Вепрь - Егоров Олег Александрович

— Ужасно, — глухо отозвалась из своего кресла Ольга Петровна. — Ужасно.

Я продолжил чтение:

"После трех месяцев подготовки я был направлен в 232-й полк. Ближе всех к цели нашего задания оказались мой брат и Шелест, воевавшие в составе экспедиционного корпуса на границе России и Монголии, но повезло, как ни странно, мне. Конно-азиатская дивизия генерал-лейтенанта Унгерна лихо обошла тайными тропами все красные кордоны и прорвалась в Забайкалье. Наш полк стоял на берегу Гусиного озера. Конница барона внезапно атаковала нас из-за холмов. Полк был практически уничтожен. Но я, как последний трус, прятался за подводой, чтоб сохранить свою шкуру и сдаться в плен. После рубки из наших осталось всего триста человек. Барон предложил нам взять его сторону. Каково же было мое удивление, когда желание выразили две трети! Больше года я ел кашу из одного котла с предателями революции! Лишь сотня верных товарищей отказалась и была вместе с командирами расстреляна по приказу барона, вечная им память и земной поклон!"

— Не хватит ли на сегодня? — спросил я Ольгу Петровну.

— Читайте! — отвечала она с жаром.

— Здесь — большой перерыв, — соврал я, пробегая глазами следующие страницы. — Может, вам все же отдохнуть?

Далее среди ученических прописей Гаврилы Степановича повсюду мелькала фамилия Белявского. Я хотел пощадить нервы старой женщины.

— Читайте все, — раскусила она мою уловку. — И спасибо за деликатность.

Вот уж не думал, что она когда-то признает во мне это качество.

— Ну, что ж. — С прежней страницы я принялся читать дальше. — "Мое знакомство с личным ветеринаром Унгерна состоялось. Мне чудовищно повезло. Бурятским конникам барона моя личность доверия не внушила, и никакого оружия я от них не получил. Но зато получил должность кузнеца, потому как старался быть полезен, и остался в обозе дивизии. Кузнечному ремеслу обучил меня папаша, мастеровой депо Чита-1, повешенный семеновцами за саботаж. Также я помогал кашевару мыть котлы и еще помогал Белявскому ухаживать за подраненными скакунами. Белявскому, как мне это было ни противно, я старался во всем угождать. Я приставал к нему с расспросами о таежных зверях и птицах. Об их повадках он рассуждал с увлечением, а слушать я — мастак. Несмотря на пропасть, мы сблизились, как могли сблизиться господин и прислуга. Скоро он почти стал доверять мне. Я заметил, что между Унгерном и Михаилом Андреевичем пробежала кошка. Жестокость в обращении с собственными офицерами, палочная дисциплина в войске и сами наполеоновские повадки барона претили доктору. "А ты обратил, Гаврила, внимание, что он все время кому-то подражает? — спросил меня однажды с усмешкой Михаил Андреевич. — У Цезаря занял бледно-голубые глаза и короткую белокурую стрижку, у Тамерлана — висячие усы и халат вместо мундира. Принцессу китайскую взял себе в жены, чтоб стать законным членом династии, да и окрестил ее в свою веру, дурак. Нынче она — Елена Павловна. А у самого-то каша в убеждениях. Не знает, кому и кланяться: ламе, пастору или нашим подрясникам. Только мусульманство для компота принять осталось". Не ведая, кто такие эти Цезарь и Тамерлан, я в дебри не полез. Решил, что какая-нибудь белая сволочь. Все одно, Белявского мое мнение и не тревожило. "Клеопатру свою отставил сразу, — продолжал умывать барона Михаил Андреевич. — Но желает великую ось образовать между Востоком и Западом. В судьбу, дурак, верит. Вообрази, я Бог знает что выдержал! Месяц в томском ЧК, бандитские налеты на железных путях, весь Ледовый поход с геройскими мальчишками Каппеля до Иркутска и дальше к Семенову. Добрался с грехом пополам к Роману в Даурию, и что в результате?" Я себе помалкивал да мотал на ус его повесть. "В результате он тут же послал меня в сопки найти и лечить какого-то филина, который по ночам ухать перестал!" Тут уже и я невольно рассмеялся. "И нашли?" — спросил я Белявского. "Возвратился на рассвете, — отвечал ехидно ветеринар. — Дал рапорт, что филин бежал к большевикам". — "И что барон?" — мне стало любопытно, как Унгерн отнесся к новости. "Приказал меня высечь, — мрачно сознался доктор. — Это у него шутки такие". Мы с Михаилом Андреевичем сидели у костра, жгли сухой навоз и грели озябшие ладони. Ночью в степи холодало почти как в осенней забайкальской тайге. Он молчал, думая о своем господском, а я прикидывал, как сговорить его на побег. Но действовать мне следовало осторожно и постепенно. В Москве хворал Владимир Ильич, и ошибись я, не приведи Господи, с вербовкой Белявского, я сам бы отправил себе пулю в лоб. Надо было ждать удобного момента.

"Кто умеет ждать — получает все, — наставлял нас в разведшколе Паскевич. — Юй цинь гу цзунь. Такова китайская военная стратагема: хочешь схватить — прежде отпусти. Стратагема завоевания сердец". Паскевич заставил нас выучить все эти стратагемы, как устав партии, на зубок. Не полагаясь на нашу сметку, он требовал во всем руководствоваться мудростью китайских военачальников. Мы их затверждали, как ученики приходской школы, и всякое утро начиналось с экзаменовки. "Стратагема Кайроса!" — сверлил меня Паскевич. "Постоянная и всесторонняя готовность использовать для обретения преимущества любые шансы", — бормотал я, спотыкаясь на словах. "Психологическая готовность, — поправлял настырный Паскевич. — Шунь шоу цянь ян. Что значит — увести овцу легкой рукой".

"А как ее увести?! — размышлял я спустя год у костра. — Белявский не овца. Он специалист по ядам". И тут же получил на этот счет подтверждение, хотя уже начал сомневаться. О змеях ветеринар не обмолвился до того ни разу. "Всегда яд в боковом кармане носит, — пробормотал себе под нос Михаил Андреевич. — Боится живым в плен попасть к бестиям краснопузым".

— И все же прервемся. — Я закрыл тетрадку. Ольга Петровна не откликнулась.

На другой день у нашего дома опять затарахтел мотоцикл. Я, разлепив глаза, приподнялся на подушке. Анастасия Андреевна повязывала голову шалью перед зеркалом.

— Доктор, что из родильной, велела нынче быть на УЗИ, — заметив мое тревожное отражение, пояснила она. — И незачем так волноваться. Здесь женские дела. Ты не заметишь, как я вернусь. Она сказала, что непременно следует пройти серию. И заранее можешь радоваться: мы скоро узнаем, что у нас будет мальчик.

— УЗИ?! — Я вскочил, натягивая джинсы.

"Если эта серия на вооружении в израильской армии, — лихорадочно прикидывал я, пытаясь воткнуть левую ногу в правую штанину, — то проходить мы ее не станем! Если это то, что я предполагаю, то мы его и вовсе не станем проходить! Мы и так прошли более чем!"

— Ты удивишься, — сообщила мне Настя. — У них там, оказывается, поставлено весьма иностранное диагностическое оборудование из столицы.

Навязчивая мысль не оставляла меня с тех пор, как я узнал подробности операции "Феникс". "Почему в экспериментах академик использовал только местных детей? ДНК и группа крови — глупости. Китайская ширма. Брать ребятишек из детдома было куда безопаснее и проще. К тому же гораздо шире диапазон для поиска нужного материала, как выразился бы "уволенный" заведующий клубом. Паскевич, с его неограниченной властью, поставил бы зоотехнику любые "образцы" в любом количестве. Главное, что и с родственниками куда меньше хлопот".

В поисках истины я еще сутки назад заглянул к продавщице Дусе, которая, как я разведал, успела от греха отослать своего трехлетнего сынишку к тетке в Саратов. "Умер, — подавленно молвила Дуся в ответ на мои расспросы о самочувствии мальчика. — Плохо умер. Рак мозга. В Саратове и схоронили голубка моего". Не сдержавшись, она разрыдалась, и я поспешил ретироваться.

Мыслям моим, однако, не хватало завершенности. И вот извольте — последний штрих: "весьма иностранное" оборудование. В заштатном-то роддоме!

По этой причине я, приветливо кивнув лесничему, залез под кожух в коляску — Настя, решительно отказавшись от путешествия в люльке, уже устроилась на заднем сиденье мотоцикла, — и мы отправились в район.