Чекисты Рассказывают... - Коллектив авторов

Под вечер по большаку, выходившему из села Вельки Рудни, где мы находились, потянулись на юг партизанские роты, две пушки, пять подвод санитарной части и два взвода разведки.

Часть бойцов грузила пулеметы и снаряжение.

Было светло, и проходившие друг за другом, с интервалом в двадцать-тридцать минут, трое «беглецов из тюрьмы», которых сопровождали партизаны из комендантского взвода, наблюдали спешную подготовку партизан к эвакуации на юг.

В суматохе агентам удалось ускользнуть.

Еще через час дан был приказ всему личному составу партизанской бригады выйти из Рудни в северо-восточном направлении.

— Конечно, — оказал Королев Волошину, — кто-нибудь из агентов Функа придет в полицию или в гестапо, будет допрошен и под присягой даст показания, что партизаны ушли на юг… своими же глазами видел.

Впоследствии через людей Здислава, проникших на работу в немецкие учреждения, мы узнали о том, что маневр себя оправдал.

Действительно, двое из трех агентов Функа явились в гестапо и сообщили об уходе партизан на юг.

Через несколько дней гестапо убедилось, что игра проиграна — агенты Функа провалились, а партизаны исчезли, выйдя из-под намеченного карателями удара. Оба «посланца» были повешены по обвинению в связи с советскими партизанами.

А польский рейд партизан продолжался.

ПЕСНЯ О СОКОЛЕ

Несколько лет тому назад я возвращался с Украины в Москву.

По дороге решил заехать в Киев повидаться с Сидором Артемьевичем Ковпаком.

В Нежине была пересадка, и под вечер я сидел уже в купе вагона скорого поезда в обществе двух девушек и молодого человека лет двадцати трех. Буквально через десять минут я все о них знал.

Знал, что они студенты-медики, что возвращаются после зимних каникул в Киев — к месту учебы, знал, что их однокурсники — Оксана с Петей — отстали в Бахмаче от поезда и приедут в Киев утренним поездом, знал, наконец, кому с какой начинкой пирожки дала на дорогу мама. Девчата, встретившие меня сдержанно, очень скоро «оттаяли»: шутили, смеялись, угощали меня чаем и пирожками.

' Парень сидел в картинной позе — откинув голову назад, прищурив глаза, бренчал на йидавшей виды гитаре и под нос напевал какую-то песню: впервые я услышал этот мотив, и он, признаться, тогда на меня особого впечатления не произвел.

Так обычно бывает с малознакомым мотивом, так было и с этим (мотив украинской песни «про рушничок»).

Но вот студент взял звучный аккорд на гитаре, подмигнул девчатам, откашлялся и… я невольно прислушался:

Рiдна маты моя,

Ты ночей не доспала,

И водила мэнэ у поля,

край села…

Пропев два куплета, студент перешел на другой мотив.

— Юра! Прошу вас: спойте еще раз.

И видно, в голосе моем прозвучало что-то такое, что заставило спутников обернуться в мою сторону.

— Пожалуйста! — и студент снова запел о старенькой матери, провожавшей любимого сына в путь-дорогу.

Но я не слышал уже песни, мыслями я был далеко за линией фронта, где когда-то бушевали военные грозы.

… Он не был Героем Советского Союза, не командовал за линией фронта чекистской оперативной группой, не носил высокого звания. Он был просто одним из чекистов, переброшенных в тыл врага для выполнения специальных заданий, одним из сотен тысяч патриотов, которые могут сказать о себе словами поэта:

Наши силы война проверяла муками,

Метила нас шрамами, рубцами.

Перед нашими детьми — сыновьями и внуками Нам не стыдно предстать рядовыми бойцами.

Звали его Петром Головко.

Молодой человек среднего роста, с густой шапкой каштановых волос, с живыми ясными глазами, с хорошей улыбкой на открытом, чуть скуластом лице.

Лучший в отряде запевала, до сих лор чекисты помнят его любимую песню «Я уходил тогда в поход, в суровые края», первый танцор среди наших разведчиков, общий любимец.

Душевный, веселый парень…

Веселый! Впрочем, один раз я видел Петра хмурым, сосредоточенным. Было это на марше. Головко шел, повесив голову, положив руки на автомат. Уже после он мне рассказал о том, что тоска сердце грызет, покоя не дают мысли о матери.

«Старенькая она у меня — одна на всем свете родная душа… и я один у нее. Небось глаза выплакала не дождется, когда я с войны этой проклятой приду…»

… Короткий октябрьский день подходил к концу, когда я верхом по глухой заброшенной лесной дороге подъезжал к поляне. Отсюда недалеко было до нашего лагеря.

Лошадь шла шагом, и бесконечно длинным казался багряно-желтый пушистый ковер, по которому мягко, с шорохом ступали ее ноги.

Лес был наполнен удивительно тонким сухим ароматом. Над головой тихо шелестели кроны высоких бронзовых сосен, легко качаясь, как в сказочном вальсе, вели хоровод молодые березки, и было прекрасно золото листьев, трепетавших в холодной синеве неба.

Но вот наступили сумерки, стал накрапывать дождик, я пришпорил коня и вскоре услышал голос лежавших в секрете товарищей: «Семь! Семь!»

— Четыре! — сказал я в ответ.

Семь плюс четыре — одиннадцать — это был сегодняшний пароль.

В штабной землянке я застал командира и комиссара. Мне бросилось в глаза, что оба они чем-то озабочены.

Командир отряда сидел на лавке, чистил оружие и напевал:

… Ах ты, ноченька,

Ночка темная…

А комиссар задумчиво курил трубку и что-то рисовал на краях лежавшей на столе карты.

— Случилось что? — спросил я. — Что вы оба невеселые будто?

— Пропал Головко! Головко пропал! — скороговоркой сказал командир.

— Как пропал?

— А вот садись, послушай!

Оказалось, пока я был на задании, в лагерь возвратились разведчики Коржиков и Пушкаренко с донесением из почтового ящика, коим служило дупло старого клена. Донесение было от… дяди Кости… Этим именем был зашифрован советский человек, по заданию Головко проникший в немецкую комендатуру и работавший там переводчиком. Донесение было доставлено Петру, а еще через десять минут он явился к командиру отряда:

. — Дядя Костя срочно вызывает на встречу по большому вопросу!

— А где же донесение?

— А вот! — Головко поставил на стол лукошко из березовой коры со сломанной ручкой. На дне лежало несколько старых темных грибочков и один гриб побольше, светлый.

— Ничего не понимаю! — сказал командир.

Комиссар улыбнулся, засмеялся и Головко:

— Товарищ командир! Да это же наш с дядей Костей лесной код: большой белый гриб означает, что есть срочный большой вопрос и встретиться надо как только стемнеет — об этом говорят темные вот эти грибочки…

— Ну хорошо, а где же ты с ним встретиться должен? Об этом же тут ни слова не сказано.

И тут полный порядок, товарищ капитан: встретимся мы у сломанной бурей березы. Лукошко-то это из коры березы и ручка сломана…

Командир только руками развел. Петру на дорогу к месту встречи и обратно нужно часов семь-восемь. Капитан просил не задерживаться.

Прошло восемь часов, прошло дважды восемь, сутки уже миновали, двое суток, а Головко не возвращался.

Беспокойство товарищей передалось и мне. Сидим в землянке, молчим, размышляем о том, что могло приключиться с ним, и вдруг… шум, голоса и знакомое:

… Я уходил тогда в поход…

Распахнулась дверь, и в землянку вбежал Головко — грязный, усталый, измученный — одни глаза озорно сверкают, на заросшем лице усмешка…

— Петро! Головко! Наконец-то!..

— Вое в порядке, товарищи!

И он рассказал:

«Дядя Костя сообщил, что в районный центр приехала группа немцев во главе с генералом. Провели совещание и приказали коменданту «очистить районный центр и околицы от местных жителей. Всех русских под конвоем направить к ближайшей станции для отправки на работу в Германию».

— Мало того, — добавил дядя Костя, — немцы собираются строить у самого районного центра важный военный объект. С генералом прибыла группа инженеров — специалистов по радио…

Забегая вперед, скажу, что выстроенная немцами радиолокационная станция воздушного наблюдения, оповещения и связи нами была уничтожена.

Выслушав дядю Костю, Головко дал ему указания: выяснить когда, по какой дороге будут немцы вести наших людей к станции, состав конвоя, вооружение. Договорились встретиться на следующий день. Дядя Костя не пришел, не явился и через день. Только к концу третьих суток ему удалось проскользнуть незамеченным из села в лес.

Выслушав Петра, мы решили разгромить немецкий конвой, спасти наших людей от фашистской каторги.

Еще раз склонились над картой, обсуждая план операции.

— Да, — сказал командир Петру, — совсем забыл тебе передать, мне тут без тебя покоя не давал дружок твой Иван Воробьев. По три раза в день приходил: где Головко, что с Петром? Беспокоился очень. Хороший малый.