Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3. - Мурасаки Сикибу

Госпожа Восточных покоев (Ханатирусато) — бывшая возлюбленная Гэндзи

Госпожа Весенних покоев (Мурасаки) — супруга Гэндзи

Нёго Кокидэн — дочь Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё), супруга имп. Рэйдзэй

Куродо-но сёсё — сын Вышедшего в отставку министра (То-но тюдзё), младший брат Касиваги

То-найси-но сукэ — дочь Корэмицу, возлюбленная Югири

Удайсё, славившийся в мире степенным нравом и немало этим гордившийся, с недавнего времени беспрестанно помышлял о принцессе с Первой линии. Он часто бывал в ее доме, полагая, что воля покойного является достаточным для того основанием. С каждым днем, с каждой луной росло его чувство к ней, пока наконец не превратилось в неодолимую страсть.

Мать принцессы, миясудокоро, души в нем не чаяла, лишь его постоянные попечения и скрашивали ее однообразное, унылое существование. Удайсё никогда даже не намекал принцессе на свои нежные чувства, и ему казалось невозможным вдруг заговорить о них. Не лучше ли подождать? Со временем она убедится в том, сколь постоянен он в своих привязанностях, и он приобретет полную ее доверенность. А пока Удайсё старался использовать любую возможность, дабы побольше узнать о наружности принцессы, о ее душевных качествах. Сообщался он с ней по-прежнему через прислуживающих ей дам. Но вот, пока Удайсё пребывал в нерешительности, не зная, как открыть принцессе свою душу, миясудокоро неожиданно занемогла (поговаривали, что дело не обошлось без вмешательства злых духов) и переехала куда-то в Оно[94], где у нее был дом.

На ее решение уехать из столицы повлияло еще и то обстоятельство, что некий почтенный монах в сане рисси, с незапамятных времен являвшийся ее наставником в молитвах и не раз помогавший ей избавиться от преследовавших ее духов, не так давно заключился в горном монастыре, дав обет не спускаться в мир[95], а как усадьба, принадлежавшая миясудокоро, находилась у самого подножия, она надеялась, что он все-таки сможет иногда навещать ее.

Удайсё позаботился о каретах и прислал передовых, которые должны были сопровождать миясудокоро в Оно. Братья же покойного Гон-дайнагона и не подумали ей помочь. У каждого были свои дела и заботы, разве могли они помнить о миясудокоро? Садайбэн поначалу проявлял некоторый интерес к принцессе и даже пытался намекать ей на свои нежные чувства, но, разочарованный неожиданным отпором с ее стороны, очень скоро перестал бывать на Первой линии. Один Удайсё упорно продолжал навещать принцессу, предусмотрительно не обнаруживая своих намерений.

Услыхав о том, что миясудокоро готовится к оградительным службам, он поспешил прислать вознаграждения для монахов, одеяния чистоты[96] — словом, позаботился обо всех мелочах. У больной же не было сил даже поблагодарить его.

— Господин Удайсё обидится, если ему напишет кто-то из дам, — всполошились ее прислужницы. — При том положении, какое он занимает в мире…

В конце концов Удайсё написала сама принцесса. Почерк у нее оказался весьма изящный, и, хотя письмо состояло всего из нескольких строк, оно было написано с таким достоинством и такой сердечной теплотой, что Удайсё долго не мог отложить его.

Он стал писать к ней часто, надеясь, что она снова ответит ему.

Опасаясь, что госпожа Северных покоев в конце концов заподозрит неладное, Удайсё не решался ехать в Оно, хотя ему очень этого хотелось.

Но вот настали десятые дни Восьмой луны, пора, когда так прекрасны осенние луга, и Удайсё почувствовал, что не в силах более сдерживать своих чувств.

— Я слышал, что монах Рисси спустился с гор, — как бы между прочим сказал он супруге. — Мне не хотелось бы упускать столь редкую возможность побеседовать с ним. Последнее время он не покидает горной обители. Заодно навещу и миясудокоро. Говорят, она совсем плоха.

И Удайсё выехал в Оно в сопровождении пяти или шести самых преданных телохранителей, облаченных в охотничье платье.

Оно не так уж далеко от столицы, и пологие холмы Мацугасаки вряд ли могут сравниться с настоящими горными кручами, но очарование осени чувствовалось и здесь.

Усадьба миясудокоро, совсем непохожая на столичные, была расположена в живописнейшем месте и радовала взор изящной простотой строений. Разумеется, это было не более чем временное жилище, но каждая мелочь носила на себе печать тонкого вкуса живущих здесь женщин, и даже в простой изгороди из хвороста было что-то изысканное.

В восточной части дома, очевидно считавшегося главным, в отгороженном помещении были установлены вылепленные из глины жертвенники. Сама больная занимала северные передние покои, а принцесса помещалась в западных. Миясудокоро попыталась было убедить дочь остаться в столице.

— Этот дух весьма опасен, — говорила она, но принцесса:

— О нет, не могу я расстаться с вами, — заявив, последовала за матерью.

Опасаясь, как бы злой дух не повредил и ей, миясудокоро, поместив дочь отдельно, запретила ей входить в свои покои.

В доме не нашлось даже места, где можно было бы достойно принять гостя, и Удайсё усадили у занавесей, отделявших покои принцессы. Тем временем дамы поспешили передать его послание госпоже.

— У меня недостает слов, чтобы выразить вам свою признательность… — ответила миясудокоро. — Подумать только, приехать в такую даль… Право, как ни мало у меня сил, я чувствую, что должна задержаться в этом мире хотя бы для того, чтобы как-то отблагодарить вас…

— Я надеялся, что смогу проводить вас сам, — сказал Удайсё, — но, к сожалению, мне пришлось выполнять некоторые поручения господина с Шестой линии. Впрочем, обремененный делами, я непростительно пренебрегал вами и потом, хотя, поверьте, никогда не забывал… Могу ли я рассчитывать на ваше снисхождение?

Принцесса находилась за занавесями во внутренних покоях и старалась ничем не выдавать своего присутствия, но, поскольку это временное жилище было весьма невелико, Удайсё не мог не ощущать, что она где-то рядом. Время от времени до его слуха доносился нежный шелест платья, и сердце его замирало: «Это она!»

Когда посланница миясудокоро ненадолго удалялась, чтобы передать его слова госпоже, он беседовал с Сёсё и другими прислуживающими принцессе дамами.

— Немало лет прошло с тех пор, как я начал посещать вас, — говорит он. — Я всегда старался быть вам полезным, и мне досадно, что со мной обращаются как с чужим. Меня неизменно сажают за занавесями, и я до сих пор не могу сообщаться с вашей госпожой без посредников. Я к этому не привык. Возможно, я кажусь вам чересчур чопорным, многие, наверное, даже посмеиваются надо мной… Увы, мне остается лишь сожалеть, что я был слишком благоразумен в юности, когда не обременяли меня ни лета, ни чины. Будь я легкомысленнее, я бы не чувствовал себя теперь таким новичком. Дожить до моих лет, ни разу не выйдя за рамки приличий, — ну где еще вы найдете такого глупца? Так или иначе, пренебрегать столь важной особой в самом деле неразумно.

— Теперь просто неприлично отвечать ему через посредника, — сочувственно перешептываются дамы.

— Неужели его жалобы не найдут отклика в вашем сердце? — пеняют они принцессе. — Только женщина, лишенная всякой чувствительности…

— Я понимаю, что должна поблагодарить вас вместо матушки, ибо, к сожалению, она не может сделать этого сама, — передает принцесса. — Но все эти дни я ухаживала за больной, страдания которой были ужасны. Увы, я сама еле жива, и у меня нет сил, чтобы ответить…

— Это и есть ответ принцессы? — спрашивает Удайсё и, выпрямившись, добавляет:

— Должен вам сказать, что состояние вашей матушки чрезвычайно тревожит меня, может быть, даже больше, чем если бы я сам был болен. И как вы думаете почему? Возможно, вы сочтете мои слова дерзкими, но позволю себе заметить, что, пока ваша почтенная матушка окончательно не оправится, все ваши близкие будут уповать только на вас, а потому чрезвычайно важно, чтобы вы сохраняли присутствие духа. Обидно, что вы относите мои попечения исключительно к ней, отказываясь замечать, сколь много значите для меня вы сами.

— Ах, и в самом деле… — вздыхают дамы.

Солнце готовилось скрыться за краем гор, легкий туман окутал вершины, сгустились горные тени. Чувствуя приближение ночи, зазвенели цикады (339), у изгороди в вечерних лучах сверкали яркие венчики гвоздики «ямато» (340). В саду привольно сплетались цветы, журчание ручьев навевало прохладу, ветер, прилетающий с горных вершин, приносил с собой шум сосен. Когда сменялись беспрерывно читавшие сутру монахи, слышался звон колокольчика; голоса монахов, уходящего и заступающего, соединяясь воедино, звучали особенно внушительно. Все вокруг располагало к печальным раздумьям, и Удайсё не хотелось уезжать.

Скоро до него донеслись звуки, говорящие о том, что монах Рисси приступил к обрядам, послышался голос, торжественно произносивший слова молитв.