальчик. Я не отрежу тебе язык.

И снова похлопал по плечу. И еще добавил:

— Завтра начнешь учиться врачеванию по-настоящему. Возьми Фаруха, оттащите тело Нагиза на ледник. С утра сделаем вскрытие — по всем правилам. Почитай «Хавайнат», главу шестую — пригодится, когда будешь резать легкие.

С этими словами господин Садун кивнул каким-то своим мыслям и пошел из комнаты прочь.

Бехзад сидел с разинутым ртом и жалко дрожал.

Фархад фыркнул, поддернул штаны, ухватил труп за ноги и поволок к ледяному погребу. Помощь приказчика ему была совсем не нужна.

поместье ибн Тулуна Хумаравайха,

окрестности Харата,

несколько (но точно неизвестно, сколько)

дней спустя

…— Вот.

Хумаравайх с гордостью показал на песчаный круг, по которому гарцевала длинноногая белоснежная кобылка.

— На следующих скачках — клянусь Всевышним! — она придет первой. Я называю ее аш-Шабака, «сеть», ибо эта красавица всегда получала желаемое!..

Тарег одобрительно кивнул, смачивая губы в вине. Державший повод невольник натянул ремень, и лошадь рванулась, с негодованием вскидывая стройные ноги.

Джарир, как ни странно, прекрасно держался — его даже не пошатывало. Да что там, у него даже язык не заплетался. Они продолжали пробовать ширави — на Тарегов вкус вино было сладковатым, словно его не додержали, а ибн Тулун, заедавший багровую густую влагу гранатом вперемежку с виноградом, жаловался на кислинку.

— А ну, принесите таз с водой! — широким жестом обмахнув круг для выездки, леваду, ограду сада и лимонную рощу за оградой, заорал старый полководец.

И погладил округлое брюхо, туго обтянутое тонким хлопком. Хумаравайх все еще носил воинский длинный чуб на обритой голове и длинные же усы. В ухе блестела крупная золотая серьга, живот торчал, кривоватые короткие ноги — степняцкая кровь, степняцкая, и никакие ашшаритские матери, бабушки и прабабушки тут не помогли — крепко упирались в траву.

Таз установили перед бьющей стройной ножкой кобылкой.

— Пей, милая!

Ибн Тулун походил на влюбленного, простирающего руки к занавеске, за которой поет любимая.

Лошадка сморгнула огромным черным глазом, раздула широкие ноздри и опустила точеную голову к воде.

— Гордость моя… Счастье…

Хумаравайх смахнул рукавом слезу умиления: кобылица пригнула гибкую шею к тазу, не расставляя и не сгибая ноги, — идеальная стать для ашшаритской породы.

Тарег снова одобрительно покивал.

Смеркалось. С заросшего тростником, узенького и мелкого Джама тянуло сыростью. Урча, заливались лягушки. Вечерний ветер трепал темную листву в саду у них за спиной. Таз унесли. Слуги утаскивали упирающуюся кобылу с левады.

Старый воин кашлянул и сделал большой глоток из пиалы.

— Джарир, — Тарег перевернул свою чашку и выплеснул остатки вина в траву.

И перешел на джунгарский:

— Давай, не тяни коня за яйца, спрашивай, что хотел.

Хумаравайх не ответил. Но свое вино вылил тоже. И со вздохом сел в траву — по-степняцки, на корточки. Пожав плечами, Тарег опустился рядом, подвернув ноги на ашшаритский манер.

Сопя и дергая травку, как мальчишка, обдумывающий покражу лошади, ибн Тулун хмурился и мялся.

— Мне надоело ходить вокруг табуна, Джарир, — предостерег Тарег. — И надоело слушать, как ты мучаешься в своей голове. Она у тебя и так туго соображает, а хмель не добавляет остроты мысли, поверь мне.

— Я не знаю, как спросить, о повелитель, — шумно выдохнул, наконец, отставной полководец.

— Спроси меня, потом я спрошу тебя, и мы будем квиты, — пожал плечами Тарег.

— Да, — обрадовался Хумаравайх.

И снова замолчал.

Зазудели первые комары — в низине, в которой стояла усадьба, было сыро. На соседнем холме в темнеющем небе колыхались платаны. На крыши домишек выходили люди, встряхивали одеяла. В крохотном окошке альминара зажегся одинокий огонек.

Наконец, ибн Тулун грузно осел задом в траву.

— Я за дочку думаю, сейид.

Тарег молчал.

— Что делать мне? Вазир, подлюка, велел породниться с халифом. Думаю, чтобы джунгарские тумены, ежели что, на поддержку аль-Мамуну из степи не двинули. В заложницы хочет взять мою Юмагас — иной причины не вижу.

— Никуда вы из степи не пойдете, — лениво отмахнулся Тарег.

— Ну уж теперь-то да! — рассмеялся джунгар. — Но договор о женитьбе мы два года назад подписали — до того, как тебя разбудили, сейид. Теперь вот Фадл загривок грызет — выполняй, мол.

— Я думаю, породниться с тобой посоветовал лекарь, — усмехнулся Тарег.

— Как это? — искренне изумился джунгар.

— Не именно с тобой, просто с какой-нибудь неашшаритской семьей, — пояснил нерегиль. — Умейяды в последнее время слишком часто женились и выходили замуж за двоюродных. Кровь стала загнивать, Джарир. Они хотят ее разбавить новой и свежей.

— Чего-то мне от этого, сейид, не легче, — пробормотал Джарир.

Тарег промолчал.

— Я знал, сейид, что вы мне ничего не скажете, — вздохнул Хумаравайх.

— Ты не договорил, Джарир, — холодно ответил Тарег.

Джунгар вздрогнул и тихо сказал:

— Боюсь я за дочку, сейид. Смотрел я в уголья — и нехорошее видел.

— Про нее нехорошее? — так же тихо спросил нерегиль.

— Про аль-Амина, — неохотно выдавил джунгар. — Что-то за ним охотится. Такое плохое, что хуже не бывает. Ползет за ним, как привязанное, и наливается черной, черной злобищей.

— Это аждахак, — спокойно ответил Тарег. — Кто-то натравил на него южного дракона, о Джарир.

— Вот оно как, — пробормотал джунгар и принялся гонять во рту травинку.

Потом сплюнул и снова спросил:

— Так что же мне делать?

— Я не понял тебя, Джарир, — поднял брови нерегиль. — «Что мне делать?» — это не ко мне вопрос. Это ты сам должен себе сказать.

— А если я не могу? — ибн Тулун нехорошо прищурился.

— Ты же свободен, Джарир, — презрительно усмехнулся Тарег. — Ты — свободен. Что тебя здесь держит? И кто найдет тебя и твою семью в степи?