«Если», 1994 № 10 - Ричард Маккенна

Итак, основной герой нашего рассказа — мелатонин, возможно, окажется ключевым фактором противоопухолевой защиты.

Недавно в швейцарском курортном городке Локарно состоялся международный симпозиум «Эпифиз, мелатонин и рак». В течение 4 дней ученые из разных стран мира обменивались своими мнениями о роли мелатонина в механизмах возникновения и развития рака. С блестящим докладом выступил доктор Дэвид Блэскиз Нью-Йоркского исследовательского университетского центра, многолетние исследования которого позволили ему пару лет назад опубликовать статью под интригующим названием «Эпифиз — противораковая железа».

Прогуливаясь вечером после очередного заседания по набережной прекрасного озера Лаго Маджори, мы с доктором Блэском оживленно обсуждали эту проблему. В процессе беседы почти одновременно у нас обоих возникла еще одна ассоциация, косвенно свидетельствующая об антиопухолевых свойствах мелатонина.

Мы подумали, а не связана ли известная высокая смертность от онкологических заболеваний у людей, которым в детстве удалили аппендикс, с исчезновением большого «депо» мелатонина (помните, мы упоминали, что наибольшее число мелатонин — содержащих эн-терохромаффинных клеток содержится именно в червеобразном отростке)?

Недаром «appendix» переводится с английского как «приложение, дополнение». Оказывается, это не лишний, ненужный орган, а очень существенное, нужное приложение, осуществляющее жизненно важные функции. Так что отношение к нему стоит пересмотреть: всегда ли необходимо решительно удалять его из организма?

И еще об одной общебиологической загадке. Связана она с гипоталамусом — центральным органом управления эндокринной системой.

Ученые установили, что на протяжении жизни активность гипоталамуса нарастает (это запрограммировано генетически). По современным представлениям, процессы старения, возрастные серьезные сердечно-сосудистые расстройства, опухолевый рост (!) и даже сама биологическая смерть — результат достижения гипоталамусом определенного порога своей активности.

В этой связи известный патолог академик И. Давыдовский в одной из своих работ даже писал: «…в принципе каждый человек когда-либо должен был бы умереть от рака, однако просто не все доживают до своего рака».

Математический анализ показал, что активность гипоталамуса могла бы достичь своих критических (губительных для организма) величин не к 70 и более годам, а гораздо раньше. Что же противодействует этому в организме? Где расположены часы, отсчитывающие, образно говоря, продолжительность человеческой жизни? Высказываются небезосновательные предположения, что, в эпифизе.

Биохимики показали, что, наряду с мелатонином, в нем синтезируется новый гормон, названный антигипоталамическим фактором. Существование этого вещества подтверждают и косвенные данные: у детей, в эпифизах которых есть опухоли, разрушающие истинные клетки этой железы, происходит преждевременное старение организма.

Так давайте же помечтаем о том, чтобы ученые смогли выделить антигипоталамический фактор в чистом виде и синтезировать его.

Профессор А. Хелимский в связи с этим справедливо пишет, что «в умелых руках эндокринолога он может оказаться одним из самых мощных средств воздействия на грозных врагов человечества: гипертонию, старость, рак, смерть».

Будут ли разгаданы тайны? И сколько их вообще? Будем надеяться, что маленький «диспетчер жизни» с помощью познавших его людей навсегда преградит раку путь.

Часы, шипя, двенадцать раз пробили

В соседней зале, темной и пустой,

Мгновения, бегущие чредой

К безвестности, к забвению, к могиле.

Мир — бездна бездн.

И каждый атом в нем

Проникнут богом — жизнью, красотою.

Живя и умирая, мы живем

Единою, всемирною Душою.

Ким Стэнли Робинсон

СЛЕПОЙ ГЕОМЕТР

А. Развитие того, кто рождается слепым — а я таким и родился, — отличается от развития зрячих. Причины этого понятны. Развитие ребенка, физическое и духовное, в значительной мере связано со зрением, которое координирует чувства и действия. Когда зрение отсутствует, реальность — трудно ее описывать — представляется чем-то вроде пустоты, в которой обретают существование преходящие вещи: ты слышишь, хватаешь предметы, суешь в рот, а если роняешь или если наступает тишина, вещи уходят в небытие, перестают существовать. Откровенно говоря, подобное ощущение возникает у меня едва ли не каждую секунду. Разумеется, зрячих детей тоже необходимо приучать к «постоянству» предметов: ведь стоит спрятать игрушку за ширму, как младенец вообразит, что та перестала существовать; однако зрение (скажем, он замечает, что игрушка или человек чуть-чуть выступает из-за ширмы) намного облегчает восприятие предмета как сущего. Со слепыми же детьми все гораздо сложнее, на обучение уходят месяцы, а то и годы. А при отсутствии понятия об объективной реальности невозможно приобрести представление о самом себе, без которого все явления и события словно являются «продолжениями» тела. Осязательное пространство — тактильное, пространство тела, — расширяется и заполняет пространство визуальное. Всякий слепорожденный рискует увязнуть в самом себе.

«Но мы также обладаем — и знаем, что обладаем, — полной свободой преобразовывать в мыслях и фантазиях наше человеческое, историческое существование».

Эдмунд Гуссерль. «Происхождение геометрии».

С. Отметим точку А, затем точку В. Через них можно провести одну-единственную линию — АВ. Допустим, что события, происходящие адрон за адроном в невообразимо краткий миг действительности, который называется настоящим, это точки. Если соединить их между собой, появятся линии и фигуры — фигуры, которые придадут форму нашим жизням, нашему миру. Если бы мир являлся евклидовым пространством, тогда мы смогли бы постичь формы своих жизней. Однако он вовсе не евклидово пространство, а потому наше понимание — не более, чем математическая редуктивная система. Иными словами, язык как разновидность геометрии.

АВ. Мои первые воспоминания — о рождественском утреннике, когда мне было около трех с половиной лет. Среди прочего я получил в подарок мешочек со стеклянными шариками и был зачарован тем ощущением, какое испытал, ощупывая тяжелые стеклянные сферы, такие гладкие, звонко постукивающие друг о друга, столь схожие между собой. Не меньшее впечатление произвел на меня кожаный мешочек — необычайно податливый, весь какой-то услужливый; вдобавок, он затягивался кожаным же шнурком. Должен заметить, что с точки зрения «тактильной эстетики» нет ничего более прекрасного, чем хорошо смазанная кожа. Моей любимой игрушкой был отцовский ботинок. Так вот, я катался на шариках по полу, улегшись на них животом (непосредственный контакт), и вдруг очутился рядом с елкой, очень и очень колючей. Я поднял руку, чтобы сорвать несколько иголок и растереть их пальцами, и неожиданно прикоснулся к чему-то такому, что принял в возбуждении от игры за еще один шарик. Я дернул — и елка рухнула на пол.