Севастопольские письма и воспоминания - Николай Пирогов

"Я занимаюсь теперь прилежно составлением моей хирургической работы и надеюсь ее через месяц или недель через 6 непременно окончить, если не помешают непредвиденные обстоятельства" (29 февраля 1864 г.).

Сообщая министру о ходе занятий русских профессорских кандидатов, П. писал: "Занятия мои почти в течение целых 8 месяцев состояли преимущественно в составлении моей военной хирургии. Хотя этот труд и не может быть отнесен к исполнению моих прямых обязанностей, но я считал окончание его нравственною особенностью в отношении той науки, которой я занимался с успехом более 35 лет моей жизни" (11 декабря 1864 г.).

С моей стороны было бы непростительно предлагать соотечественникам перевод, сделанный мною, и моей же книги. Напротив "Grundzuge der allgemeinen Kriegschirurgie" есть перевод с русского. Материалы и все данные были составлены по-русски. И материал, и данные для обеих книг остались, разумеется, те же. И по-немецки, и по-русски я сообщаю моим читателям результаты того, что видел во время моей кавказской экспедиции в 1847, в Крымскую войну в 1854 и 1855 годах и в госпитальной практике, продолжавшейся слишком 25 лет.

Но для русских врачей я счел необходимым дать моей книге вид руководства и для этого изложил гораздо подробнее результаты, добытые современною хирургиею других стран в последние три войны. ( О русском издании "Начал" П. сообщал А. В. Головнину: "Печатание моей военной хирургии окончится в течение двух недель" (19 марта 1866 г.).

К сожалению, я не мог подтвердить результаты моих собственных наблюдений так, как бы я желал это сделать,- непреложными статистическими данными.

(Высказывания П. о статистике-в письме к Зейдлицу. Здесь приведу небольшой отрывок на ту же тему из Отчета П. о путешествии на Кавказ в 1847 г. Сообщив цифровые данные об исходе совершенных им тогда операций, П. пишет: "Если мы возьмем в соображение все исчисленные нами неблагоприятные обстоятельства, затруднявшие ход лечения повреждений, то этот итог покажется не только весьма благоприятным, но даже почти несбыточным. Что бы ни утверждали составляющие отчеты более из суетности и тщеславия прослыть искусными и счастливыми операторами, [нежели] из любви к чистой истине, нужно сознаться, что если в большой госпитальной практике взять целую массу значительных операций, произведенных хирургом, не гоняющимся за титлом счастливого, то нужно действительно почитать себя счастливым, когда умирает одна только четверть оперированных больных; потому должно казаться несбыточным, что из операций, произведенных нами, при менее благоприятных обстоятельствах на поле сражения, умерло менее нежели четверть этих больных. Я скажу более: нам не трудно было бы сделать итог смертности еще благоприятнее, прибавив слишком 10 случаев, пропущенных нами в наших заметках по недостатку времени. Но цель нашего отчета показать истину, даже если бы она и противоречила нашим приятнейшим убеждениям; а потому пусть вникнут преимущественно в то, какие операции были нами произведены с помощью эфирных паров, и после каких именно итог смертности был менее благоприятен...

И самая статистика, одно из надежнейших средств, определяющих достоинство операции, только тогда сообщает нам верные результаты, когда она будет основана на многочисленных, строго анализированных и с точностью группированных фактах. Поэтому-то собранные мною статистические таблицы операций я рассматриваю только как одно начало; продолженное в этом же самом смысле при содействии хирургов всех стран, оно, без сомнения, покажет нам истинное достоинство анестезирования..." ("Отчет... по Кавказу").

Но это не моя вина. Из моей госпитальной практики у меня набралось бы довольно цифр и чисел, только они далеко не соответствуют тому, чего я требую от рациональной статистики. И в Крымскую войну я пытался собирать статистические данные; но тут представились такие препятствия в ведении верных списков, что я не в силах был продолжать.

Беспрестанный прилив и отлив раненых, частая перемена врачей, транспорты в отдаленные местности, недостаток времени - все это делало невозможным следить за ходом ран и за исходом операций. Чтобы навести точные справки, нужно было бы хотя раз в течение месяца или двух объехать все лазареты в районе, достигшем к концу войны до 700 и более верст.

Еще хорошо, что в конце 1855 года я имел возможность осмотреть почти все постоянные и временные госпитали в Николаеве, Херсоне, Екатеринославе, Харькове и др., в которых я нашел много мне знакомых раненых и оперированных и мог многое узнать об окончательных результатах.

Я принадлежу к ревностным сторонникам рациональной статистики и верю, что приложение ее к военной хирургии есть несомненный прогресс. Я убежден, что цифра смертности всех травматических повреждений, операций и патологических процессов, несмотря на различные условия, в общей сложности должна быть постоянною и определенною. Я даже убежден и в том что наши врачебные средства и пособия едва колеблют общую цифру смертности. Каждое из наших средств,будет ли оно сильно- или слабодействующее, -заключает в себе и известный процент вреда (активного или пассивного).

Польза их очевидна только при наблюдении известного числа случаев. Если мы, например, возьмем результаты какой-нибудь большой операции в огромной массе случаев, то увидим, что индивидуальность каждого случая и множество непредвиденных и неизвестных обстоятельств до чрезвычайности колеблют шанс пользы, который мы вправе ожидать от такого энергического и рационального пособия.

Напротив, индивидуальность же и стечение обстоятельств в меньшем числе случаев могут, по-видимому, поколебать цифру смертности, значительно уменьшив ее. Словом, я уверен, что без учения об индивидуальности (еще вовсе не существующего) невозможен и истинный прогресс врачебной статистики, хотя к ней и обратились именно для того, чтобы избегнуть трудностей индивидуализирования при постели больного.

По моим понятиям, эта наука сделается тогда только рациональною и приложимою, когда разъяснится, какую роль играет личность больного в каждом данном случае. Если из сказанного читатель и может меня заподозрить в фатализме, то, с другой стороны, он из моей книги не может не убедиться, что я верю в гигиену.

( Проф. Н. А. Семашко писал об этом в связи с одной из пироговских годовщин, когда он руководил советским здравоохранением: "Николай Иванович Пирогов исповедывал те социально-гигиенические идеи, которые теперь в значительной части проведены в жизнь. Пирогов доказывал, что "будущее принадлежит предупредительной медицине". Эти справедливые слова его теперь проводятся в жизнь. Они могут быть вполне проведены потому, что только власть трудящихся может осуществить полную защиту трудящихся. Только власть советов не знает социальных препятствий на пути оздоровления населения. Пирогов всегда ратовал за врача-общественника, а настоящая, не ущемленная общественность может быть лишь при власти трудящихся. Наконец, Пирогов был глубоким поборником науки, которая должна указать пути к оздоровлению населения. Именно так ставится сейчас научная работа, именно в этих целях наша страна покрылась густой сетью научно-медицинских учреждений. В этом смысле Пирогов был провозвестником идей советской медицины".).

Вот, где заключается истинный прогресс нашей науки.

Будущее принадлежит медицине предохранительной. Эта наука, идя рука об руку с государственной, принесет несомненную пользу человечеству.

Но как бы ни были приняты мои взгляды, в двух вещах верно согласятся многие со мною. Во-первых, что мы еще далеко не отучились отвлекать болезни от больных и операции от оперированных. Статистика же поддерживает в нас эту иллюзию. Во-вторых, что с приложением статистических выводов к практике случается то же, что и с приложением истории к жизни народов. Если бы мы, полагаясь на кажущуюся точность цифры, вздумали из нее делать постоянное применение, то, правда, мы стали бы гораздо самонадеяннее, но не основательнее.

Статистические данные в медицине можно сравнить с кушаньями из языков, которыми угощал Эзоп философа Ксанфа. Они говорят и хорошее, и худое, смотря по тому, как и что заставляют их говорить.

(Греческий философ Ксанф (V ст. до н. э.) говорил, что люди, неспособные мыслить самостоятельно, воспринимают истину только тогда, когда она преподносится в форме сверхъестественного, мифического. Поэтому баснописец Эзоп угощал его языками, которые можно заставить говорить то, что угодно в каждом данном случае.).

При малейшем недосмотре, неточности и произволе на эти цифры можно гораздо менее положиться, чем на те данные, которые основаны на одном общем впечатлении, остающемся в нас после простого, но трезвого наблюдения случаев. Вот это-то впечатление я и передаю в моей книге за неимением неоспоримо рациональных статистических данных. Я ему верю более, чем той статистике, которую я пробовал несколько раз вести, но бросал, боясь заблудиться и других ввести в заблуждение.