Ведьма и тьма - Симона Вилар

С ней уже случалось такое, и тогда она уходила от сердечной боли в мир волшебства, в мир духов, которые не умеют по-настоящему ни радоваться, ни страдать. И она становилась такой же. Как это было легко – не испытывать сильных чувств, а только забавляться своей силой, своим чародейством! Со временем Малфрида замечала, что начинает меняться, становится такой, как волшебные существа, что все меньше в ней остается человеческих желаний и стремлений. Но это ее не смущало. Она уверяла себя, что всегда сможет остановиться, вернуться, если захочет. И захотела, когда появился Калокир. Захотела испытать подлинные чувства, страсть, упоение любовью. Ведь Калокир показался созданным для нее. А он…

Малфрида слышала все, что он говорил Святославу, – стояла за дверью, до нее доносилось каждое слово. Сперва князь и ромей долго беседовали о делах в Византии, а потом Калокир поведал князю о своей невесте. Так, мимоходом обмолвился. Святослав сперва даже внимания не обратил. А вот Малфрида была сама не своя. У Калокира есть невеста? И почему Святослав – Святослав, некогда так бранивший херсонесца за то, что тот сошелся с его чародейкой! – теперь обронил небрежно, что чародейке не следует знать о нареченной Калокира. «Она и не узнает. Да и зачем ей», – отозвался ромей. О, они ни во что ее не ставили, они оба предали ее! И тот, кого она полюбила без памяти, и князь, которого она знала с детства, которым восхищалась и которому готова была служить.

Малфрида плохо помнила, как выбралась из города. Она словно умирала, боль разрывала ее душу, и единственным ее желанием было умчаться прочь. Помнит только, что неслась, сама не ведая куда, а потом глухой ночью остановила каурого, сползла с него и, обняв за шею, зарыдала. Ведьмы так не плачут. Но Малфрида была не ведьмой, а обманутой женщиной, чьи надежды разбились о ложь и предательство. И она рыдала, уткнувшись лицом в гриву коня, рыдала так, что, казалось, разорвется сердце.

Слезы дают выход боли, и в какой-то миг Малфрида взяла себя в руки. Вновь села в седло, послала коня вперед. Каурый долго бежал по дороге, упруго выбрасывая крепкие ноги с мохнатыми темно-бурыми бабками. Малфрида порой слышала, как его подковы ударялись одна о другую, сама же смотрела во мрак, а дорога то шла ровно и прямо, то совершала плавный изгиб. Ведьма хорошо видела во мраке и хотела лишь одного – чтобы эта долгая ночь никогда не кончалась. Она была отражением ее души, и когда Малфрида вдруг поняла, что уже светает, она испытала оторопь. Надо было думать, как жить дальше.

Куда она направлялась? До сих пор у нее было единственное желание – уехать как можно дальше от Калокира. Лжеца Калокира, предателя Калокира… Она до крови прикусила губу. Ведь женой назвал, говорил, что только с ней одной ему тяжело расставаться… И она бездумно верила. А он лгал и мечтал о своей невесте Феодоре, царевне ромейской… От таких не отказываются. Такой, как Калокир, уж точно не откажется…

Как же больно, как больно!

«Не стану больше лить слезы. Отныне Калокира нет в моей жизни – я так решила!»

Она крепко сжала бока лошади, посылая ее на очередной взгорок по светлеющей в унылом зимнем свете дороге. Какие-то строения порой мелькали по пути, какие-то усадьбы белели за скелетами голых рощ. Малфрида не знала, куда скачет. Только бы подальше от своего стыда, от измены, от разбитого сердца…

Когда впереди показалась двигавшаяся навстречу группа конников, ведьма свернула с дороги, пропуская их. По островерхим шлемам и каплевидным щитам воинов поняла, что это объезжающий окрестности отряд русов, среди которых могли быть и те, кто ее знал. Но она не в силах была сейчас с кем-то говорить, отвечать на расспросы. Это когда она выезжала из Плиски, стражи послушно отворили перед ней ворота, все еще считая ее ведьмой князя, которой что угодно может взбрести на ум. Но сейчас любой сторожевой отряд мог задержать ее и допросить. А после случившегося ей даже думать было тяжко. Голова была словно налита черной смолой, и Малфриде хотелось одного – найти укромное место, где она могла бы сжаться в комок и забыть обо всем.

Долгий сырой день длился бесконечно, как и тоска ведьмы. Но ее неутомимый жеребчик стал все чаще спотыкаться, и Малфрида перевела его на шаг. Ехала неспешно, погрузившись в невеселые мысли. Тучи постепенно разошлись, проглянуло бледное зимнее солнце. И, глядя на него, Малфрида вдруг поняла, что едет на закат. А ведь ей надо в другую сторону! Теперь она знала куда – домой, на Русь. Там, на родной земле, к ней вернутся чародейские силы, которые дарят столько радости, что все людские невзгоды вмиг забываются.

О, как же опостылела ей эта чужая земля с ее широкими мощеными дорогами, виноградниками на склонах, с крытыми красной черепицей усадьбами, с крестами на куполах церквей!.. Правда, теперь, когда Малфрида свернула с большака на петлявшую среди холмов тропу, жилых строений стало меньше, да и местность вокруг выглядела разоренной и пустынной, лишь кое-где торчал остов разрушенной усадьбы да на обочинах валялись полуистлевшие трупы. Даже при солнце эта картина производила удручающее впечатление. И ведьма стала догадываться, что сейчас она где-то в глубине Болгарии, далеко от Дуная. Ведь придунайские земли Святослав щадил, собираясь поднимать там свою державу, а эти края, некогда богатые и густо обжитые, отдал на разграбление, потому что именно здесь было больше всего имений мятежных бояр. Вот местность и опустела, обезлюдела после набегов венгров и печенегов, после победоносного рейда русов Святослава.

В конце концов Малфрида поняла, что ей следует повернуть обратно, но еще долго блуждала среди опустевших усадеб, пока ближе к вечеру впереди показались дымы очагов, а там и блеяние овец указало на близость жилья, где она сможет передохнуть.

Это было небольшое селение у дороги, почти не пострадавшее от набегов. У перекрестка стоял добротный дом с шестом у входа, на котором Малфрида заметила подвешенный на бечевке кувшин с отбитым горлышком – знак того, что перед ней корчма, где можно найти приют и ночлег.

Хотелось ли Малфриде отдыха? Усталость погружала ее в тупое безразличие, давала возможность забыться, однако лошадь следовало поберечь, если она рассчитывает ехать и дальше. Ведьма не успела еще додумать эту мысль, как из дома, вытирая руки о передник, вышел рослый кудрявый болгарин, шагнул навстречу с улыбкой, но потом замер и лицо его посуровело.

– У нас предрождественский пост, господин! Ни мяса, ни молока, ни яиц. Говорю же, пост у нас.

Малфрида смотрела в недоумении. Потом догадалась: она на степняцкой лошади, на ней стеганый халат, наподобие тех, в каких здесь привыкли видеть печенегов, да и сапоги у нее печенежского кроя, с загнутыми носами. Только черная овчинная шапка на голове такая, как носят и степняки, и болгары. Но корчмарь, видимо, решил спровадить одинокого кочевника подальше. Ведь не раз уже бывало, что печенеги высылали вперед разведчика, а потом могли наскочить всем отрядом: возьмут все, что захотят, потребуют бесплатного угощения, а потом еще и порушат все, а то и подожгут, если не угодишь.

Малфрида неспешно слезла с лошади, только сейчас ощутив в полной мере, как ноют одеревеневшие мышцы – с полуночи почитай в седле, а день уже на исходе.

– Накорми мою лошадь и дай с собой овса. А мне подашь, что имеешь. Я и постной капустой не побрезгую.

Темное задымленное помещение привлекло ее только тем, что в углу пылал очаг, а у стены лежал ворох соломы. Поесть, немного поспать – и дальше в путь. Денег с таких, как она, требовать не станут. А капуста оказалась совсем неплоха. Лепешка суховата, зато можно согреться.

Под ногами квохтали, разгребая солому, куры. За соседним столом сидели местные крестьяне, сперва поглядывали на нее угрюмо, потом стали о своем толковать. Малфрида их не слушала, ей не было до них дела. Ведь как она ни старалась забыться, к сердцу снова начала подкатывать боль, словно измена Калокира раскроила его тесаком, и эта рана, оглушившая и притупившая ее чувства, теперь опять стала болеть и кровоточить. О, нельзя позволить этой боли разрастись! Иначе она совсем ослабеет… А она и без того слаба. Она просто женщина, потерявшаяся в чужой земле… Одинокая женщина, которая плачет…

Малфрида думала, что выплакала все слезы прошлой ночью, но нет снова… Она не всхлипывала, не рыдала, но слезы безудержно текли, и заставить себя успокоиться не было никаких сил. Она даже различила, как кто-то за соседним столом произнес:

– Я ж говорил – девка это. Видишь, ревет!

Малфрида до боли закусила губу, стянула лохматую шапку на лицо и вытерла глаза. Потом гневно взглянула на крестьян – обожгла огромными черными глазищами. Без всяких чар, но с такой яростью, что те поспешили отвернуться, сгорбились над своими кружками.

Выйдя на крыльцо, она поманила корчмаря.