Дочери Лалады. Книга 2. В ожидании зимы - Неизв.
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«А ловко ты зубы… того… выдираешь, – нашла она наконец слова для беседы. – Жуть прямо!»
Серебрица усмехнулась.
«А тебя-то как звать?»
«Меня? Э-э… Зайцем кличут», – тут же напряглась воровка. Опять эта проклятая двойственность…
В глазах новой знакомой распахнулась затягивающая, как болото, зелёная вечность.
«Зайцем люди кличут, а матушка как назвала?» – спросила она.
Теперь, вблизи, она казалась не такой уж и юной. Странное это было сочетание: на гладком девичьем личике – пугающе изменчивые глаза, то с ядовитой сумасшедшинкой, язвительно-кислой, как незрелое яблоко, то вдруг прохладно-усталые и проницательные, полные жутковатой многовековой мудрости Волчьих Лесов.
«Матушки своей я не помню, – сказала Цветанка с непонятно откуда взявшейся откровенностью. – Меня бабушка воспитала… Она меня, видно, и назвала… Цветанкой. А Зайцем меня за быстроту прозвали».
Жила Серебрица в ветхой лачуге у моря. Домик стоял на отшибе, вдали от рыбацких хижин, которые отгородились от него развешенными для просушки сетями – путаными, драными, с застрявшими в ячейках ошмётками водорослей. Девушка первой скользнула внутрь, а Цветанка на несколько мгновений замешкалась на крылечке: к чему всё-таки было то видение лица Серебрицы на водной поверхности? Что волк хотел этим сказать?
Не успела она войти, как на голову ей обрушилось что-то плоское и тяжёлое. Провал в черноту, мучительное, выворачивающее наизнанку кружение – и в глазах начало постепенно проясняться. Череп раскалывался от боли, а в нос бил вкусный запах. В печке трещал огонь, а под боком у Цветанки похрустывала солома в тюфяке. Она словно попала домой, в свою лачужку в Гудке: единственная комнатка служила и горницей, и кухней, и спальней. Печка, стол, лавки вдоль стен, в углу – лежанка, на которой Цветанка и пришла в себя. А зеленоглазая хозяйка преспокойно вынула с пылу-жару большую рыбину, запечённую целиком, и поставила на стол. Нащупав под волосами болезненную шишку, воровка простонала:
«Ну и ну… Радушно же ты гостей встречаешь!»
«А мы не уговаривались, чем я тебя угощу, – со смешком ответила Серебрица, обыгрывая выходку Цветанки с монетой. – Может, пирогом, а может, и сковородкой».
Цветанка сморщилась от головной боли и откинулась на подушку. Серебрица присела на край постели.
«Не серчай… Надо же было мне как-то свои деньги вернуть».
«Я бы и так их тебе отдала», – обиженно пробурчала Цветанка.
«Почем мне знать? А если б опять обманула?»
Серебрица шаловливо провела по плечу Цветанки пальцем, и только теперь та заметила, что лежит под одеялом нагишом.
«А где моя одёжка?» – ахнула она, чувствуя, как жар приливает к щекам.
«Я её спрятала, чтоб ты не убежала, – хрустально засмеялась Серебрица. Её глаза светились изнутри: в зрачках мерцали золотые искры, придавая взгляду колдовской вид. – Сейчас рыба остынет малость – будем кушать. А то больно уж горяча, обжечься можно ненароком».
Оконце синело вечерней мглой. Цветанка встрепенулась: Дарёна там, наверно, её уже заждалась… Впрочем, воровке было не впервой надолго пропадать – скорее всего, Дарёна давно привыкла. Дуться будет, это как пить дать… Надо выбираться из логова этой зеленоглазой чаровницы поскорее – подальше от беды.
ОЖЕРЕЛЬЕ!!!
«Где мои янтарные бусы?! – вскричала Цветанка и откинула одеяло, позабыв про смущение. – Куда ты их дела? Верни сейчас же!»
«Ш-ш, – успокоительно погладила её по плечам Серебрица. – Что кричишь, как заполошная? Никуда твои бусы не делись… Слишком это ценная вещь, чтобы ею просто так разбрасываться».
Слишком ценная вещь… От этих слов по жилам Цветанки будто заструилась вода со льдом. Из-под верхней губы Серебрицы блеснули клыки, а её жутковато-печальные глаза затягивали Цветанку в гибельную топь, из которой не выбраться, не спастись. Провалившись однажды под лёд по пояс, она выкарабкалась, а сейчас сил бороться не осталось.
«Не бойся меня, – грустно вздохнула Серебрица. – Только ты можешь меня понять… Хоть и кличут тебя Зайцем, но сердце у тебя волчье. Мы с тобой одного поля ягоды».
Страшные слова: «Ты – оборотень?» – повисли в груди Цветанки глыбой льда, она так и не смогла их произнести. Серебрица заправила прядь пепельных волос себе за ухо – острое, поросшее по краю серебристой шерстью. Такую безумную боль, плескавшуюся в глазах, Цветанка уже видела у Невзоры, женщины-оборотня, которую ей удалось освободить от колдовских уз, наложенных жестоким волхвом Барыкой. «Второе сердце» проснулось и стукнуло в груди рядом с её собственным, а рука сама собой потянулась в порыве сострадания к щеке Серебрицы. Та прильнула к ней и устало закрыла глаза, но потом мягко отняла ладонь Цветанки от своей щеки.
«Ты не можешь меня спасти и снова сделать человеком, великодушная девочка, – сипло проговорила она. – Всё, что ты можешь мне дать – это немного жизненной силы… Я родилась с изъяном – седыми волосами. Человеческая стая смотрела на меня косо, но и в стае Марушиных псов мне не суждено было стать своей. Они сказали, что я подпитываюсь от них силой… Но моей вины и злого умысла в этом нет, это просто моя потребность… или болезнь. Когда я прикасаюсь к живой твари, сил у меня прибывает, мне становится лучше – особенно, когда я причиняю этой твари боль… Оттого я и выбрала такую работу. Я и от тебя немножко подпиталась, когда ударила по голове… Прости».
Достав из-под лежанки свёрнутую в узел одежду Цветанки, Серебрица бросила её на постель.
«Я тебя не держу… Иди, коли хочешь».
«А ожерелье?» – напомнила Цветанка.
Серебрица кивнула на узел:
«Оно там».
Воровка быстро развернула одежду и с облегчением вздохнула, обнаружив янтарные бусы, но сердце призрачного волка ныло у неё в груди, не позволяя просто так уйти… Да и голова ещё побаливала и кружилась – не свалиться бы по дороге. Накинув только рубашку, Цветанка подошла к столу, склонилась над огромной печёной рыбиной и втянула ноздрями горячий пар, исходивший от неё. Улыбнулась:
«Волчье сердце, говоришь? Не знаю… А вот брюхо у меня точно как у голодного волчары! С утра маковой росинки во рту не было».
Глаза Серебрицы из ядовито-зелёных стали тёмно-болотными. Пластая рыбину большим ножом на крупные куски, она промолвила:
«Ты – доброе дитя… Даже Марушиных псов жалеешь. Смотри, не ошибись».
С этими загадочными словами она приподняла уголки алого рта в улыбке, но болотная жуть в зрачках ещё оставалась. «Ничего, – храбрилась про себя Цветанка. – Невзора тоже была на вид страшна – зверь зверем… Ан нет – душа-то человечья, исстрадавшаяся».
Рыба была отменной. Она не пахла тиной, как речная: морской простор придавал ей особенный вкус. Много розового нежного мяса, мало костей, да и те крупные, не то, что у карася, ерша или прочей мелочёвки – тех не столько съешь, сколько расплюёшь. Умяв пару кусков с ломтём хлеба, Цветанка ощутила сытую тяжесть в желудке, а Серебрица оказалась намного прожорливее – прикончила почти всю рыбину, облизнулась и блеснула игольчатыми искорками в посветлевших и подобревших глазах.
«Ничего себе, – усмехнулась Цветанка. – Горазда же ты трескать… И как в тебя столько помещается? С виду вроде тоненькая, как осинка…»
«А ты по виду не суди, – невозмутимо ответила Серебрица, облизывая пальцы и сгребая кости в кучку. – Твоё-то истинное личико тоже не всякий видит».
Цветанка смутилась и задумалась. Казалось, этим странным, переменчивым глазам были подвластны все слои сущего – от поверхности до самой сердцевины. Они походили на звёзды – такие же далёкие, недосягаемые, с холодным блеском…
…Которые медленно, чуть заметно плыли в величественной тёмной бездне. Цветанка замерла, чувствуя себя крохотной букашкой под взором этой бесконечности: догорала холодно-розовая заря на краю неба, а глубокая, внимательная, живая и наблюдающая тьма мерцала бесчисленными россыпями светлых искорок.
«Смотри, что сейчас будет», – шепнула Серебрица, касаясь Цветанки локтем, и её голос слился с шелестом ночных волн.
В очистившемся от туч небе начало зарождаться зеленоватое сияние. Сперва оно протянулось размытой, полупрозрачной полосой, сквозь которую виднелись звёзды, а потом задышало, меняясь, и край его стал отливать багровым, перетекающим в сапфирово-синий. Свечение поплыло изгибами, выбрасывая ветви сполохов: в небе рисовались острые копья, перья, зайцы, змеи-горынычи, жар-птицы, лебеди, ящерицы, ползали огромные червяки с головами из белого света и хвостами из зелёного.
Цветанка с раскрытым ртом наблюдала за этой пляской образов, причудливо и хитро сменявших друг друга. Вот длинная змея передвигалась боком, извиваясь, вот вскинул крыло и изогнул шею гусь… Закручивались вихри, тянулись языки, поднимались купола, небо пронзали столбы и стрелы, а после всё рассеивалось, обращаясь в облака; огни текли величественной рекой, плыли дымовой завесой, а потом снова скручивались в огромные живые жгуты, насыщенные светом. Недосягаемая небесная дева лёгким касанием смешала всё, взмахнула развевающимся подолом платья, а с другой стороны вздыбился горбом зелёный кнут и нанёс удар… Дрогнуло и упало несколько звёздочек, молниеносно прошив небо светлыми и печальными иглами, а затем всё вспыхнуло и устало расплылось, истончилось в редеющую дымку. Звёзды бесстрастно глядели на предсмертные корчи желтоватого крылатого ящера низко над горизонтом.
