Россия крепостная. История народного рабства - Борис Тарасов

Все описанное может навести на мысль, что перед нами действия ненормальных, душевнобольных людей. Отчасти это и так, пожалуй, но вот что писал о подобных случаях В.И. Семевский: «Любопытно только, что и само помешательство принимает оригинальные формы, смотря по тому или другому строю общества, в данном случае основанном на рабстве. История крепостного права представляет весьма важные данные для создания науки общественной патологии».

Извращенные социальные отношения отравляли государственную жизнь, больное общество портило людей здоровых и окончательно губило уже зараженных. Больных оказывалось слишком много, и самым страшным было то, что именно их образ поведения становился нормой. Сельский священник описывает поступки другой «обыкновенной» помещицы: «На каждом шагу, каждую минуту она шипела, щипала и рвала дворовых баб и девок. Иногда она разозлится, шлепнется на стул, протянет ногу и кричит: "разувай, дай башмак, становись на колена, заложи руки назад!" — и начнет башмаком хлестать по лицу! Вид крови приводил ее в совершенное бешенство: как только увидит, что из носу, изо рта или ушей полила кровь, — она вскочит и, уже без памяти, рвет щеки и губы, и волосы; повалит и, как зверь, начнет и мять и рвать все, что под ней: щиплет, хлещет, рвет, — сама растреплется, раскосматится, в возне изорвет все и на себе, у рта пена, слюни брызжут, — полнейшее бешенство. Оторвется уже только тогда, когда сама выбьется совсем из сил и упадет на стул совсем обессилевши».

По сообщению жандармского офицера, тульский помещик Трубицын, «подозревая двух крестьян в незначительной краже, вымогал сознание их сперва наказанием палкою, а потом вешанием их на веревке, привязанной к указательным пальцам правых рук, и когда с пальца срывалась кожа и мясо, то он приказывал таким же образом вешать за левые руки»; помещица Нарышкина грозит выпороть плетьми все население одной из своих вотчин, а генеральша графиня Толстая, рассердившись на крестьян за то, что они посмели докучать ей своими просьбами, старшему челобитчику от крестьянского общества приказывает обрить голову и бороду, одеть на шею рогатку с железными шипами, «дабы ему не иметь покою», по ее словам, и велит сослать в вечную работу на кирпичный завод. При этом на остальных она топает в ярости ногами, бьет их палкой, требует, «чтоб ее впредь никакими просьбами не утруждать», и, гоня их вон, уже во след кричит в истерике: «Я вас вконец разорю!..» А в имении Тарасенко-Отрешкова обыкновенно по зимам наказывали баб тем, что ставили их в ряд и заставляли подбрасывать вверх лопатами снег против ветра, причем, по описанию очевидца, «взвеваемый на ветер мелкий снег так мучительно набивался веяльницам в уши, в глаза, в ноздри, в рот, что они скорехонько без чувств падали на землю»…

В отчаянии от немилосердного владычества своих господ крестьяне пробовали обратиться к единственному человеку, по крайней мере, уже по своему положению обязанному защищать справедливость. Примечательно, что все крестьянские челобитные на «высочайшее имя» составлены удивительно выразительным языком, что объясняется, скорее, не столько литературными дарованиями жалобщиков, сколько их страшным безвыходным состоянием рабства, в котором они оказались, заставлявшего находить в свою защиту сильные слова и яркие образы: «О, Всещедрый, земной Господи, Великий Государь Император и защита своей монархии, защити и помилуй подданных своих десной своей Царской рукою, аки Высший Создатель над бедными и разоренными от ненавидящихся, старшинствующих разно помещиков над подданными Вашего Императорского Величества!..»

Государь не миловал и не защищал. В редких случаях, как в вышеописанном происшествии с князем-убийцей Гагариным, из столицы в губернию отправлялся чиновник по особым поручениям или придворный флигель-адъютант с повелением «исследовать, каким образом подобные жестокости могли быть неизвестны местному уездному предводителю дворянства?» На это «высочайшее» недоумение от имени крепостных крестьян отвечал императору Николай Тургенев: «На защиту предводителей дворянства крестьяне, особенно в губерниях, мало могут иметь надежды. Предводитель избирается дворянами, дворянам не могут быть приятны жалобы на одного или нескольких членов их сословия… Единому и Вездесущему Богу может крестьянин, в тайне сердца, приносить жалобы на несправедливость людей. Защита человеческая имеет… свои пределы, и сии пределы не могут заключать в себе прав таких людей, которые никаких прав не имеют».

Глава VII. Ах, ты барская душа! Али нет тебе суда?!

Хоть и биты были больно,

Да погуляно довольно…

Темный лес — то наши вотчины,

Тракт проезжий — наша пашенка,

Пашню пашем мы в глухую ночь,

Собираем хлеб не сеямши,

Не цепом молотим — слегою

По дворянским по головушкам…

Из народных песен

Создателем и последовательным охранителем системы крепостного права в России была государственная власть в лице верховных правителей и их ближайшего окружения, но еще примечательнее, что эта же высшая власть сама признавала несправедливость защищаемых ею порядков. Императрица Екатерина II в конце 60-х годов XVIII столетия в одном из писем, адресованных генерал-прокурору Сената князю А.А. Вяземскому, прямо называет господство помещиков над крестьянами «несносным и жестоким игом». Спустя еще полвека шеф корпуса жандармов граф Бенкендорф в докладе на имя Николая I писал, что «во всей России только народ-победитель, русские крестьяне, находятся в состоянии рабства; все остальные: финны, татары, эсты, латыши, мордва, чуваши и т. д. — свободны»!..

Но эти признания не имели за собой почти никакого практического следствия для облегчения положения крепостных людей, и тем приходилось самостоятельно искать пути к избавлению. Одним их самых распространенных способов освободиться от «несносного ига» было бегство. Трудно было отыскать имение, в котором не числились бы в бегах хотя бы несколько крестьян, а из некоторых усадеб убегали едва ли не поголовно. Чаще крестьяне собирались вместе по несколько семей из одной или соседних деревень, забирали без остатка все имущество и уходили прочь. Скрывались в лесах, избегали встречных, терпели всякую нужду, но упорно пробивались к границам империи, чтобы в чужой стороне обрести наконец свободу. Уходили куда глаза глядят, только бы подальше от дворянского и полицейского ярма: на Дон, на Кавказ, на Урал и в Сибирь, в приволжские леса и степи, в Новороссию, в Астрахань… Из центральных и западных губерний помногу перебегали в Польшу. Иногда эти переселения приобретали вид настоящих массовых миграций: так например, в 1766 году из вотчины князей Трубецких в Петербургской губернии сбежали пять семейств. Скоро они соединились с крестьянами помещика Ганнибала числом более 350 человек и в таком составе вместе отправились в Польшу, гоня перед собой скот и телеги со скарбом. По жалобам помещиков, из имений только одной Смоленской губернии в польские пределы за несколько лет ушло свыше 50 000 крестьян.

Там выходцев из России охотно принимали. По сравнению с притеснениями, которые они терпели на родине, в Польше, по словам самих беглых, отягощений никаких для них нет: «знают только заплатить за грунт и панскую работу, а в прочем-де во всем вольны», не было ни рекрутских наборов, ни множества разорительных казенных повинностей, ни помещичьего произвола.

Ловить беглых оказывалось затруднительно, что объяснялось значительной протяженностью границ и малочисленностью пограничных застав — они отстояли друг от друга на много верст и насчитывали каждая всего по несколько солдат, часто весьма немолодых ветеранов. Эти заставы не могли остановить передвижение отчаявшихся людей, стремящихся к воле и прекрасно знающих, что в случае возвращения обратно их ждет свирепая расправа. Вдобавок нередко случалось, что и сами солдаты присоединялись к беглецам и уходили на чужбину в поисках лучшей доли.

И все же правительство, идя навстречу жалобам помещиков, разорявшихся от постоянных крестьянских побегов, попробовало воздействовать жесткими карательными средствами. Усилили заставы, пойманных пороли кнутом за казенный счет, потом отправляли в усадьбу к помещику, где их снова секли, сажали на цепь, отдавали в рекруты — но скоро убедились, что эти меры приводят только к тому, что число побегов неуклонно возрастает с каждым годом и с каждым новым суровым указом.

Ожесточенность с обеих сторон приводила к тому, что в приграничных местностях случались настоящие сражения. Дворяне самостоятельно организовывали карательные экспедиции, которые пересекали рубежи Польши и других стран, вылавливали беглецов и возвращали их обратно. В свою очередь крестьяне, вырвавшись на свободу, не считали тем самым свои счеты с бывшим отечеством и господами поконченными — собирали вооруженные отряды, возвращались обратно и громили дворянские усадьбы, расположенные недалеко от границы. В.И. Семевский ссылается, в частности, на свидетельство псковских помещиков, жаловавшихся правительству, что под страхом смерти от беглых крестьян вынуждены уезжать из собственных поместий.