Подружка невесты - Рут Ренделл

Они не расставались с вечера пятницы до сегодняшнего утра. В субботу они говорили о том, что хорошо бы пойти в квартиру наверху, начать готовить все к переезду, теперь уже скорому. Но было слишком жарко. Они согласились оба, что для уборки будет достаточно времени, когда снова похолодает. Можно подождать до следующей пятницы.

В такую жару, наверное, тысячи людей ходили по залитым солнцем улицам, но Филипп их почти не видел. Они были словно тени или призраки, они лишь создавали фон, на котором Сента становилась более реальной, еще более красивой и родной. Позади было непонимание, в прошлом остались споры, раздоры забыты. Солнце и неспешный чувственный ритм их жизни растопили разговоры о смерти и насилии. Они обедали на летних верандах пабов или на траве в Хэмпстед-Хите, пили много вина. Неторопливо, рука об руку, возвращались к машине, ехали Обратно на Тарзус-стрит, белую, пыльную от жары, и ложились в кровать в подземной прохладе. Филипп начал чувствовать, что почти излечил Сенту от агорафобии. Требовалось совсем немного уговоров, чтобы вытащить ее на улицу в солнечный полдень или приятный теплый вечер.

— Только подумай, — говорила Сента, — через неделю мы сможем быть вместе все время.

— Ну, может, не через неделю, но очень скоро.

— Не будем откладывать, начнем в пятницу. Может, перенести наверх кровать? Это уже будет начало. Я попрошу Риту, чтобы нам помог этот противный Майк, хорошо? Есть только одно дело, с которым я бы хотела, чтобы ты мне сначала помог, но оно не отнимет много времени, и тогда мы начнем думать, как привести в порядок квартиру. Я так счастлива, Филипп, никогда в жизни я не была так счастлива!

На протяжении тех выходных она ни разу ничего не выдумала. Его вниманию не было предложено ни одной небылицы. Случилось что-то вроде изгнания нечистой силы, думал Филипп. Сента избавилась от необходимости переиначивать правду. Мог ли он не чувствовать самодовольной уверенности в том, что именно их взаимная любовь преобразила ее? Действительность перестала быть для нее блеклой.

Застряв по дороге в Чигвелл в пробке в тоннеле, Филипп с нежностью думал о Сенте. Он оставил ее лежащей в кровати, ставни были наполовину закрыты, комнату продувал легкий утренний ветерок, который потом стихнет. На постель лентами падал солнечный свет, но не попадал на лицо и глаза Сенты: Филипп позаботился об этом. Сента ненадолго проснулась и протянула к нему руки. Боль расставания была сильнее, чем обычно, и она прижалась к нему, поцеловала и прошептала, чтобы он пока не уходил, не сейчас.

На подъездах к А12 пробка оказалась такой огромной, что Филипп подумал, не лучше ли развернуться, когда появится возможность. Потом он будет размышлять, как могла бы измениться его жизнь, если бы он сделал так. Может, и не так существенно. Еще несколько дней длилось бы счастье, но, как и жаре, ему пришел бы конец. В сущности, тот день не принес бы никакого спасения. Поверни он назад, мыльные пузыри иллюзий лопнули бы и самообман стал бы очевиден позже, а не в тот полдень.

Он не развернулся. Намокшая от пота рубашка прилипла к спинке сиденья. Впереди, в полумиле (насколько он мог судить) перегрелась машина, и радиатор у нее кипел. Именно из-за этой аварии движение почти остановилось. Филипп был рад, что не назвал миссис Райпл точного времени. Он сказал только, что приедет во второй половине дня, моментально получив выговор за неопределенность.

Через двадцать минут он уже проехал мимо машины, из поднятого капота которой шел пар. Как только он свернул на улицу миссис Райпл, мраморная плита упала с заднего сиденья, и Филипп испугался, как бы она не дала трещину.

Когда он наконец припарковался у дома и удостоверился в том, что плита цела и невредима, с него градом покатился пот. На дороге плавился асфальт, а на буграх на сильном ярком солнце плясали миражи водной пелены. Газоны желтели, засыхали. Филипп вытащил из машины мраморную плиту в картонной коробке.

Когда он подошел к калитке, входная дверь дома миссис Райпл отворилась и вышла женщина с черным скотч-терьером на поводке. Она остановилась на ступеньке, как делают все, кто обычно долго и нудно прощается. Это была она, любовница Арнэма, или жена, или сестра, или домработница. На пороге стояла миссис Райпл, и за ней было видно ту самую Перл с длинными вьющимися волосами. Только сегодня платье у Перл было ярко-розовое, без рукавов, а сама миссис Райпл надела что-то легкое с тоненькими завязками, открыв загорелые плечи и костлявые руки.

Филипп не знал, почему вид женщины с собакой поверг его в такой шок. Он пошатнулся, вцепился в верхнюю перекладину калитки и сжимал ее, пока железо не впилось в кожу. Вес ноши, которую он держал, внезапно напомнил ему о другом мраморном предмете, который он тащил однажды теплым днем, — о Флоре, которую он нес в дом Арнэма, когда тот жил в Бакхерст-Хилле.

Подруга Арнэма шла по дорожке по направлению к нему, пес уже обнюхивал его ноги. Женщина, видимо, не узнала Филиппа. Ее хищное лицо было напряжено, глаза темны, лоб в глубоких морщинах. Она выглядела так, будто жара ее иссушила, истощила физически. Она прошла мимо, пристально глядя перед собой, словно в состоянии транса. Филипп таращился на нее — и не мог ничего с собой поделать. Оглянувшись, он стал смотреть, как она выходит из калитки и машинально, как казалось, заворачивает за угол.

— А вот и вы, — произнесла миссис Райпл. Это было самое мягкое приветствие, которое Филипп когда-либо от нее слышал. Перл сумела улыбнуться, не разжимая своих ярко-красных масленых губ.

На диване миссис Райпл Филипп машинально начал открывать картонную коробку и вытаскивать оттуда плиту на подушки. Его потрясла именно собака, понял он, присутствие такой собаки, собаки этой породы. Он хотел спросить миссис Райпл, кто эта женщина, хотя уже знал, и кто она такая, и что за собака. Это Воришка и Уголек

— Ну, кажется, теперь вы исправились — сказала миссис Райпл.

Перл провела с красным ногтем по поверхности мрамора:

— По крайней мере, в щели не будет забиваться мыло или что там еще. Представь, в той плите копилась бы грязь. Похоже, никто об этом даже не подумал.

— Перл, они и не думают. Проектируют их мужчины, понимаешь? Мы увидели бы перемены, если в этих делах имели бы вес женщины.

Филиппу хотелось сообщить, что на самом деле именно эта серия туалетных шкафчиков с мраморными столешницами разработана женщиной. Когда-нибудь он не откажет себе в таком удовольствии. Но теперь из его сознания странным образом улетучилось все, кроме того маленького черного скотч-терьера, которого Сента называла Угольком и который скулил над телом мертвого хозяина.

— В таком случае, если вы довольны, — Филипп слышал себя как будто со стороны, — я отнесу плиту наверх. Сборщик придет до конца недели.

— Ты заметила, Перл, что с этими людьми всегда одно и то же? Для них начало недели — это утро среды, а «до конца недели» означат в пятницу после обеда.

Он почти не слышал ее. Он понес мраморную плиту вверх но лестнице, чувствуя ее тяжесть так, как если бы был в три раза старше. В будущей ванной комнате он подошел к окну, на котором нервно подрагивали жалюзи в цветочек и стал смотреть. Весной, когда он увидел его в первый раз, боярышник был в цвету, а теперь плодоносил, ягоды превращались из зеленых в красновато-коричневые. Под кустом стояла статуя Купидона с луком и колчаном стрел, заменившая Флору. Но Филипп заметил кое-что еще, и это поразило его: за садом никто не ухаживал уже несколько недель. Никто не подстригал траву, не полол сорняки, не срезал увядшие бутоны. Сантиметров на пятнадцать выросла буйная трава вперемежку с желтыми и белыми цветочками сорняков.

Маленький черный скотч-терьер вбежал в сад и спрятался в высокой траве, как дикое животное в настоящих зарослях. Уголек, думал он, Уголек. Филипп отвернулся и вышел. Как бы ни было ему плохо, как бы ни был он охвачен паникой и страхом, не поддающимися анализу, он должен узнать правду. Если нужно, он спросит. В нынешнем состоянии — то ли крепнущей убежденности, то ли все еще неуверенности — немыслимо уйти отсюда, поехать домой и унести с собой сомнения, чтобы они потом грызли его, как крыса. В самом ожидании Филипп ощущал боль.

Спрашивать не пришлось. Филипп стоял у лестницы, держась за перила, и слушал. Дверь в гостиную была открыта, и снизу донесся голос миссис Райпл:

— Ты знаешь, кто это приходил?

— Ты о ком?

— О той женщине с собакой, которая зашла спросить, не знаю ли я кого-нибудь, кто помог бы ей с садом.

— Я не расслышала, как ее зовут.

— Майерсон ее фамилия. Майерсон. Заметь, я не терплю собак в доме, я не разрешила бы ей зайти, но не могла же я возражать, когда такие обстоятельства. Удивительно, что это имя ни о чем тебе не напомнило. Это ее мужа убили… когда же это произошло? Месяц назад? Недель пять?