Стеклянная западня (сборник) - Герберт Франке

Абель кивнул. Майор был абсолютно прав.

Может, это был непроизвольный, спонтанный поступок, причина которого в твоем характере, в твоем сознании? А может, это какие-то последствия прошлого, которые мне не удалось исключить? Или в самой системе таится ошибка, которую я не предусмотрел? Я должен это понять. Если причина в тебе, тебя я могу отключить, погасить сознание, и навсегда. Но ошибка в системе… Нет, этого не может быть. В ней не должно быть почвы для какого бы то ни было неповиновения. Непредвиденное действие, сознательное пренебрежение приказом… Последствия были бы ужасны. Конечно, я постараюсь учесть все, что только можно предвидеть. Но как можно учесть то, что не повинуется законам, как можно просчитать хаос? Это единственное, чего я боюсь по-настоящему.

Лицо майора приняло жесткие очертания.

Да, боюсь, — добавил он. — От хаоса нельзя застраховаться на все сто процентов. А он способен уничтожить дело моей жизни. Я должен исключить его навсегда, навечно. Итак, Абель, как это было? Как ты пришел к мысли не принимать черные шарики? Не какие-нибудь там витамины или концентрированное питание. Нет, именно те самые, решающие!

Абель с удовольствием помог бы майору. Он готов был признать — в нем действительно таилось зло. Он напряг свою память. На глазах у него выступили слезы.

— Я не могу вспомнить, — прошептал он.

Ты не можешь вспомнить, — повторил майор. Он вскочил и заорал: — Не можешь вспомнить! Да ты не хочешь вспомнить! Лжец, свинья, дерьмо! Ты у меня заговоришь! — Он отстегнул ремень и принялся избивать Абеля. — Говори! Кто тебя подстрекал? Как ты пришел к этой мысли?

Махровый халат распахнулся, ремень хлестал по голому телу. В такт ударам майор кричал: Го-во-ри! Го-во-ри! Го-во-ри!

Абель не шевелился. Он лежал, наполовину отвернувшись к стене. Он был без сознания.

Майор выставил вперед подбородок, разглядывая худощавое тело Абеля. Потом вновь застегнул ремень.

Снова уселся в ногах. Прикрыв глаза, он какое-то время просидел неподвижно.

Снаружи послышались шаги.

Майор подошел к двери, распахнул ее.

Сержант доложил, вытянувшись по стойке «смирно»:

— Личный состав для парада построен!

— Хорошо, — ответил майор. — Иду.

Он закрыл за собою дверь, повернул ключ в замке. Песня выстроившихся в ожидании солдат едва слышна была в тюремной камере.

Абель пришел в себя от холода. Сырость мокрого матраца проникла до костей, его трясло. Он провел рукой по спине: кожа кое-где была ледяной. Ощупал рубцы на спине и сбоку, дотрагиваться до них было больно.

В голове был полный туман. Время от времени он сознавал, где находится, потом мысль ускользала и он вновь принимался размышлять. Перед глазами его проходили картины, образы, явно из другого мира, да и звуки, всплывающие время от времени в сознании, были звуками из какой-то неведомой страны.

Он заметил, что образы и звуки, боль и тошнота чуть отступали, когда он лежал неподвижно. И он постарался не двигаться, хотя мерз все сильнее. Он слышал грохот марширующих сапог, отрывистые команды и солдатские песни и не мог понять, реальность это или игра воображения.

Потом вдруг на него упал золотой дождь, что-то бархатное, мягкое окутало лицо, что-то теплое нежно прижалось к телу.

— Вставай! — прозвучал чистый колокольчик. — Вставай, пойдем со мною! Только быстрее, а то меня кто-нибудь здесь застукает.

Итак, это был не колокольчик, это был голос человека, который чего-то хотел от него, чего-то вновь хотел от него.

Он отвернулся к стене.

— Да очнись же! Неужели ты не хочешь выбраться из этой сырой норы?

Теперь он вновь ощутил холод и сырость на спине. Быстро закутался в махровый халат, и это движение вернуло его к реальности. В глазах еще был туман, но он разглядел лицо, устремленные на него глаза, рот…

— Ну, пожалуйста, пойдем!

Он не в состоянии был выполнить сейчас ни единого приказа, но это был не приказ, это была просьба, и она подняла его с нар. Он уселся на краю, черные волны накатывались толчками, затемняли сознание. Чьи-то руки надели ему на ноги тапочки, поддержали сбоку.

— Пойдем, пожалуйста, пойдем!

Они прошли немного по коридору, свернули за угол, вниз на несколько ступенек, еще один небольшой коридор. Кресла, шкаф с папками и скоросшивателями… Он уже когда-то был здесь. Четыре узкие двери подряд в стене.

Он рухнул на тахту. Было тепло и приятно. Свет приглушен. Розовый сосборенный абажур на лампе. Гора подушек. Бумажные цветы рядом с цветной фотографией в рамке, маленький домик, в ряду точно таких же других, двое стариков на балконе.

Он почувствовал, как его накрыли чем-то теплым, голова утонула в мягких, почти невесомых подушках, пахли они сухой листвой и пылью. Он закрыл глаза. Вокруг него было какое-то движение, быстрые, поспешные шаги, шелест платья, позвякивание чашек и приборов, тихое бор-мотанье-приятные негромкие звуки.

— Сейчас все будет готово, потерпи немного! Потерпеть-это не проблема. Он мог бы лежать так вечно — приятные сумерки, полусон-полудрема и что-то очень доброе, ласковое, струящееся на него извне.

Рука нежно приподняла его затылок, возле рта появилась чашка, источающая удивительный аромат, он начал пить маленькими глотками, тепло разлилось по телу, растопив остатки льда, еще таившиеся в нем.

Он вновь откинулся на подушки и, слегка приподняв голову, разглядывал из своего угла странную и необычайно уютную обстановку. Краешек подушки, рядом скатерть с вышитыми звездочками, полосатый плед, красиво сочетающийся с разноцветными корешками книг, пузатый чайник, а за ним горный ландшафт из складок небрежно брошенного пальто, укрывавшего его ноги.

И в этом волшебном ландшафте суетилась женщина с тонкими белыми руками, она поворачивалась то в одну, то в другую сторону, тянулась к настенной полке, за чем-то наклонялась, с тахты ему не было видно, за чем.

Наконец лицо снова появилось перед ним. Туман, сквозь который он все еще смотрел на мир, сделал ее моложе- он стер горькие складки, разгладил морщинки, мягко очертил красивый полный рот, обнажив вдруг забытую, давно, казалось бы, поблекшую красоту.

— У тебя еще что-нибудь болит? — спросили губы. Абель покачал головой. У него больше ничего не болело.

— Побудь со мной, — попросил он.

— Успокойся. Все хорошо. И я пока с тобой. Говорили не только губы, говорили глаза, говорили руки.

Абель раскинулся на подушках, ощущение покоя разлилось по всему телу. Он был не одинок. До сих пор он не ощущал собственного одиночества. Быть может, оно таилось в глубинах души, подтачивая и разрушая ее, но он не умел тогда думать, не умел выразить это словами. И вот одиночество кончилось. Он ощутил рядом другого, человека, совсем рядом. Ему не нужно было видеть — чувство доносило эту близость, влечение, нежность гораздо острее, чем зрение и слух. Он задремал на мгновение и проснулся — и то, и другое было прекрасно, погружение в спокойный, безмятежный сон и ощущение удивительной реальности, открывшейся ему как дар.