Фолкнер - Борис Грибанов

Когда по прошествии многих лет Фолкнера спросили, можно ли считать образ Пучеглазого символическим воплощением зла в современном обществе, писатель ответил: "Нет, для меня он еще одно потерянное человеческое существо. Он стал символом зла в современном обществе по совпадению, но я пишу о людях, а не об идеях, не о символах". И вот, для того чтобы Пучеглазый не остался символом, иероглифом, Фолкнер дописал еще одну главу, в которой рассказывается, что в августе того же года, вскоре после трагических событий, разыгравшихся в Джефферсоне, Пучеглазый был арестован в дороге, когда он ехал навестить свою мать, живущую в Пенсаголе. Арестован по обвинению в убийстве полицейского в маленьком-городке в Алабаме. Фолкнер сразу же уточняет, что это убийство полицейского произошло ночью 17 июня, в ту самую ночь, когда Темпл пробежала мимо Пучеглазого, чтобы сесть в машину Рыжего, в ту самую ночь, когда был убит Ред, следовательно, Пучеглазый не мог быть в эту ночь в Алабаме. Но Пучеглазый даже не пытается оправдываться. Бессмысленно прожитая жизнь завершается бессмысленным концом.

Но не только ради эпилога дописал Фолкнер последнюю главу своего романа. Он использовал эту ситуацию для того, чтобы рассказать о происхождении Пучеглазого, о его предшествующей жизни. И вот персонаж, на протяжении всего романа не вызывавший у читателя ничего, кроме гадливого чувства ужаса, оборачивается другой стороной: он перестает казаться существом иного, внечеловеческого мира, он занимает свое определенное место в сложной мозаике современного общества. И тогда выясняется, что сам Пучеглазый тоже жертва слепой и жестокой судьбы, что ответственность за зло, которое он совершает, простирается дальше его самого, дальше его сифилитика-отца и безумной бабушки, простирается на уродливое и жестокое общество, в котором нет справедливости, нет милосердия. А Пучеглазый, грубо говоря, только продукт этого общества.

На последних страницах эпилога Фолкнер не только вызывает некоторое чувство жалости к Пучеглазому, но и интерес к тому, что же происходит в душе Пучеглазого, когда он сидит в тюрьме и ждет казни за преступление, которое он не совершал. Читатель ищет ключ к душевному состоянию Пучеглазого, к причинам его безразличия к смерти. А когда Пучеглазый в последнюю минуту говорит палачу: "Поправь мне прическу, Джек", что это — храбрость, презрение к смерти? И в конце концов читатель понимает, что в сознании и в сердце Пучеглазого ничего не происходит.

Впоследствии, когда роман «Святилище» вышел в свет, он вызвал шумную и скандальную реакцию. Многие критики упрекали Фолкнера в нарочитом смаковании и нагромождении ужасов. Отчасти такой оценке романа способствовал сам Фолкнер, написавший ко второму изданию «Святилища» предисловие, в котором он цинично утверждал, что написал этот роман исключительно ради денег и не считает «Святилище» серьезной своей работой. В действительности в этом предисловии есть кое-что от позы, от иронического отношения к себе, которыми Фолкнер сплошь и рядом прикрывал свою ранимую душу, свою боль за страдание людей. Поэтому представляются гораздо более справедливыми слова, сказанные Фолкнером в японском университете Нагано спустя много лет, что в «Святилище» действительно есть "описание ужасов и несправедливости, с которыми сталкивается человек и с которыми он должен сражаться, если хочет жить в мире с самим собой, со своей душой, если он хочет мирно спать по ночам". Вот в чем подлинный смысл романа "Святилище".

Закончив рукопись, Фолкнер поставил на последней странице "Оксфорд, Мисс. Январь — май, 1929" и отправил ее Харрисону Смиту. Копию он дал прочитать Эстелл. Она пришла в ярость: "Это ужасно!" — "Да, это таким и должно быть, — ответил Уильям и добавил: — Это будет продаваться".

Однако реакция Хала Смита была отнюдь не благоприятной для Фолкнера — Смит написал ему: "Видит бог, я не могу это издать. Мы оба окажемся в тюрьме". Надежда разрешить благодаря «Святилищу» все финансовые проблемы рухнула. Фолкнер махнул рукой на этот роман и забыл о нем.

Положение казалось безвыходным, но он все-таки одолжил деньги, чтобы оплатить скромные расходы по свадьбе. 20 июня он заехал за Эстелл в маленькой машине своей матери и повез ее в церковь. Однако, к удивлению Эстелл, Фолкнер свернул не в сторону церкви, а к городской площади. Эстелл спросила, куда они едут, и Уильям ответил, что для него вопрос чести рассказать об их решении ее отцу до того, как они обвенчаются. Своим родителям Уильям уже сообщил и мрачно заметил, что они отнюдь не были счастливы. Еще более был огорчен Фил Стоун — он был уверен, что женитьба на Эстелл погубит литературную карьеру его друга.

Разговор в конторе Олдхема был коротким. "Мистер Лем, — сказал Фолкнер, — Эстелл и я женимся". — "Билли, — ответил майор Олдхем, — я всегда был рад видеть тебя как друга, но я не хочу, чтобы ты женился на моей дочери". Однако Олдхем подавил в себе гнев и добавил: "Но если вы решили, я не буду стоять у вас на пути". Вопрос был решен, и они с Эстелл отправились в старую церковь в Колледж Хилл, где их и обвенчали. Медовый месяц они провели в Паекагуде. Как раз в эти дни Хал Смит прислал гранки романа "Шум и ярость", и Фолкнер с увлечением над ними работал.

Вернувшись в Оксфорд, молодые супруги сняли маленькую квартирку и поселились в ней вместе с детьми Эстелл от первого брака. Началась семейная жизнь, надо было зарабатывать деньги, и Фолкнер нанялся работать на университетскую электростанцию. "Это было летом 1929 года, — вспоминал Фолкнер. — Я получил работу на электростанции в ночную смену, с 6 часов вечера до 6 утра, в качестве угольщика. Я выгребал уголь из бункера, грузил его на тачку, привозил и выгружал там, откуда кочегар мог забрасывать его в топку. Около 11 часов вечера люди ложились спать, и уже не требовалось большое давление в котле. Тогда мы с кочегаром могли отдохнуть. Кочегар усаживался на стул и дремал. А я соорудил себе в угольном бункере письменный стол из перевернутой тачки, как раз у стенки, за которой работала динамо-машина. Она издавала постоянный жужжащий звук. До 4 часов утра работы не было, а потом мы должны были вычистить топку и опять поднимать давление пара".

Так проходили дни и ночи.

7 октября вышел в свет роман "Шум и ярость". Отклики не заставили себя долго ждать. Вскоре появилась рецензия в нью-йоркской "Геральд трибюн", написанная другом Фолкнера Лилом Саксоном. "Я искренне верю, — писал он, — что это великая книга". Он утверждал, что это безжалостный роман, который будет вызывать сильную душевную реакцию. Обозреватель бостонской "Ившшг транскрипт" увидел в книге античную трагедию, разыгрывающуюся в Северном Миссисипи. Этот роман, писал он, "заслуживает внимания Еврипида. Можно ли сказать что-либо похвальнее?".