«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца) - Алексей Николаевич Желоховцев

неестественно пустой большой улице и зашли поужинать в ресторан Сиданьского пассажа, который теперь превратился в столовую для «революционных масс» со строго подконтрольной раздачей еды.

Когда мы, подкрепившись, вышли оттуда, уже совсем стемнело. По улице тек нескончаемый людской поток — хунвэйбины возвращались чуть ли не миллионной массой после митинга на центральной площади. Посреди улицы, впритык друг к другу, надрывно трубя, ползли переполненные счастливчиками автобусы. Мы влились в эту массу, устремившуюся из города к университетскому западному предместью. Идущие вяло перекидывались ничего не значащими словами. И все же несколько раз до моего слуха долетало, что сегодня Линь Бяо сказал нечто важное.

На следующее утро университетская жизнь снова бурлила. Никто никуда не поехал, все остались митинговать на стадионе. Митинг, с короткими перерывами на еду, длился несколько дней. Хунвэйбины усваивали указания Линь Бяо, данные им с трибуны площади Тяньаньмэнь.

В торжественных, высокопарных выражениях маршал сказал хунвэйбинам, что они чрезмерно увлеклись «мелочами» и пошли «окольными путями» в «культурной революции», преследуя лавочников, квартиросдатчиков и парикмахеров, в то время как главный враг — это «стоящие у власти внутри партии и идущие по капиталистическому пути».

Так сказал маршал Линь Бяо. А рядовые ораторы, разумеется, расшифровывали смысл его слов и в лоб требовали «бороться с партийцами».

— Проверить всех, доселе не осужденных членов партии, находящихся в университете! Расследовать степень их причастности к «черному царству»! Обратить особое внимание на преступления преподавателей против идей Мао Цзэ-дуна! — выкрикивал один из университетских ораторов на поле стадиона.

Примерно к тому же призывали и все остальные, привнося незначительные вариации в смысл своих речей. Их голоса гулко разносились радиотрансляцией по коридорам общежитий и аллеям парка.

Выступление Линь Бяо сократило бесчинства на улицах города, но зато развязало новую волну преследований членов Коммунистической партии Китая. Каждый китайский коммунист оказался под подозрением.

С другой стороны, премьер Государственного совета Чжоу Энь-лай широко распространил свое выступление перед хунвэйбинам и, в котором открыто брал под защиту национальную буржуазию. Требование хунвэйбинов ликвидировать выплату фиксированных 5 процентов прибыли китайским капиталистам было отклонено. Самих капиталистов, деятелей демократических партий, а также китайских реэмигрантов, как правило буржуазного происхождения, правительство взяло под защиту. Что же это получается? — думал я. Группа Мао Цзэ-дуна старательно выкорчевывает у своих молодых последователей прежде всего «пережитки социализма», а лучшая, боевая часть партии становится главным и единственным объектом контрреволюционной и антинародной по своему существу» «культурной революции» и уничтожается руками молодежи.

Обсуждение речи Линь Бяо и следовавших за нею одна за другой директив «группы по делам культурной революции при ЦК» и Государственного совета проходило не очень гладко; было много путаницы и неразберихи.

Больше всего сумятицы вызвала редакционная статья «Жэньминь жибао» от 3 сентября «Бороться не силой, а словом». В ней осуждались грубые методы физической расправы с инакомыслящими; статья призывала «перевоспитывать» их путем убеждения. Читать такое обращение в то время, когда уже две недели в китайской столице царил самый настоящий террор, было довольно необычно. Я подумал, что группа Мао Цзэ-дуна ищет алиби и хочет откреститься от содеянного, возложив всю ответственность на «невоздержанность и пыл» молодежи, которую она же на это благословляла.

Газета призывала хунвэйбинов объединиться и создать общенациональную «революционную организацию». С самого начала я отнесся скептически к этому призыву официального органа, поскольку соперничество среди хунвэйбинов, проявившееся с момента возникновения отрядов «красных охранников», нисколько не уменьшилось с ходом событий.

В самом отношении к передовой «Жэньминь жибао» проявилось ожесточенное соперничество участников движения. В университете передовую распространяли как официальный документ. Ее переписывали крупным шрифтом от руки на громадные официальные щиты, ее развешивали в виде типографских листовок на деревьях и столбах. Этим с энтузиазмом занимался комитет «культурной революции» университета и его сторонники в отряде «Цзинганшань». Зато отряд «Маоцзэдунизм» саботировал это дело, по ночам маоцзэдунисты перечеркивали тушью крест-накрест свежерасклеенные листовки с передовой и рядом с заголовком писали свои лозунги: «Мы не откажемся от революционных действий!», а рядом со словами «Бороться не силой, а словом» начертали: «Мао Цзэ-дун учит нас: «Революция не преступление, бунт — дело правое!»»

Наконец отряд «Маоцзэдунизм» выступил открыто со своими плакатами и листовками. В них говорилось: «Предупреждаем негодяев и сволочей всей страны! Мы не откажемся от борьбы силой против силы! Сейчас говорят о борьбе словом, и многие поняли ее как амнистию. Такому не бывать! Словом мы будем бороться с поверженными. Всем же уродам и чудовищам, всем негодяям и сволочам мы шлем последнее предостережение! «Революция не преступление, бунт — дело правое!» Да здравствуют революционные операции! Да здравствует великая пролетарская культурная революция!»

Многие хунвэйбины отказывались ехать за город на уборку урожая, объявляя, что «сволочи в столице еще не добиты». Теперь свои набеги они стали устраивать по ночам.

Хунвэйбины, не ограничиваясь набегами на квартиры «уродов и чудовищ», вывесили ультиматум всем проживающим на территории университета в трехдневный срок ликвидировать вредные книги. Преподаватели и студенты стали сносить их на телегу, которая регулярно курсировала между университетом и складом макулатуры. На телегу сдавали, как правило, безобидные книжки. Иностранную, особенно советскую, литературу владельцы просто боялись выносить на люди. Ее тайком сжигали прямо в комнатах.

Вечером накануне истечения срока хунвэйбиновского ультиматума окна жилых домов в университетском городке светились красивыми отблесками пламени, как от праздничной иллюминации. Ведь в университете у каждого преподавателя были книги, а у профессоров — личные библиотеки. Университетская библиотека не пострадала, но пользоваться ею китайским студентам было запрещено.

В библиотечном здании теперь жили хунвэйбины, а все книги, кроме сочинений Мао, были объявлены «закрытым фондом».

Во время поездки по стране я познакомился со многими иностранными студентами, обучавшимися в Китае. Все жили скучно и остро чувствовали одиночество, свою искусственную изоляцию от китайских студентов в первую очередь и вообще от народа.

Поэтому друг к другу иностранцы относились хорошо, охотно встречались, обменивались впечатлениями о происходящем на наших глазах.

В домах у иностранцев я иногда встречал их китайских друзей. Если контакты с советскими людьми были для китайцев крайне опасны, то с другими иностранцами они еще решались поддерживать знакомство, хотя и с оглядкой. Мне эти встречи были особенно интересны, потому что мало представлялось до этого случаев поговорить с китайцами в домашней обстановке. Однажды, придя в гости, я застал там незнакомую мне девушку-китаянку, сидящую буквально на чемодане. Она отнеслась к моему появлению с тем равнодушием, которое бывает у людей после большой и нежданной беды. Оказалось, что девушка эта была из разгромленной квартиры и укрывалась здесь от хунвэйбинов. Меня она приняла за американца. В