Мальтийская история: воспоминание о надежде - Андрей Николаевич Григорьев

Ночью в порту пришвартовался кипрский транспортный корабль под турецким флагом — маскироваться флагом нейтральных стран стало практикой для одиночных судов, пытавшихся хоть что-то доставить на остров. Несколько часов мы выгружали из трюма ящики со снарядами для зенитных орудий (точнее говоря, я считал и записывал, стоя рядом с грузовиками). Все спешили: осталось ещё пара десятков бочек с керосином. К портовым рабочим присоединились матросы с судна. Низкорослые крепкие киприоты деловито подцепляли на тросы за кольца сразу по нескольку бочек. Хмурые и молчаливые лица сосредоточено следили за перемещением груза на причал. Не дожидаясь окончания работ, рабочие и матросы начали закатывать по доскам на грузовики разгруженное топливо. Киприоты аккуратно катили ценный груз, иногда посматривая вверх: корабль должен выйти в море до рассвета и отойти подальше от острова, чтобы не вызвать подозрений у авиации макаронников.

Работа уже подходила к концу, когда услышал треск со стороны грузовика. Я обернулся, и моим глазам представилась не самая приятная картина: одна из досок начала разламываться под тяжестью очередной бочки. Матрос, толкавший этот злосчастный груз, натужено упираясь, пытался остановить бочку от скатывания вниз. Но доска продолжала трещать, грозя увлечь за собой матроса вместе с грузом. Уронив журнал, я инстинктивно бросился под рушащиеся мостки, подставив спину. Через мгновение меня пронзила острая боль. Я замер, сдерживая себя от падения. Этих нескольких секунд хватило, чтобы рабочие подскочили и удержали доску от обрушения. А я уже лежал на камнях причала.

Меня перевернули на спину. Первым делом я увидел растерянное лицо Канинхена.

— Шатопер! Что с тобой?

Вместо ответа я закашлял, пронзила острая боль в груди, пошла горлом кровь. Начал терять сознание. Парадоксальное ощущение, когда чувствуешь облегчение, уходя из этого мира: теряя сознание — ты теряешь и боль.

— Что с тобой, Шатопер?

«Отчего люди так любят задавать глупые вопросы в неожиданные для себя моменты?» — последний всплеск в моём сознании сквозь уходящую боль…

Очнулся. Опять сумрак. Приглушённый свет. Тихие звуки. Как будто издалека. Попытался повернуть голову в сторону, но тут же замер — грудь пронзила острая боль. Я лежал, боясь пошевелиться: «Надо выждать, пока не пройдёт боль», — сейчас меня поглотила только одна эта мысль. Боль отозвалась где-то в спине. Сжал кулаки: «Терпи, терпи». И я терпел, терпел, пока темнота не накрыла сознание…

Тихие звуки снова заполнили мой слух: «Значит, жив. Господь милостив, я везучий. Хотя…» — я уже начал сомневаться в этом, но глаза не открывал, боясь увидеть знакомую обстановку.

«Снова подземный госпиталь? — в моей голове вяло потянулась нить вопросов к самому себе. — Я потерял сознание на пристани? И меня привезли сюда? А, может быть, я и не выходил из госпиталя? А как же Найдин? Сублейтенант Канинхен? Может быть, это были видения? Видения, как с Надэж? А может быть, она не видение? Может быть, она реальность?»

Ответов не было. Мне захотелось плюнуть в сердцах: «Так можно и с ума сойти». Всё же через силу приоткрыл веки, чтобы хоть как-то отвлечься. Всё тот же сумрак, разбавленный далёким светом. На этот раз я не решился вертеть головой — снова придёт боль — ограничился вращением глаз по сторонам: «Да, помещение похоже на выдолбленную в катакомбах палату, но всё-таки это была другая палата». Немного успокоился и вскоре заснул.

Проснулся от чьих-то прикосновений. Кто-то осматривал грудь. Надо мной склонился врач. Если бы я мог, то, наверное, отпрянул от него, и было отчего. «Доктор Рэтклиф собственной персоной», — я узнал его, хотя он и был в маске. У меня перехватило дыхание: «Дежавю? Или всё же я сошёл с ума?» Я уже открыл рот, чтобы задать вопрос о своём состоянии, но не столько из желания узнать о себе, сколько проверить, что это не наваждение и не сон. Из моего горла начали исходить какие-то булькающие звуки. Врач посмотрел на меня и покачал головой.

— Помолчи, матрос. Тебе нельзя говорить. Потом ещё наболтаешься.

«Странно, он говорит так, как будто не узнаёт меня», — подумал я, но попыток заговорить больше не делал, ожидая окончания осмотра.

Мне оставалось только вращать глазами, рассматривая окружающую обстановку в тусклом свете — на тумбочке около койки стояла лампа. Ничего необычного я не увидел — то же, что и в предыдущей моей подземной келье: выдолбленная ниша в катакомбах. Может, это был мой прежний госпиталь, только другая палата. «Прежний госпиталь? — опять меня одолели сомнения: — А выходил ли я вообще из него? Может, меня перенесли в другую нишу?» Но мой взгляд остановился на медсестре, стоявшей поодаль. Лица её я не видел — темно — да и, похоже, что на ней тоже была маска. Мне показалось, что под ней скрывались знакомые черты, или мне так хотелось в это поверить? Я прикрыл веки — в висках начало пульсировать. Судя по добродушному бурчанию, доктор остался доволен осмотром, и вскоре они покинули меня.

Снова потянулись нудные дни в госпитале. Я не разделял оптимизма доктора Рэтклифа: меня продолжали преследовать боли в груди. Разговаривать практически не мог: охватывал кашель с кровью. Периодические инъекции морфия помогали пережить приступы, но из-за этого сознание находилось как в тумане. Теперь мне иногда казалось, что рядом с моей койкой сидела Найдин. Она что-то говорила тихим голосом — я не слышал, только чувствовал — моя ладонь лежала в её руке.

Кроме неё передо мной несколько раз возникало лицо Канинхена: он грустно смотрел на меня осунувшимся лицом, его губы беззвучно шевелились, но я слышал его не слухом, а мозгом:

— Эх, ты, Шатопер, — разочарованно бурчал англичанин, — что же ты так? Снова не с кем переброситься в карты.

Так прошла, возможно, ещё пара недель (может быть и больше — я был не в состоянии следить за временем), прежде чем я почувствовал улучшения. Расспрашивать у медсестёр и доктора о моих посетителях не стал. Зачем? Если это было наяву, то я, наверно, узнаю. Если нет, то рассказы о видениях вряд ли кому-то будут интересны.

Бомбёжки острова проходили с завидной регулярностью, но я к ним привык, хотя нет, не привык — просто погрузился в состояние безразличия к окружающей обстановке, в том числе к звукам взрывов, дрожанию стен, покачиванию подвешенных