Автобиография. Старая перечница - Иоанна Хмелевская

Впрочем, что касается пожеланий потребителя, я могу и ошибаться, ведь каждый судит по себе. Я, например, люблю читать, вот, скажем, произведения… Нет, минутку, не скажу, чьи произведения, ведь кто знает, не привлекут ли меня к ответственности за оскорбление писательницы. Скажем лучше так: люблю читать произведения одной писательницы. И вдруг узнаю, что столь симпатичная мне авторша, творчество которой я высоко ценю, — жуткая баба, отвратительная, циничная, насквозь лживая и вообще на редкость вредная и мерзкая. Чего стоит хотя бы ее любимое занятие — топить маленьких котят! А очень ценимый мною автор (с таким же успехом может быть любимый актер) — законченный хам, алкоголик, наркоман, да к тому же голубой.

В скобках замечу — я вовсе не толерантна по отношению к гомосексуалистам, более того, мы с ними по разные стороны баррикад. Для меня, как-никак женщины, пусть и бывшей, просто невозможно примириться с тем, что мужчина добровольно сам себя заранее списывает в расход. Я по природе своей не выношу расточительности, ну не люблю я, когда добро зазря пропадает.

Но вернемся к основной теме. Книги я буду все равно читать и фильмы смотреть, но вот все чаще замечаю, что повсюду, там и тут, начинает проступать второе дно. Несимпатичное такое. Сначала сомнение возникает, потом разочарование, и вдруг чувствую — не хочу дальше читать. А вдруг и автор этой книги…

Объясняется такая повальная мода на интервью тем, что якобы люди хотят знать… Да неправда это! В них попросту вдолбили, что они хотят все знать.

И в результате жертва модной эпидемии, вместо того чтобы сидеть и писать, вместо того чтобы создавать картины и ваять статуи, вместо того чтобы с наслаждением сочинять за любимым пианино очередной опус, вместо того чтобы готовить потрясающие блюда, начинает разъезжать по всевозможным выставкам и ярмаркам, направо и налево раздавать интервью, теряя на том силы и здоровье. Я так и вижу несчастного оглохшего Бетховена на встрече с фанатами, которые сами не знают, что им важнее — музыка гения или то, как он выглядит. А, ну конечно, интересно, как он станет отвечать на вопросы, которых не слышит. А ведь Бетховен любой ценой старался скрыть глухоту. Представляю, какой у него был бы бледный вид, попади он в лапы своры сегодняшних журналистов.

Недавно смотрела передачу с известным человеком, умной и симпатичной женщиной. Ей умудрились задать преидиотский вопрос:

— Как вы реагируете на комплименты?

Что отвечать несчастной? Предлагаю ряд вариантов. Можно агрессивно поинтересоваться — а как реагируете вы? И дальше: сразу бью в морду; плююсь и перехожу на другую сторону улицы; кокетливо хихикаю; начинаю рыдать. Полагаю, что после такого ответа интервью покатилось бы по совсем не запланированным рельсам, но, во всяком случае, стало бы интересным. Тем более что дальше задали массу еще более тупых вопросов, и большинство начиналось с «А что вы чувствуете?..». На каждый вопрос этой журналистки следовало дать один ответ: «Глубочайшее отвращение к вам».

Но самое странное, эта журналистка внешне производила очень приятное впечатление, казалась девушкой неглупой и воспитанной. Так какой же кретин выдумал все эти вопросы?

Увы, не в силах я понять этот феномен наших средств массовой информации. Ведь кто-то же обдумывает программу, кто-то работает над сценарием передачи. И все равно в семидесяти процентах случаев получается такая вот хреновина. Даже самому остроумному собеседнику не пробраться сквозь дебильную мертвятину запланированных вопросов и сюжетов. Пусть тема самая что ни на есть интересная, но автор передачи непременно умудрится сварганить пошлейшую безвкусную кашу без соли и сахара. Любая интересная мысль, любое свежее замечание или промелькнувший остроумный кадр будут безжалостно вырезаны при монтаже, а ежели живости и свежести окажется слишком много, то программу попросту не выпустят в эфир.

Потому что… Вот именно — почему? Потому что будет интересно? Узнаешь что-то новое? Да кто же, в конце концов, решает, что для нас интересно, а что нет? Непостижимо.

Журналист, как ни странно, тоже живой человек, и порой у него может получиться что-то путное; случается, что журналисты приходят вовремя и даже разговаривают вежливо. Не всегда, конечно, но все же и такое бывает, врать не стану. Но как бы ваша беседа ни складывалась, на бумаге потом выйдет полнейшая чушь и мерзотная гадость. Кого только из меня не делали! И какую-то блатную проныру, чуть ли не мафиози, курирующую все варшавские новостройки; конченую алкоголичку; антисемитку; эротоманку… Ну и что? Меня от этих глупостей не убыло и не прибыло, какая была, такая и осталась. А сколько раз переврали моих родственников, моих любимых теток, которых я охотно делала героинями своих книг, сколько раз путали моих сыновей… Их у меня всего-то двое, даже странно, как в них можно запутаться. Хорошо еще, в дочерей не превратили… А каких только высказываний мне не приписывали, я уже не говорю о мировоззрениях.

Интересно вышло с расизмом. Почему-то расисткой меня не объявляли, а ведь запросто могли бы. Уж сколько представителей самых всевозможных рас и национальностей побывало в моих книгах — и не перечесть! Негров, скажем, я раз восемь поминала, иногда положительно-уважительно, иногда, напротив, отрицательно, но всегда речь шла о конкретном человеке. В целом к чернокожим персонам я отношусь совершенно нормально, ненавижу лишь одного, который в Канаде чуть не прикончил меня, а вот к семерым прониклась искренней симпатией… Впрочем, нет, вру, к восьмерым… Ох, грядет, похоже, очередное отступление…

Вот я все ругаю других, а о своей собственной компрометации как-то не удосужилась написать. Чего там, возьму и напишу.

Точно не помню… ну вот снова одно и то же. Ничего подобного, прекрасно я все помню, нечего преувеличивать размеры моего склероза, болезнь пока в легкой форме.

В тот раз возвращалась я домой после лечения, к сожалению крайне недолгого, в одной из приморских лечебниц Франции. В Париже для меня был заказан номер в хорошо знакомом мне отеле «Сесилия». Там, в Париже, мне предстояло встретиться с Витеком, который взял на себя все хлопоты по моему возвращению.

Казалось, все шло прекрасно, но настроение у меня было препоганое.

И вот почему. Мне часто дают понять, что мои интервью выходят какие-то слишком интимные, — так почему бы мне не поинтимничать и в своей собственной книге? Когда я разговариваю с журналистом, то обычно забываю, что даю интервью, вот и болтаю обо всем на свете, а поскольку болтовня моя сильно зависит от настроения, то иногда получается так, а иногда — эдак, но обязательно с какими-нибудь приватными подробностями из моей жизни. А журналисты-то и рады-радешеньки.