Судьба императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки - Сергей Петрович Мельгунов

Сами следователи, таким образом, дискредитировали методы своего расследования. Опровергать их мемуарные показания не стоит – это задача легкая. Мемуаристы, преследуя цель опровержения клеветы на царскую семью – цель законная и справедливая, ибо влияние Распутина было явлением психопатологическим – не подумали о том, что они выполнение своей цели сводят на нет, отвергая действительность, и подрывают доверие ко всему изысканию, которое, как мы знаем, в основе имело задание выяснить «дело» Царя и Царицы. Для Комиссии, которая ставила своей целью выяснение преступности с точки зрения уголовного кодекса, совершенно вообще исчезала психопатологическая сторона дела. Только этим можно объяснить совершенно несообразное с юридической, да и общей точки зрения содержание в тюрьме, допросы следователем и самой Комиссией заведомо больного человека, находящегося на грани религиозного помешательства («впавшего в безумие и идиотизм», по характеристике члена Комиссии Щеголева) – генеральши Лохтиной, некогда близкой царской семье, заслужившей немилость своей настойчивой приверженностью к опальному монаху Иллиодору Труфанову и жившей в последние годы в келье женского монастыря в Верхотурье112. Не зная всего делопроизводства, как было указано, приходится воздержаться от окончательного суждения о расследовательской работе Комиссии. Из предисловия Щеголева можно узнать, что предполагалось составить «обширный отчет» для доклада правительству. Общая редакция была возложена на историка Тарле. Из множества отдельных глав этого «исторического исследования» была готова только одна работа поэта Блока на тему: «Последние дни режима», напечатанная в 20 г. В сущности, это скорее заключительная глава, чем вводная, так как по своему содержанию она выходила далеко за пределы основных задач, которые преследовала Комиссия – половина этой «общей работы» уделена освещению самого февральского переворота. В свое время она представляла несомненный и значительный интерес по своему объективному «спокойному тону» и по новизне материалов, в ней заключающихся, – теперь она является лишь схемой, требующей местами со стороны фактической существенных видоизменений.

Такую же наивность проявил следователь, повторяя в воспоминаниях версию Вырубовой, как Иллиодор просил свою жену продать царской семье его рукопись «Святой Чорт», как департамент юстиции на свой риск и страх вступил в переговоры с женой Иллиодора о приобретении книги, за которую автор требовал 60 т., как дело было представлено Ал. Феод., которая с негодованием отвергла гнусное предложение. Это было, по словам Вырубовой, в Ставке в 1916 г. И Белецкий, и Хвостов по-своему рассказали всю эту шумную историю, но самое пикантное в ней было то, что, когда представители Деп. Полиции гонялись за рукописью, она давно уже лежала в архиве «Голоса Минувшего» и была приобретена всего за 2000 руб. Следователь ничего этого не знал… Кстати, о книге «Святой Чорт». О ней говорит в воспоминаниях Романов – член Комиссии. Имел ли он сам непосредственное отношение к расследованию вопроса – неизвестно, но он утверждает, что Комиссией книга была проверена «документально». У Комиссии даже не явилась мысль заглянуть в подлинник рукописи, изданной с сокращениями, и познакомиться с условиями, при которых редакция «Голоса Минувшего» сделалась владельцем рукописи… Правда, с большим запозданием я был допрошен у себя на квартире судебным следователем по особо важным делам, который явно был не в курсе дела. Это была беседа за чашкой чая. Не помню даже, чтобы я подписывал протокол допроса… Насколько помню, и Пругавин выражал удивление, что к нему не обращались или запросили только формально. Ни у кого не было собрано столько материала для характеристики распутинской эпопеи, – страницы из истории общественной патологии, как у покойного знаменитого исследователя русского сектантства. Архив его безвозвратно погиб и употреблен был в большевистские времена на завертку пищевых продуктов соответствующими петербургскими правительственными распределителями.

Чр. Сл. Ком. чрезвычайно интересовалась вопросом: принадлежал ли Распутин к секте так называемых хлыстов. В качестве экспертов были привлечены к работе даже специалисты, проф. Дух. Академии Громогласов и Коновалов. Если строго православные и церковные люди, как Самарин, Гучков, Родзянко, изучали произведенное Синодом наследование этого вопроса, это было естественно, но совершенно не подходили миссионерские функции к Чр. Сл. Ком. Вопрос мог представлять бытовой интерес, но не общественно-политический.

3. «Криминализация преступлений»

Еще неопределеннее стоял в Комиссии вопрос о «криминализации» старого режима, как выразился Муравьев в своем докладе. Председатель Комиссии уверял на съезде Советов, что Комиссия постарается закончить свое расследование до 1 сентября. Комиссия выяснит «все то, что имеет политическое значение из злоупотреблений всех ведомств, и поставит их на суд с обвинительным актом, полным содержания, но и с обвинительными формулами, вытекающими непосредственно из содеянного, без всяких натяжек… пусть на весь мир огласится все содеянное ими и пусть они понесут ту кару, которая им отмерена по тем законам, которые они сами написали и которые сами же не соблюдали». Председатель Комиссии говорил, что и до 1 сентября будут поставлены «отдельные процессы». Он развертывал перед аудиторией картину не только игрового процесса, поставленного в центре, но и грандиозного плана создания какого-то всероссийского судилища в виде созданных по образцу Чрезв. Сл. Комиссии местных комииссий, которые разрабатывали бы и ставили процессы параллельно центру. «Только при этих условиях мы криминализируем то, что подлежит криминализации из прошлого режима, только при этих условиях мы станем до известной степени на путь, успокаивающий народную совесть». Надо ли говорить, что это была демагогия чистой воды, пожалуй, недостойная политического прошлого Муравьева113. Вероятно, ни министр юстиции, ни состоящая при нем Чрез. Комиссия никогда не думали о местных судилищах, как не думали о привлечениях всех представителей старой власти к уголовной ответственности, как о том говорил Муравьев в том же докладе114. Мемуарист скажет, что это было говорено в угоду толпе, которая требовала «Распните их, и перед которой защитники беспристрастно, почти без боя сдавали свои позиции (воспоминания Коренева). Тот факт, что на съезде призывы Муравьева не встретили отклика, показывает, что в данном случае демагогия была не «сдачей» позиций, а ненужным забеганием вперед.

Соединив в одной комиссии две противоположные задачи, созидатели ее добросовестно, однако, полагали, что криминальная сторона будет обсуждаться с полной гарантией всех правовых норм. Эту гарантию подчеркнул самый состав Комиссии и расследовательский аппарат, ею созданный. Говорить здесь о специфическом «подборе» лиц, «проникнутых ненавистью к обвиняемым», не приходится115. В первоначальный состав Комиссии, помимо председателя, вошли в качестве его товарищей сенатор Иванов, сен. Завадский (быв. прокурор пет.