Опасное наследство - Элисон Уэйр

— Благодарю ваше величество за милость! — Я падаю на колени и горячо целую ее руку. По моим щекам струятся слезы.

— Не расстраивайся, дитя, — говорит королева, поднимая меня. — В скором времени я распоряжусь освободить леди Джейн. Когда у меня родится сын. — В глазах ее появляется то задумчиво-мечтательное выражение, к которому все мы уже успели привыкнуть. Мария поворачивается, чтобы в тысячный раз посмотреть на портрет кисти Тициана — изображение обрученного с нею принца Филиппа. Она вздыхает и голосом влюбленной девочки произносит: — Он уже совсем скоро будет здесь.

— Ах, я так желаю счастья вашему величеству! — восклицаю я.

— Благослови тебя Господь, милое дитя, — милостиво улыбается королева.

Далеко не все в восторге от предстоящего замужества Марии. В Лондоне сплошь и рядом можно услышать, что «англичанам не нужен этот проклятый испанец». Люди открыто говорят, что скорее умрут, чем будут жить под властью испанцев, что Филипп наверняка окажется жестоким правителем, привезет с собой инквизиторов, будет мучить и жечь на кострах добрых протестантов, что этот брак сделает Англию всего лишь еще одной провинцией могущественной империи Габсбургов. При дворе вовсю рассказывают скабрезные истории о развратной жизни принца, ходят слухи о его склонности к воровству. Королева ничего этого не слышит или делает вид, что не слышит. Она приняла решение и воображает, что влюблена. Мария не приемлет никаких возражений против этого брака.

Лично мне принц Филипп кажется привлекательным мужчиной: у него чувственные губы, правильные черты лица. Я понимаю, почему королева влюблена в этот портрет.

И молюсь о том, чтобы он был добр с нею — ведь Мария на одиннадцать лет старше его и выглядит на свои годы; к тому же ей свойственна добродетельная скромность, и поначалу она даже не могла заставить себя произносить в присутствии членов Совета слово «замужество». Ее величество сама рассказывала нам об этом, заливаясь румянцем. Я не могу представить ее в постели с мужчиной!

Принцесса Елизавета обескуражена известием о браке королевы. Ее длинный крючковатый нос висит тоскливо. Еще бы, ведь она — законная наследница сестры, а если у ее величества родится сын, то она, как и я, никогда не сможет взойти на трон, а я уверена, что Елизавета страстно желает этого.

Может быть, ей не следовало так уж противиться посещениям мессы, потому что, если бы она дала себе труд заслужить благосклонность королевы, Мария доверяла бы сестре гораздо больше и легче бы смирилась с мыслью о том, что Елизавета может стать ее наследницей. Но Елизавета слишком часто ловчила и притворялась, а теперь вот ходит надутая, плетет какие-то интриги на пару с французским послом или просит королеву Марию отпустить ее в Хэтфилд, или в Эшридж, или в какой-нибудь другой из принадлежащих ей домов. Но королева неизменно ей отказывает. Она подозрительно относится к собственной сестре и понимает, что ту необходимо держать поблизости — под пристальным королевским оком.

После того как Елизавета поняла, что я не буду шпионить для нее или поддерживать ее религиозные убеждения, отношения между нами не улучшились. Если мы встречаемся, она со мной неизменно вежлива, даже разговорчива, но никогда не проявляет сердечности. Но сегодня, когда я стою в одиночестве в пустых спальных покоях, куда прибежала, чтобы попытаться успокоиться после получения известий о сестре, Елизавета сама находит меня.

— Я слышала, какой приговор вынесли леди Джейн, — говорит она мне. Голос ее звучит чуть хрипло; кажется, это известие задело ее за живое.

— Мне эту новость сообщила лично королева, ваша милость, — отвечаю я, дрожа. — И хотя она обещала проявить милосердие, услышать это было ужасно. Сжечь заживо или обезглавить, по выбору ее величества…

— Мне сказали, что Джейн стойко приняла решение суда. Говорят, она сохраняла спокойствие, когда шла из Гилдхолла, сопровождаемая стражником с повернутым в ее сторону топором. Толпа промолчала, узнав о приговоре. — Елизавету пробирает дрожь — и неудивительно: когда она была еще младенцем, Анну Болейн обезглавили за супружескую измену и другие скандальные преступления. Наверное, ужасно жить, зная такое о своей матери. Так что понятно, почему сегодняшнее известие произвело на нее такое впечатление.

— Джейн невиновна, — говорю я. — И королева знает это.

— А скольких невинных людей приговаривают как изменников? — спрашивает Елизавета, и тут я лишаюсь присутствия духа.

— Господи милостивый, ну как мы попали в такое положение? — всхлипываю я сквозь слезы.

— Все дело в крови Тюдоров, которая течет в ваших жилах, — поясняет Елизавета. — Это проклятие и благо одновременно. А слабых женщин мужчины испокон веку используют в своих интересах, как это сделал с Джейн Нортумберленд. Они и меня тоже пытались использовать, но я оказалась хитрее… и удачливее. Мы, бедняжки, всего лишь пешки на шахматной доске. Даже королева — если она выйдет замуж — будет зависеть от мужа.

— Если выйдет? А мне казалось, что этот вопрос уже решен.

Елизавета краснеет:

— Да, конечно. Я оговорилась. Разумеется, Мария выйдет замуж. Но при этом будет зависеть от мужа не меньше, чем какая-нибудь малограмотная крестьянка. Клянусь Господом, я никогда не вступлю в брак и ни один мужчина не будет управлять мною.

Мне жаль, что моя собеседница придерживается столь циничных взглядов и ни во что не ставит любовь. В отличие от меня, она не вкусила радостей брака. И все же, пожалуй, эта женщина умнее меня, потому что человек, который взлетает высоко вверх на крыльях счастья, должен быть готов к тому, что больно ушибется, упав на землю. Я никак не могу забыть тот ужасный миг, когда Гарри отвернулся от меня в Вестминстерском аббатстве.

И, уже не обращая ни малейшего внимания на присутствие Елизаветы, я падаю на кровать и начинаю безутешно и громко рыдать. Несмотря на заверения королевы, страшный приговор, который вынесли Джейн, не дает мне покоя. Смерть на костре — это ужасно. Еще совсем маленькой девочкой я видела, как в Лондоне сжигали женщину. Вернее, я успела увидеть всего несколько жутких мгновений, поскольку нянька закрыла мои глаза, но я никогда их не забуду, как не забуду и душераздирающих криков приговоренной. Нет, только не это! Господи, прошу тебя, спаси Джейн!

Елизавета кладет руку мне на плечо.

— Мне жаль, что у тебя появились новые поводы для скорби, — говорит она сердечно. — Ты должна быть тверда в своей вере. Покоряйся Ему, когда ударов судьбы не избежать. Он не пошлет тебе или твоей сестре испытания, которые выше ваших сил.

Оказывается, Елизавета способна к состраданию, и это утешительно. Я прекращаю плакать, поднимаюсь на ноги, вытаскиваю из кармана платок и, шмыгая носом, говорю:

— Извините, ваша милость, я забылась. Благодарю вас за добрый совет. Я буду искать утешения у Господа.

Момент близости прошел. Елизавета смотрит на меня холодным взглядом; ее настроение всегда меняется очень быстро.

— Я слышала, ты собираешься вернуться к прежней вере. Уж не потому ли, что этого хочет Испания? — спрашивает моя собеседница.

Откуда ей это известно? Ну конечно же, французский посол!

— Если я поменяю веру, ваша милость, то сделаю это исключительно в силу своих собственных убеждений, — отвечаю я с благочестивым негодованием. Но слова Елизаветы больно задели меня. Что уж греха таить: я собираюсь принять католичество в первую очередь в угоду собственным честолюбивым замыслам. И мне вдвойне неприятно, что Елизавета дала понять, что обо всем догадалась.

— Что ж, иди молись своему Богу — кем бы тот ни был, — заявляет она, возвращаясь к своему обычному резкому тону. Наверняка эта женщина считает меня вероотступницей.

— Благодарю вас за доброту, — говорю я, подавляя негодование. — Я поступлю так, как желает ваша милость.

— Желаемый результат ты сможешь получить только в том случае, если пойдешь путем истины, — холодно говорит она и поспешно уходит, только зеленый шелк юбки мелькает в дверях.

Я начинаю подозревать, что Елизавета ненавидит меня, причем, скорее всего, так было всегда. Что может быть между нами, кроме соперничества? Мы обе слишком близки к трону, чтобы испытывать по отношению друг к другу добрые чувства. Да еще она наверняка подозревает, что плетутся интриги с целью исключить ее из числа престолонаследников.

Если сказанные ею на прощание слова пробудили во мне чувство вины, то все поведение Елизаветы в последующие дни и недели лишь постоянно усиливает это чувство. Ведь я, если разобраться, дочь родителей, которые боролись за реформацию церкви при короле Генрихе и приняли протестантство при короле Эдуарде, а потому я воспитывалась по существу в новой религии. Конечно, мне далеко до Джейн: не сомневаюсь, что если бы она правила нами, то Англия осталась бы строго протестантской страной. Но вместо нее на троне оказалась католичка Мария, которая вернула мессу и изображения святых, признанные прежде идолами. Она помирилась с Римом. Можно только удивляться, сколько людей, еще совсем недавно известных как ярые реформаторы, вдруг стали признаваться, что в душе все это время оставались католиками. Так, спрашивается, есть ли выбор у меня, если я хочу выжить при дворе и… да, и стать королевой?