Мешок кедровых орехов - Николай Самохин

— Знать не знаю! — фыркнула мать. — Ушла и ушла. Она мне теперь не докладывается. С вами, идолами, с кpyry сойдешь… Она вон на развод собралась подавать, Клавдия-то.

— Чего-о-о? — обалдел Петр. — Даете вы… Опять, что ли, перецапались?

— Перецапались?! — встала перед ним мать. — Их ты… страмец! Кому там цветочки-то покупал, а?

— Какие цветочки?

— Такие! Видели мы по телевизору вон, все видели. Как шел — морду-то рассупонил. Думал, никто знать нe будет. А тебя, дурака, скрытым аппаратом и засняли. Доигрался, сукин кот!

— Елки! — сообразил Петр. — Так это ж… кино! В кино я там попал… Здесь, что, показывали? Вот дела… Ведь это как получилось…

Но тут он осекся. Подумал, что рассказывать матери, как все получилось, бесполезно. Надо ведь начинать с того, почему он вместо Хосты в Сочи оказался. А как ей втолкуешь, что это почти одно и то же — ближе, чем от дома до работы доехать. Они с ребятами после обеда уехали, а к ужину вернулись в санаторий. Искали в Сочи знаменитый пивной бар «Петушок» — мужик один насоветовал. Ну, пока искали, решили маленько освежиться — остановились возле бочки-цистерны. Тут к ним подскочил паренек в белых штанах: так и так, товарищи, помогите документальному кинематографу. Делов всего ничего, на пять минут: пройти в магазин, купить по цветочку. Снимать — кто в лицо не желает — будем со спины или в профиль, деньги вам сразу же возвратят, а за работу получите по трешке.

Мужики, поскольку все маленько на взводе были, согласились. Давай, дескать, а что! Поможем искусству. Если, конечно, не врешь — не про алкоголиков снимаешь. Если не про алкоголиков, то шуруй и в лицо — мы не боимся. Гляди только, чтобы все красивые получились.

В общем, снялись. Петр даже деньги не отдавал — протянул сжатый кулак, а другой рукой взял цветочек. Тут же они расписались в ведомости, получили по трояку и, радуясь нечаянному заработку, отправились в пивной бар. Где и усидели свой гонорар под разговор о легкой жизни артистов.

Вот как оно было — смешно и неправдоподобно. Про такое не матери — дружкам рассказать. Да и то могут не поверить.

Петр махнул рукой.

— Ай, да ну вас, — сказал, — бешеных… Делать нечего — вот дурь в голову и лезет.

Он ушел на кухню, сел там, достал сигареты.

Отмахнуться-то он отмахнулся, но понимал, что скоро теперь эту кашу не расхлебать. Клавка, видать, подняла пар до красной черты. Вон мать уже про скрытую камеру толкует — это Клавкина работа, точно. Мать и слов таких не знает… А, черт! Петру и в голову не пришло тогда, что этот вшивый магазин всему Союзу покажут. Подумаешь, барахла-то… Космический корабль они, понимаете, запустили. Газопровод построили… Раззвонились как…

Мать просунулась в кухню, стала учить Петра:

— Ты вот что, повинись-ка, милок. Придет Клавдия — ты и повинись.

— Чё это я виниться буду, — буркнул Петр. — Не в чем мне перед ней виниться. Пусть разводится, если ума нет.

— То-то, что ума не нажили… А ты ей скажи: их там много, мокрохвосток-то этих, они, мол, сами вешаются. А ты у меня одна. Я вот к тебе вернулся, не куда-нибудь. И не нужны мне они, сучки эти, на дух не нужны. Ну, виноват, ну что же теперь — детей сиротить из-за какой-то? Я, мол, ее и не помню, а увижу — не узнаю…

— Мать! — сморщился Петр. — Иди займись чем-нибудь… Ты научишь… Она же, после такого заявления, все тарелки об меня перебьет.

— Ну, гляди, а я предупредила, — обиженно поджала губы мать. — За вас же, чертей, душа болит.

Пришла Клавдия (она не на дежурстве оказалась, в магазин, наверное, выбегала); Петр слышал, как она зло громыхает чем-то в комнате, шваркает, дергает что-то — и ему до смерти не хотелось выходить.

Пришлось, однако, выйти.

— Клава, — сказал он, — ну че опять накрутила?

Жена молчала, не поворачивалась к нему.

— Ты подумай головой-то, — стал убеждать ее Петр. — Ну, если бы я на самом деле там… как вы тут себе вдолбили, так неужели я такой дурной, что сниматься бы полез?

— А ты умный, да?! — затряслась Клавдия. — Умеешь, значит, как по-тихому делать? А тут промахнулся маленько? Не вышло по-тихому?

— Тьфу! — в отчаянии сказал Петр… — Это надо же — так повернуть. Дичь какая-то! Кабачок «Тринадцать стульев».

— Плюй, плюй! — Клавдия словно даже обрадовалась. — В душу наплевал — плюй дальше! Жена отмоет. Но ты у меня!.. Ты не отмоешься, учти! Я завтра же, завтра пойду на производство, расскажу им, как ты по льготным путевочкам отдыхаешь, чем занимаешься. Может, они тебе вторую вырешат…

— Сходи — насмеши людей! — Петр тоже взорвался. — Ну, спасибо — встретила! Лучше б не приезжать. Лучше б нырнуть там, где поглубже, и не выныривать! — Он сдернул с вешалки пальто и выскочил за дверь.

«Съездил! — думал он, шагая по улице. — Отдохнул, бляха-муха. Подлечил нервы».

Идти ему было некуда: друзья еще с работы не вернулись. Разве прямо туда — в автохозяйство?.. Он поколебался малость и повернул к трамвайной остановке.

Пока ехал в трамвае, решил, что правильно делает: надо там раньше Клавки появиться. Она, может, и грозится только, но черт ее душу знает. Возьмет и прилупит. Тут много ума не надо, а она вон и последний растеряла. Никто, конечно, в такую собачатину не поверит, но ведь засмеют потом мужики, затравят. Год будут цветочки эти склонять. Надо, значит, самому спустить все на тормозах. Преподнести в виде южного анекдота. На тему «как я был артистом». Подстелить, короче, соломки. Пусть сразу проржутся.

На работу он подгадал к концу обеденного перерыва. Ребята как раз забивали в комнате отдыха «козла». Федоскина они встретили бурно, заголили на нем рубаху и поволокли к шкапу — сравнивать. У них в комнате стоял старый коричневый шкап, который специально не выбрасывали, держали, как эталон загорелости. Всех отпускников, побывавших на юге, прислоняли к этому шкапу, и если у кого загар оказывался по цвету слабее, с такого полагалось угощение.

Федоскин сравнение выдержал, о чем ребята искренне посожалели.

Вторая проверка была тоже традиционная, чисто мужская.

— Ну, отчитывайся перед коллективом, — сказали ему. — Сколько шайб на выезде забросил?

Федоскин этого вопроса ждал, приготовился к нему:

— Вот клянусь, мужики, ни одной.

— За месяц?! — не поверили ему. — Дак что ж ты там делал? Груши околачивал?

— Клавка вот тоже не верит, — засмеялся Петр.

— И правильно делает. С такой шеей по месяцу не выдерживают.

— Я уж и сам пожалел, — сказал Петр. — Надо было… А то теперь оправдывайся ни за плешь… Меня вдобавок по телевизору показали, — заторопился Петр. — Как я цветы покупал…

— Тебя по телевизору? — удивились мужики.

— Ну. В артисты попал. Рассказать — ухохочешься. — И он начал рассказывать — Собрались всей компанией в Сочи. Хотели в пивном баре посидеть. Бар там есть — прямо с завода, по трубам, пиво поступает, свеженькое. А где он — точно не знаем. Потом-то нашли, он за парком Ривьера оказался, а сначала не знали. А жара… Ну, остановились возле винной бочки, в каких у нас здесь квас продают, взяли по кружке…

— Вина?.. По кружке?.. Ни фига себе!

— Так оно же слабенькое. Чуть крепче пива. Мы сперва стаканами пили, а потом видим: местные из кружек…

— И сколько?

— Что, кружка?.. Пятьдесят копеек.

— Всего? Врешь.

— Ну, считайте сами: стакан — двести грамм — двадцать копеек, два стакана — четыреста — сорок, а в кружке — пятьсот…

Пока разговаривали про вино, не заметили, как подошел слесарь Тупиков, худой, желчный мужчина, угнетенный язвой.

Тупиков постоял, послушал и, ни к кому не обращаясь, вдруг произнес;

— О, шакалы!

— Ты кого это? — спросили Туликова. Тупиков не прореагировал.

— Шакалы! — повторил он. — Прохиндеи, алкоголики. И сосут, и сосут, живоглоты — насосаться не могут. В три горла лопают! Мало им здесь, сволочам, они и там, оказывается, не просыхают. А им путевки профсоюзные — в санатории, на курорты. Кому доброму не дадут, а этим — пожалуйста… На Колыму их, гадов, надо, не на курорт!

— Ты чего завелся? — опешили мужики. — С каких семечек?

— Еще и жалобы пишут! — не унимался Тупиков. — В народный контроль. Х-эх!.. На буфетчицу вон из «Ветерка» написали: вино разбавляет, видите ли. По четырнадцать стаканов, пишут, выпиваем — и ни в одном глазу. По четырнадцать стаканов! Скоро уж задницей начнут хлебать, оглоеды!

Петр обиделся:

— Да ты что, объелся? Нашел, тоже, с кем сравнивать.

— Я не сравниваю, — жестко сказал Тупиков. — С тобой разве сравнишься. Они — стаканами, а ты — кружками.

Тут и мужики возмутились.

— Иди ты, Тупиков, — сказали, — куда подальше!

— Я пойду! — выкрикнул Тупиков с угрозой. — Я знаю, куда пойти. Я в обком союзов пойду. Пусть они с этой лавочкой разберутся. Пусть узнают, каким алкашам путевки по блату выделяют!..