Бытовая магия от А до Я - Екатерина Лира

что нашли у него. В то самое, которое было самым ярким напоминанием о произошедшем.

— Я к нему не притронусь, — уверенно заявил он, когда Нагицкий протянул ему кольцо.

Хотя стоило бросить лишь один взгляд, как отвести его в сторону уже не удавалось.

Несчастный кусок дешевого сплава словно звал и шептал, манил к себе. Будто недостающая часть самого Мирослава.

— Пока оно будет на тебе, ты сможешь контролировать приступы. Оно будет сдерживать проклятье. Так что не выпендривайся и носи, хоть на пальце, хоть на шее — все равно.

— Тогда перенесите эфир в любой другой предмет.

— Ты хоть представляешь, сколько сил было положено, чтобы спасти твою жалкую шкуру? — Нагицкий говорил беззлобно и устало.

— Я не просил меня спасать!

Мирослав откинулся на водительское сиденье, завел машину, включил музыку.

Заиграла модная композиция, в ней молодой исполнитель пел о неразделенной любви.

«Все, что интересует человечество на протяжении последних тысячелетий, — это всего лишь жалкая любовь… время идет, но ничего не меняется, и через десятки лет все так же будут петь о любви. Стоит ли пытаться дожить? Ради чего?»

Перед глазами всплыло лицо Марии. Она держала на ручках крошечную девочку и корчила забавные рожицы, чтобы рассмешить ребенка. Мирослав не смог не улыбнуться своим мыслям, но тут же потряс головой. Ему не место в этой идеалистической картинке.

— Держи. Тут около тридцати пробирок. Каждой тебе хватит на четыре-пять месяцев, — Нагицкий протянул ему небольшой пластиковый контейнер.

— Что там?

— Там то, что позволит тебе не сдохнуть от последствий черного ритуала, который начала твоя мачеха. Лекарство от всех болезней, правда, в твоем случае — лишь способ поддержания жизни.

Мирослав осторожно взял в руки. Контейнер был холодным, даже несмотря на то, что в фойе театра, в котором они находились, было довольно жарко.

— А что потом? Дадите еще? — парень исподлобья глянул на собеседника.

Он еще не до конца осознал, что с ним произошло. Но ведь раз он ни в чем не виноват, ему же помогут?

— Сказать тебе, сколько стоит одна такая ампула? — насмешливо протянул Нагицкий и озвучил стоимость. Мирослав не смог удержаться, чтобы не присвистнуть. С него что, стребуют за все тридцать? Он не был уверен, что отец даст ему столько денег. Он не был уверен, что у отца вообще есть столько денег.

— Эти я тебе дарю, — поспешил успокоить его собеседник. — Но если понадобится еще, бесплатно уже не получишь. Я не благотворительный фонд для жертв собственной глупости.

Барс сердито вскинул подбородок. Его что, только что дураком назвали?

Первым порывом было вернуть этот «подарок», задрать голову и гордо уйти. Что вообще этот баран себе позволяет? Думает, раз он представляет арбитров, то ему все можно?

Но разум все-таки пересилил чувства, и Мирослав только сердито скрипнул зубами.

— По крайней мере, я надеюсь, что необходимость регулярно расставаться в будущем с подобными суммами мотивирует тебя еще раньше решить проблему раз и навсегда, — продолжил меж тем Нагиций.

— Так значит, от проклятия все-таки можно избавиться?

— Конечно, можно. И тебе уже сказали как.

— Раскаяние? — ему серьезно сейчас говорят, что он должен пожалеть, что спас своего единственного брата?

— Ну, еще смерть. Как говорится, горбатого могила исправит. Но да, речь о раскаянии. Понимаю, что это не быстрый процесс, сначала тебе надо будет остыть. Но потом ты вполне можешь проработать эту проблему с психологом и найти силы понять, что каждая жизнь священна… Думаю, десяти лет тебе вполне хватит.

Он говорил это так, будто действительно верил в собственные слова. Вот только Мирослав отлично понимал, что все это чушь собачья. Какой еще к демонам психолог?!

— Вы издеваетесь, что ли?

— Отнюдь. В конце концов, ты мог ее не убивать. Серьезно, с твоей скоростью мог просто вышвырнуть ее из дома, а потом заняться братом, — Нагицкий закатил глаза, и эта его ленивая снисходительность бесила еще больше. Конечно! Ему легко говорить, не перед ним пытались проткнуть кухонным ножом ребенка. — Да, тебя оправдали. Ты сейчас свободен, и это никто не оспаривает. Ты испугался, твой брат был ранен, и ты поддался агрессии.

— Вот именно! Вы себя вообще слышите?!

Когда тебе двадцать и ты попадаешь в подобную ситуацию, кажется, что весь мир повернулся спиной. И кто бы что ни говорил — им все равно не понять, что творится у тебя на душе.

— Я-то себя слышу. А вот ты меня, похоже, нет.

— Она пыталась убить моего брата у меня на глазах. Может быть, мне надо было спросить ее разрешения, чтобы прервать этот чертов ритуал?

— В тебе говорят эмоции. Это понятно, — меценат поморщился, и на мгновение показалось, что на его голове появились два больших, загнутых назад рога. — Повторю еще раз. Ты вполне мог остановить ее иначе. И ничего бы этого сейчас не было. Если тебе не жалко мачеху, то пожалей хотя бы себя и своих будущих детей, если таковые вообще когда-нибудь появятся.

— При чем тут дети! Вы думаете, после такого я поверю хоть одной женщине? Да они все — меркантильные твари, желающие захомутать себе дурака побогаче! Что моя, которая сбежала, что мать Луки…

В нем действительно говорили эмоции, главной из которых был страх.

— Все. Я не психотерапевт и не собираюсь все это терпеть, — Герман поднял руки вверх, призывая к молчанию. — Десять лет у тебя есть, что мог — я сделал, а остальное — не мои заботы. Нужен будет совет — приходи, но только когда мозги встанут на место и будешь готов не только слушать, но и слышать.

Десять лет не прошли — пролетели. Хотя когда-то казалось, что это бесконечно долгий срок. И пусть он так и не нашел в себе силы, чтобы раскаяться и простить свою мачеху, но зато он построил неплохой бизнес, который приносил ему миллионы. А еще попытался разобраться в природе свалившихся на него злых сил. И около года назад у него почти получилось.

Ему удалось найти способ менять души местами. Перенестись самому не выходило, убивать кого-то ради повторения ритуала тоже не хотелось.

Он смог поставить эксперимент на одной из своих учениц.

Женщина из бедной семьи, ее бил муж, морально унижала свекровь, она начала даже тайно ненавидеть своих детей, которые, как она считала, и удерживали ее