1937 год: Элита Красной Армии на Голгофе - Николай Черушев

Страницы следственного дела запечатлели многие драматические, рвущие душу и леденящие сердце сцены, дающие во многом фору произведениям бессмертного Шекспира. Например, встреча на очной ставке 13 июля 1938 года Смирнова, с Федько. Первый утверждает, что об антисоветской деятельности и участии Федько в заговоре он узнал сначала от командарма Белова, а затем при личном разговоре, состоявшемся дважды. При этом якобы Федько просил Смирнова узнать содержание «компромата» на него за период пребывания в ОКДВА. Федько же, в свою очередь, всех этих показаний Белова и Смирнова не подтвердил и заявил, что участником заговора он никогда не был. Энкаведешники устроили Смирнову очную ставку даже с наркомом Ворошиловым. Хотя вернее будет определить ее как допрос Смирнова с участием в нем Ворошилова, которому по ходу.разговора следователь задавал вопросы, касающиеся предыдущей службы и поведения подследственного. К чести наркома обороны, он не поспешил облыжно поливать грязью бывшего своего заместителя по политчасти.

Дабы не пересказывать многочисленных протоколов допросов и очных ставок, личных заявлений и многих других документов следственного дела, обратимся только к одному из них, так сказать итоговому – обвинительному заключению. Но сначала, следует воспроизвести еще один, важный документ, характеризующий поведение Петра Смирнова после почти годичного тюремного испытания. Дело в том, что следствие по делу Смирнова, было окончено в начале февраля 1939 года, о чем ему и было объявлено 9-го числа. При выполнении данной процессуальной операции Петр Александрович, подтвердив свою принадлежность к антисоветскому военному заговору, вместе с тем заявил, что значительная часть его показаний не соответствует действительности, так как он их дал вынужденно, а некоторые из них вообще написаны даже не с его слов, а лично следователем Агасом.

В частности, он отрицал свое участие в белорусско-толмачевской группировке, проведение вредительской деятельности в армии и получение на это указаний от Гамарника, вовлечение в заговор И.И. Коржеманова (до ареста в 1938 году работал начальником отдела кадров штаба БВО. – Н.Ч.), наличие антисоветской связи с рядом лиц, указанных в материалах дела.

Вот как протокольно выглядит это заявление:

«Вопрос: Чем Вы можете дополнить материалы расследования?

Ответ: Свою вину я, как участник антисоветского военного заговора, признаю, но считаю необходимым внести следующие исправления в протокольные записи, как не соответствующие действительности, как не просмотренные мною при подписи или вынужденно неправильно данные мной показания: период белорусско-толмачевский освещен неправильно, в белорусско-толмачевской группировке я не участвовал и к ней не примыкал. Наоборот, будучи в 1928 г. начальником пуокра в СКВО, получив белорусско-толмачевскую резолюцию, на специально собранном совещании командного и политического состава округа, которое проводилось в Пятигорске, я выступил с докладом, осуждающим белорусско-толмачевскую группировку в армии, как неправильную и политически вредную.

По моему же предложению была принята соответствующая резолюция, которую можно найти в делах пуокра и ПУРа за 1928 год. На состоявшемся Пленуме Ревсовета Союза в 1928 году специально обсуждался этот вопрос, я и там выступал против белорусско-толмачевских настроений, что подтвердил и нарком Ворошилов на очной ставке и впоследствии на всех совещаниях я последовательно придерживался этой же позиции. Это ведь было в тот момент, когда выступали с белорусско-толмачевскими взглядами открыто, следовательно, не было оснований для ухода в подполье и двурушничанья. Я резко выступал против перегибов в проведении единоначалия, в связи с этим часть политработников, разделяющих взгляды белорусско-толмачевцев, поддерживала меня. Никакой подпольной контрреволюционной работы на базе белорусско-толмачевских настроений я не вел до вступления в заговорщическую организацию, т.е. до 1933 года, когда белорусско-толмачевцы были для этой цели использованы. Поэтому весь первый раздел показаний от 17 июля является неправильным, в большинстве написанным не мной, а Агасом (следователем). Естественно, неверна также и та запись, где говорится, что начальники пуокра Кожевников, Кучмин, Васильев, Берман знали меня, как белорусско-толмачевца.

Шифреса (начальника Военно-хозяйственной академии, армейского комиссара 2-го ранга. – Н.Ч.) я как белорусско-толмачевца не знал. Исаенко и Трегубенко (начподивы СКВО), как белорусско-толмачевцы, упомянуты неправильно, а также об их правых взглядах мне ничего не было известно. Запись в протоколе, что я был уволен из РККА, неправильна, так как я из РККА никогда не увольнялся, а был командирован на курсы марксизма. Упоминание Вайнера (Л.Я. Вайнер в первой половине 30 х годов командовал в БВО 3 м кавалерийским корпусом. Впоследствии, до своего ареста в августе 1937 года – комкор, военный советник при Главкоме (министре) Монгольской Народной Армии. – Н.Ч.), как связанного по заговору с Уборевичем, неправильно, так как мне это не было известно. О Вайнере и Сердиче (он сменит Вайнера на посту командира 3-го кавкорпуса. – Н.Ч.), как о заговорщиках, мне стало известно из официальных материалов после их ареста. Указаний Зиновьеву (начальнику политуправления УрВО, корпусному комиссару. – Н.Ч.) об установлении им связи по заговору с Гарькавым (командующим войсками УрВО в 1935–1937 годах. – Н.Ч.) и Головиным (председателем Уральского облисполкома. – Н.Ч.) на Урале я не давал. С Румянцевым (секретарем Западного обкома ВКП(б). – Н.Ч.) по линии заговора никакой связи я не устанавливал, а следовательно, и о лицах, связанных с ним по заговору, он не мог мне говорить. Это показание вынужденное. Об участии Румянцева в заговоре я узнал только после его ареста… С Зыкуновым (начальником отдела руководящих партийных органов политуправления ПВО. – Н.Ч.) и Рудзитом (работником этого политуправления. – Н.Ч.) непосредственной связи по заговору не было, а о них, как участниках заговора, мне было известно со слов Немерзелли (заместителя Смирнова, в ЛВО, корпусного комиссара. – Н.Ч.). Никаких указаний о вредительской деятельности от Гамарника, я не получил и никакой работы вредительской по БВО и ЛВО я не проводил. Наоборот, резко ставил и продвигал эту работу в плоскости ее резкого улучшения, о чем знает и Жданов (первый секретарь Ленинградского обкома ВКП(б), секретарь ЦК ВКП(б). – Н.Ч.) и Ворошилов. Об упоминаемых участниках заговора в мотомехчастях по Ленинграду мне стало известно, лишь после их ареста.

О Шапошникове Б.М. сказано в протоколе с натяжкой. Он, безусловно, несет ответственность за недостатки и вредительство в ЛВО, но о его лично сознательном участии я сказать ничего не могу.

О Примакове и Германовиче (комкоры. Первый из них до ареста работал заместителем командующего войсками ЛВО, а второй – армейским инспектором того же округа. – Н.Ч.) мне Гамарник не говорил, как о заговорщиках, и по заговору я их не знал. Наоборот, я принимал участие в разоблачении Примакова и ставил вопрос перед наркомом и на партсобрании. Булин мне не говорил, как об участниках заговора, о Сидорове (ответственном секретаре партийной комиссии при ПУРККА, корпусном комиссаре. – Н.Ч.), Ланда (ответственном редакторе газеты «Красная звезда». – Н.Ч.), Сычеве (начальнике политуправления БВО, дивизионном комиссаре. – Н.Ч.)…

Упоминание Ермольчика (военкома 6-го авиакорпуса, дивизионного комиссара. – Н.Ч.), как заговорщика, в разговоре с Беловым неправильно. О Ермольчике, как участнике заговора, мне ничего не было известно. Наоборот, Ермольчик подавал заявление на Белова, в котором изобличал Белова, что последний его пытался вербовать в заговор. Письмо мной было передано наркому. Запись в протоколе о Гореве (бывшем военном атташе СССР в Испании. – Н.Ч.) неправильна… Юнг (член Военного совета СибВО, дивизионный комиссар. – Н.Ч.) сообщал мне об Антонюке (командующем войсками СибВО, комкоре. – Н.Ч.), как о бывшем троцкисте, у которого был расстрелян брат, но об установлении личной связи по заговору не упоминал.

Мне неизвестен Максимов (нач. 7 отдела Штаба РККА), как участник заговора, а известна его личная связь – тесная интимная с Куйбышевым (командующим войсками ЗакВО, комкором. – Н.Ч.) и Мезисом (членом Военного совета БВО, армейским комиссаром 2-го ранга. – Н.Ч.). О Петухове (для особых поручений при наркоме обороны, корпусном комиссаре. – Н.Ч.), как о заговорщике, Булин мне не говорил, и как заговорщика я Петухова не знал. Булин лишь говорил, что Петухов является человеком Гамарника, что я понял в заговорщическом смысле. Указаний Иванову (комиссару Оршанской авиабригады) об установлении связи с Киверцевым (заместителем начальника политуправления БВО, бригадным комиссаром. – Н.Ч.) я не говорил, а говорил об установлении его связи с Зиновьевым.