Ужас в музее - Говард Лавкрафт

Самакона наконец добрался до неизвестного мира, и из рукописи явствует, что он осматривал бесформенный пейзаж с такой же гордостью и восторгом, с какой его соотечественник Бальбоа[58] смотрел на впервые открывшийся его взгляду Тихий океан с незабвенного пика в Дарьене. В этом месте Скачущий Бизон повернул назад, напуганный неким фантомом, который он описывал весьма неопределенно и уклончиво как «стадо плохих коров» — ни лошадей, ни бизонов, но четвероногих тварей, похожих на те существа, на которых ездили по ночам призраки холмов. Но Самакону нельзя было испугать такими пустяками. Вместо страха его переполняло чувство гордости: у него было достаточно пылкое воображение, чтобы понять, что значит одному стоять вот здесь, в непонятном подземном мире, о существовании которого не подозревает ни один смертный.

Почва большой горы, круто вздымавшейся позади него и уходившей под ним вниз, была темно-серой, скалистой, без следов растительности и, вероятно, имела базальтовое происхождение. У нее был столь неземной оттенок, что он почувствовал себя пришельцем на чужой планете. На обширной равнине, простиравшейся в тысяче футов под ним, он не мог различить ничего, тем более что она была большей частью скрыта синеватым туманом. Но больше чем гора, равнина и туман, искателя приключений поразило сверкающее голубоватое небо, наполнившее его душу величайшим восторгом. Как возникло оно в этом мире, он не мог сказать, хотя знал о северном сиянии и даже видел его однажды или дважды. Он заключил, что этот подземный свет был чем-то сродни северному сиянию, — точка зрения, которую могут одобрить современные ученые, однако не следует также исключать возможности радиоактивного свечения.

За спиной Самаконы зияло темное отверстие туннеля, едва обозначенное каменным проемом, очень похожим на тот, в какой он вошел в верхнем мире, если не считать того, что он был сделан не из красного песчаника, а из серовато-черного базальта. Проем украшали ужасные изображения, хорошо сохранившиеся в отличие от резьбы на внешнем портале. Здесь они не подвергались атмосферным воздействиям — это подтверждал сухой, умеренный климат; испанец уже отметил по-весеннему свежий воздух при стабильной температуре, что характерно для удаленных от побережья районов севера. На каменных косяках были заметны следы навесных петель, но от двери или ворот ничего не осталось. Присев отдохнуть и поразмыслить, Самакона облегчил свою ношу, вынув часть еды и факелов, которых хватило бы на обратный путь сквозь туннель. Все это он припрятал возле отверстия под наспех сложенной грудой камней, а затем подхватил полегчавший груз и стал спускаться к далекой равнине, намереваясь вторгнуться в край, куда ни одна живая душа не входила в течение века или более; где никогда не ступала нога белого человека и откуда, если верить преданиям, ни одно органическое существо не возвращалось в здравом состоянии.

Самакона бодро спускался по нескончаемому каменистому склону, хотя дорога была неважной, слишком крутой и вдобавок засыпанной обломками скал. До затянутой дымкой равнины, вероятно, было приличное расстояние, ибо за много часов ходьбы он явно нисколько не приблизился к ней. Позади все так же возвышалась большая гора, тонувшая в море голубоватого сияния. Тишина была полной, так что его собственные шаги и звук падающих камней отдавались в ушах с поразительной четкостью. Около полудня, по его расчетам, он впервые увидел странные следы, которые заставили его вспомнить о страхах Скачущего Бизона и его поспешном бегстве из этого места. Скалистая почва мало годилась для сохранения каких бы то ни было следов, однако здесь обломки скал образовали гряду, возле которой тянулся значительный участок темно-серого суглинка. В этом месте Самакона и обнаружил странные следы, рассыпанные в полном беспорядке, словно здесь бесцельно топталось большое стадо. Жаль, что он не оставил их подробного описания, да и вообще, в рукописи отразилось больше эмоций, нежели точных наблюдений. Что именно напугало испанца, можно только догадываться по его более поздним намекам относительно этих животных. Он писал о следах: «Это были ни копыта, ни руки, ни ноги. Скорее их можно назвать лапами — в сущности, они даже не настолько велики, чтобы из-за них беспокоиться». Каким образом и как долго эти существа находились здесь, было неясно. Растительность в этих местах отсутствовала, следовательно, вопрос о пастбище отпадал; но, конечно, если животные были плотоядными, они могли охотиться на более мелких зверей, чьи следы затем затоптали.

Оглянувшись с плато назад на вершину, Самакона решил, что стоит на остатках большой извилистой дороги, которая когда-то вела из туннеля вниз к равнине. Это можно было понять только отсюда, издали, поскольку осколки горы давно завалили дорогу. Тем не менее наш искатель приключений был уверен, что она когда-то существовала. Возможно, это не был искусственно созданный магистральный путь, ибо маленький туннель едва ли был главным выходом во внешний мир. Двигаясь напрямую, Самакона не придерживался ее петляющих изгибов и, вероятно, пересекал ее один-два раза. Теперь, обнаружив дорогу, он посмотрел вниз, чтобы выяснить, сможет ли он идти по ней, и решил, что сможет, если сумеет ее различить. Некоторое время спустя Самакона подошел к точке, которая, как он решил, была поворотом древней дороги. Здесь были заметны следы земляных и каменных работ, недостаточных, однако, для того, чтобы дорога выглядела приличной. Потыкав почву вокруг себя, испанец неожиданно перевернул какой-то предмет, блеснувший в вечном голубом свете, и вздрогнул, увидев, что это была какая-то монета или медаль из неизвестного темного глянцевого металла с ужасными изображениями на обеих сторонах. Он ничего не мог сказать о ней, но из его описаний я догадался, что это была копия того амулета, который дал мне Серый Орел четыре века спустя. Внимательно изучив его, он положил амулет в карман и продолжил путь, пока наконец вечером не разбил лагерь. На следующий день он встал рано и продолжил спуск через этот светящийся мир голубой дымки, одиночества и оглушительной тишины. По мере продвижения он стал различать какие-то объекты на далекой равнине — деревья, кусты, скалы и маленькую речку, которая показалась справа и пересекала его маршрут. Через речку, судя по всему, был переброшен мост, в который и упиралась дорога, так что путешественник мог следовать через него дальше на равнину. Наконец ему показалось, что он различает какие-то поселения на дальнем и ближнем берегах реки. Возле них находились другие полуразрушенные или сохранившиеся мосты. Он уже спустился со скалистой местности на травянистую почву, и с каждым шагом трава становилась все гуще. Дорогу стало легче различать — она четко выделялась на фоне травы. Обломки скал попадались реже, и оставленный позади пейзаж выглядел мрачным и непривлекательным в сравнении с тем, что окружало путника теперь.