Гибель синего орла. Приключенческая повесть - Виктор Болдырев

«…Булат по тебе скучает. Я часто говорю с ним, имя твое услышит и тихо-тихо скулит. Михаил у костра курит, чай в котелке бурлит, а вокруг равнина в лунном тумане спит».

Не замечая, пишу в рифму.

— Чего пишешь и пишешь? — спрашивает каюр, неторопливо выбивая трубочку, точенную из кости.

— Так себе, нечего делать.

— Чай пить надо. Ветер, однако, грянет.

Прячу дневник. Михаил снимает с огня чумазый котелок, разливает в походные кружки дымящийся на морозе чай. Глотаем обжигающий напиток, и тепло разливается по жилам. Хлеб в рюкзаке замерз, хоть руби топором, и мы с волчьим аппетитом уписываем с чаем вареную оленину. Сочная оленина быстро возвращает потерянные силы.

Свертываем лагерь и снова пускаемся в путь. В зимней тундре нам повсюду дорога. Свирепые северные ветры утрамбовывают снег в гладкий панцирь, сдувают сугробы, оставляя лишь голые лезвия застругов.

В Западной тундре заструги вытянуты с юга на север, вдоль потока господствующих ветров. Наши полозья пересекают снежные гребни под углом около 30° (таково направление на близкую усадьбу оленеводческого совхоза). Теперь и в пургу каюр не собьется с пути, пересекая под избранным углом эти ветровые стрелы.

Собаки, повизгивая, мчатся галопом. Булат скачет, прижав уши, вытянув волчий хвост, натягивая потяг в струну. Сейчас, в призрачном свете луны, упряжка колымских псов смахивает на волчью стаю, тропящую след добычи.

По гладкому насту сани скользят почти с быстротой пассажирского поезда. Ветер обжигает лицо. Вцепившись в обмерзший ремешок, затягиваю капюшон кухлянки и вдруг сквозь песцовую опушку вижу мерцающие алмазные блестки. Они вспыхивают и гаснут у горизонта снежной равнины.

— Неужели огни поселка?

Тревожно замирает сердце. Правильно ли я поступил, не выполнив распоряжения, оставив олений табун далеко на юге, в пустынных дебрях Омолонской тайги? Как примет директор наше самовольное решение?

Огни на горизонте разгораются ярче и ярче — это светят окнами домики центральной усадьбы совхоза на дальнем, высоком берегу Колымы. В поселке работает моторная электростанция, и электрические огни совхоза служат путникам тундры в полярную ночь надежным путеводным маяком.

Невольно вспоминаю дебри Омолона. Увижу ли я когда-нибудь электрические огни на диких плоскогорьях Синего хребта?

Колючий ветерок принимается дуть с севера. В лунном мареве дымит поземка, вьются, изгибаются живые снежные струи, скрывая полозья. Нарта словно плывет в серебряном океане.

Наконец собаки сбегают на речной лед, устремляются в лабиринт проток и, почуяв запах жилья, махом пролетают широкое снежное поле замерзшей Колымы. Обсыпанные снегом скалы остаются левее, собаки с визгом выносят нарту на высокий правый берег.

Мы очутились на широкой улице поселка, укатанной полозьями многих нарт. Бревенчатые дома гостеприимно светят окнами. Уже полночь, но спать в полярном поселке не ложились. Ярко горят широкие окна главного общежития совхоза. Там ждет меня уют и тепло комнаты, устланной коврами оленьих шкур.

— Домой поедешь?

— К черту дом, гони к директору!

Хочу разом покончить с неприятным делом и отсыпаться, отсыпаться за долгий путь.

— Однако, крепко ругать будет!.. — сокрушенно качает головой каюр и, свернув в проулок, гонит упряжку на дальний край поселка.

Бревенчатый домик директора на отлете, среди лиственничного редколесья; там тоже еще не спят. Подкатываем к утепленному тамбуру.

Ох, как трудно переступать порог!

Сбрасываю кухлянку в сенях, отряхиваю снег с путевых торбасов, толкаю дверь, обитую оленьими шкурами.

У чайного стола — Катя, жена директора. Она разливает в стаканы чай из шумящего самовара. Гладко причесанные русые волосы украшают миловидное лицо в редких крапинках веснушек, слегка вздернутый нос не портит лица, придает ему трогательную простоту.

— Ой, Вадим приехал!.. Иди же сюда, Алексей!..

В комнату стремительно входит невысокий стройный человек в белой сорочке, в галифе и хромовых сапогах. Покручивая ус, пристально смотрит в лицо блестящими темными глазами. Черные, слегка вьющиеся волосы спадают на смуглый лоб, исчерченный тонкими морщинами. Подтянутый, собранный, он удивительно похож на Чапаева.

Это директор оленеводческого совхоза. Характер у него вспыльчивый, необузданный. Устало прислоняюсь к притолоке. Вид у меня, вероятно, растерянный.

— Что-о? Табун распустил?!

Голос директора звенит, срывается, на худощавом лице перекатываются желваки, у жесткой линии губ топорщатся закрученные усы.

— Табун цел, на зимовку поставил, на Омолоне…

Недобрая усмешка обнажает белые, как кварц, зубы.

— На Омолоне? А мой приказ — белкам под хвост?!

— Поздно, Алексей Иванович, было поворачивать… Решили зимовать в тайге.

— В трущобу табун завел, оленей бросил, сюда прискакал?

— Ромул тоже решил ставить табун на Омолоне. Вот карту, материалы привез…

— К дьяволу материалы! Совхоз не институт, табун не опытный кролик полтора миллиона стоит!

— Но помполит разрешил поход к Синему хребту.

— Помполит на материк смылся — оставил мне вашу кашу расхлебывать. Кой черт понес в тайгу, мало вам неприятностей в тундре!..

Директор взбеленился. Смуглой ладонью рубит воздух, словно шашкой. Михаил присаживается у порога и невозмутимо закуривает свою трубочку.

— Однако, хороший олений корм нашли в тайге, что твое одеяло, указывает он трубкой на широкую кровать, накрытую пушистым заячьим одеялом.

— И ты, старый, туда же! Он Джека Лондона начитался, готов весь совхоз на луну угнать, а тебе что на Омолоне нужно?

— Довольно, Алеша, ругаться. Люди умаялись с дороги, едва стоят… Садитесь…

— Не суйся, не бабье дело! Подавай чай… А ну, садитесь.

Сбросив лыжную куртку, усаживаюсь за стол. Моя рубашка, потемневшая от копоти, выглядит не совсем парадно.

— Эх, хлопцы разнесчастные! Как цыгане, кочуете и кочуете с оленями. Присмотреть некому. Приносите белье, я вам постираю завтра.

С благодарностью киваю Кате. Не раз выручала она из беды специалистов совхоза, умеряя слишком крутой нрав мужа. В северном поселке почти не было незамужних женщин. Многие из молодых обитателей совхоза вздыхали, поглядывая на Катю. Но она держалась с нашим братом строго — крепко любила своего Алексея. Может быть, поэтому мы чуть ли не боготворили ее.

Катю Алексей Иванович встретил на «материке» три года назад. Молоденькая скромная работница с «Трехгорки» полюбила черноусого северянина с крутым, огневым характером. Они поженились и вместе приехали в оленеводческий совхоз. Заботливые женские руки быстро навели порядок в бревенчатом жилье директора. С той поры, рассказывали старожилы, мягче, отходчивее стал директор.