Дневник читателя. Русская литература в 2007 году - Андрей Немзер

«Всю правду» сооружают (иногда – из достоверных фактов) и потребляют Риты Скитер. Брат Дамблдора, знавший о нем много больше дурного, чем ушлая журналистка, и долгие годы не желавший его прощать, в конце концов оказывается важнейшим союзником умершего профессора. Дамблдор мог стать сгустком абсолютного зла, но – в отличие от Тома Реддла – не стал. Выбрал Добро, путь к которому всегда остается открытым. Не только для Кикимера (метаморфоза которого готовится долго и тщательно) или Малфоев (которых спасает любовь к сыну, прежде спасенному от полного порабощения Злу Дамблдором и Снеггом, о чем родители Драко ничего не знают, но что таинственно определяет их последний выбор), но и для Тома Реддла, нарекшего себя Темным Лордом. Об этом говорит ему Гарри в последнем поединке. Но тот, разумеется, не слышит. Потому как знания, которые кажутся ему абсолютными, отличаются «ужасающей неполнотой! …О домовых эльфах, детских сказках, любви, верности и невинности Волан-де-Морт не имеет ни малейшего понятия… Что все это обладает силой, превосходящей его собственную, силой, недоступной никакому волшебству, – эту истину он проглядел». И потому не только «план» его поломался («план» Дамблдора тоже сработал не вполне), но и раскаяться бывший Том Реддл не сумел, обрекая себя поистине ужасной участи. В том-то и дело, что граница между Добром и Злом не призрачна, а совершенно реальна, что любовь, верность и самопожертвование отнюдь не выдумки, что манипуляции с «фактами», которыми занимается не только Рита Скитер, но и ее Лорд, обвиняющий Гарри в трусости и одновременно «ловящий» его на приманку совести, не могут превратить ложь в правду.

Об этом и написана – повторю, как попугай, в который уж раз – единая книга Ролинг, чей финал точно соответствует общей авторской идее. Именно потому, что поттериана превосходно выстроена, я позволил себе высказаться о седьмой части до прочтения. Сюжетные неожиданности в «…и дарах смерти» есть (и угадать их нельзя), смысловых – нет. Потому я, откликаясь на шестой том, был уверен в благородстве Снегга, убившего на наших глазах Дамблдора.

Хвастать надо в меру. Предполагал я, что главным героем окажется не Гарри, а Невилл, – и промазал. Думал, что Гарри станет не мракоборцем, как он мечтал в детстве, а учителем. Меж тем о его трудовой деятельности в эпилоге не сказано ничего определенного (впрочем, можно предположить, что Гарри стал министром магии), но ясно, что протекает она не в Хогвартсе (впрочем, внимание, с которым взирают на Гарри волшебники, провожающие детей в школу и ироничная реплика Рона позволяют предположить, что главный герой Ролинг занимает пост министра магии). Зато зельеварение в лучшей школе колдунов преподает профессор Невилл Долгопупс, тот самый, что уничтожил последний крестраж и так обеспечил победу Добра над Злом.

Вот и все. Не хватает места ни на «дары смерти», которые отверг Гарри, ни на вопрос о том, почему был сохранен «дурной» факультет Слизерин, ни на тризну по погибшим – многим славным волшебникам и свободному домовому эльфу Добби…

15 октября

Про людей

О прозе Маргариты Хемлин

В журнале «Знамя» принято предварять публикации короткой заметкой «От автора». Иногда ее замещает послужной список – «Об авторе», иногда писатели рассказывают о себе. Маргарита Хемлин о личном умолчала, нужным же сочла сообщить читателям повести «Про Иосифа» (№ 10) вот что:

Есть странные люди. Но особый род странности – быть евреем. Я рассказала про Берту («Знамя», № 1, 2007). Теперь – про Иосифа. Вслед за Бертой и Иосифом настанет черед Ионы, потом еще кого-то…

Когда критик начинает спорить с автором по поводу удачной вещи (а обе «знаменские» повести Хемлин, на мой взгляд, больше, чем просто удачи), выглядит он несколько неадекватно. Если не сказать отчетливее. Мне и в младые лета было смешно и стыдно читать высокомерные пассажи Добролюбова про отсталое мировоззрение и правильное миросозерцание. Дескать, Островский с Гончаровым сами не понимают, что пишут, но это не беда – «реальный критик» с ножом к горлу лезть не станет (и на том спасибо!), но споро объяснит за даровитых несмышленышей, когда же придет настоящий день. Меж тем предуведомлением своим Хемлин невольно превращает меня в «наследника Добролюбова». Есть, впрочем, надежда, что не до конца.

Бывают ли вообще на свете «странные люди» – вопрос дискуссионный. Может, и встречаются. Но не в историях про Берту и Иосифа. Ничего странного в заглавных страстотерпцах при всем желании усмотреть не удается. Так же, как, к примеру, в солженицынской Матрене, или можаевском Федоре Кузькине, или чегемце Сандро, или – вопреки именованию – шукшинских «чудиках». Странна, невероятна, фантастична жизнь, которой обеспечил всех их (и много кого еще) русский ХХ век. Странно, что любимые персонажи Хемлин бесхитростно ухитрились (именно так!) пройти сквозь тяжкие мытарства, снести жестокие унижения (на которые не поскупились не только «история» и ее подручные, но и обычнейшие люди, включая родных и близких) и остаться живыми, способными любить и надеяться. Только ведь эта «странность» не индивидуальная, а родовая, общечеловеческая. И кто знает, не нормальнее ли она, чем подчинение императивам «истории», утрата лица, полное оскотинивание? (Когда оплаченное житейским успехом, а когда – и нет.)

Как не вижу я в Берте и Иосифе и их родственниках, свойственниках, знакомцах, соседях, гонителях, предателях и палачах ничего «странного», так не вижу в них и ничего исключительно «еврейского». Да, в прозе Хемлин все – от сюжетов до сказовой речи, внутренне чистая мелодия которой мучительно бьется о колдобины мертвых советизмов и в итоге одолевает навязанное безъязычие, – замешано на еврействе, но герои никак не сводятся к «национальному типажу». Даже если «еврейство» для персонажей значимо (это про Иосифа, собиравшего еврейские «древности», но совсем не про Берту; ее «история» смогла превратить в немку – сперва на радость, потом – на горе), не оно определяет их суть. Не в том даже дело, что среди евреев, русских, немцев, украинцев есть мученики и праведники, есть отъявленные негодяи, а есть и люди стертые, чье поведение полностью определено внешними силами. Дело в том, что и эти «амплуа» не закреплены за тем или иным человеком навечно. И не обязательно даже разведены во времени. Женщина, раз и навсегда полюбившая Иосифа (и как ни крепился добропорядочный семьянин, сердечно привязанный к жене, а взаимно); соблазнительница, а затем жена его сына; резко разошедшаяся со стариком-отцом дочь человека, которого Иосиф глубоко почитал; советская конформистка-карьеристка (ох, не удивлюсь, если в не охваченную повестью пору отбыла она сперва на «историческую», а потом – на «экономическую» родину) – все это одна и та же Римма. Одна и та же – в самые страшные и самые счастливые мгновения жизни Иосифа.

Перескажи истории Берты и Иосифа бегло и опуская экскурсы в большую историю, получишь в первом случае лихой авантюрный роман (героиня меняет места проживания, национальности, мужей), а во втором – роман «интеллектуально-психоаналитический» (то есть текст, пригодный для соответствующих интерпретаций). Между тем рассказывает Хемлин про обыкновенную (то и страшно) жизнь. Которая интереснее всякой выдумки. В прошлом, настоящем и будущем.

Иосиф узнал про Эмму (дочь, собравшуюся замуж за молодого офицера. – А. Н.) в обед и принял факт спокойно. Спросил, когда свадьба. Оказалось, через три дня.

– И сколько они женихались? – спросил Иосиф.

– С месяц. У них любовь с первого взгляда, – гордо ответила Мирра.

– Могли бы и повременить. Проверить чувства.

– Ай, Иосиф! Теперь не проверяют. Павла в другую часть переводят – в Чернобыль, так хотят все оформить до отъезда. А там для Эммочки место есть – она узнавала, в медчасти. И Веня из армии вернется, там какое-то громадное строительство затевают – надо же ему где-то работать. У нас захолустье стало, работы не найдешь. И Златочка в Чернобыль переберется… И мы с тобой к детям под крыло… Это ж чистый рай! Одна Припять чего стоит! Йося, мне кажется, мы с тобой начинаем новую жизнь. Не обижаешься, что я так думаю? Не отвечай, а то я знаю, ты испортишь. Ты молчи, молчи, Йосенька.

Повесть «Про Иосифа» заканчивается молчанием. В котором мы, увы, слышим много больше, чем верная и добрая жена грустного героя.

Есть такая незамысловатая риторическая фигура. Используют ее – вопреки сколь устойчивому, столь и вздорному предрассудку – далеко не только сыны Израиля. И щедрее любых выдумщиков, хроникеров, баснописцев и анекдотчиков на нее сама наша жизнь. Если кто не понял, объясняю: ирония.

Реплику от автора Маргарита Хемлин завершает советом:

…в целом жалеть его (Иосифа. – А. Н .) не нужно. То есть он все равно не оценит.