Царь Алексей Михайлович - Александр Боханов

Потому теперь и надлежало Государству защищать Церковь всеми средствами, в том числе и земной мощью царской власти. Ведь у Церкви и у Государства один вечный и нетленный Идеал — Иисус Христос. А без Него нет жизни не только у преданных Ему, но и у Руси. Потому защита Церкви и являлась основополагающей обязанностью государства.

В этой связи — одна смысловая ассоциация. Когда в конце XIX века «великий писатель земли русской» граф Лев Толстой (1828–1910) начал проповедовать антиправославные идеи и, применительно к Иисусу Христу, договорился до того же самого кощунственного тезиса, который когда-то тайно распространяли «жидовствующие», то он стал не «преступником», а — «кумиром» русской интеллигенции. Нечего и говорить, что не только о «пожжении» яснополянского нигилиста, но даже о его административном преследовании не могло быть и речи, хотя Закон продолжал охранять Православие, считавшееся и, через двести пятьдесят лет после «Уложения» Царя Алексея Михайловича, основополагающей духовной ценностью России. Однако два века петровской «европеизации», сопровождавшейся неизбежной дехристианизацией, разрушали духовную монолитность страны и народа, и чем дальше, тем больше.

Не исключено, что некоторые могут истолковать заявленный тезис совершенно превратно: мол, автор выражает сожаление о том, что графа Толстого не сожгли! Ничего подобного автор настоящей работы в виду не имел. Вышесказанное должно подчеркнуть только одно принципиальное историософско-эсхатологическое обстоятельство: если в православной стране, где Вера охранялась законом, можно было безнаказанно богохульствовать и при этом еще и срывать аплодисменты «образованной публики», то дело Православной Империи уже было обречено. Тремя же веками ранее общественный климат в России был совершенно иным…

К выше процитированной статье первой главы «Уложения» непосредственно по смыслу примыкает и следующая, защищающая церковное священнодействие. В ней говорится, что если «какой бесчинник» в церкви Божией, во время святой литургии, помешает литургическому действию, то такого богохульника требуется выявлять, провести дознание и если таковой факт будет точно установлен («допряма»), то «казнить смертию без всякой пощады». Еще одно наказание смертью предусматривалось за учинение драки в храме, и если при этом один из участников «убьет кого-то до смерти», то такого злодея надлежало «казнить смертию»[279].

Отдельные статьи особо защищали благолепие священнодействия, которое не позволялось нарушать сторонними суетными делами. В статье восьмой первого раздела говорилось: «А в Церкви во время церковного пения, Государю Царю и Великому Князю Алексею Михайловичу всея Руси, и Великому господину Святейшему Иосифу Патриарху Московскому и всея Руси, и Митрополитам и Архиепископам, никому ни о каких своих делах не бити челом, чтобы от того в Церкви Божией во время церковного пения смятения не было». Никакого наказания тут не предусматривалось, но Законодатель счел необходимом сделать нравоучительное пояснение, гласившее, что «православным христианам подобает в Церкви стоять и молиться со страхом, а не о земном думать».

O защите чести сана Первосвятителя в этом разделе не говорилось; Никон еще не был Патриархом, при котором, надо думать, подобная статья непременно бы появилась. Об этом речь шла в разделе «О суде». Здесь наказания за преступления против чести священнического чина имели разную квалификацию, в зависимости от общественного статуса человека. Если «бесчестие словом» (оскорбление) исходило от боярина, окольничего или «думного человека», то в таком случае провинившийся должен быть выдан «головою» на суд Патриарха. Если же кто обесчестил словом митрополита, архиепископа, епископа, то должен был заплатить огромный штраф оскорбленному: митрополиту — четыреста рублей, архиепископу — триста, епископу — двести.

Чтобы составить некоторое представление о стоимостном значении рубля того периода, нелишне привести ценовые показатели того времени, которые содержатся в «Уложении». Так, конь стоил восемь рублей, кобыла — три, корова — два, бык — два рубля и т. д.[280].

Если же священнический или монастырский чин оскорбит стольник, дворянин, гость (купец), дворовый человек, или иноземец, то за Патриарха — бить батогами, а за оскорбление прочих полагалась тюрьма[281].

Строгие кары предусматривались за оскорбление чести Государя, но особенно — злоумышления против него. Этому посвящен второй раздел «Уложения», насчитывающий 22 статьи, восемь из которых предусматривали смертную казнь. Ею карались те, кто «замыслил злое дело» против Царя, кто составлял заговор против Помазанника, рассылал грамоты, собирал войско, сдавал город недругу, кто устраивал пожар в городе или в царском дворце, кто ведал о заговоре, но не сообщил[282]. Эти статьи явно были навеяны событиями Смутного времени.

Самый большой раздел «Уложения» десятый — «О суде». Он насчитывает 287 статей. Здесь устанавливалась процедура судопроизводства и давалась квалификация деяний, подлежащих судебной юрисдикции. Судья обязывался судить всех людей, независимо от общественного статуса, «вправду», а «вымыслом в судных делах по дружбе и по недружбе ничего не прибавлять, ни убавлять, и ни в чем другу не дружить, а недругу не мстить», вершить Государева дела не стыдясь лица сильных, «и избавлять обиженного от руки неправедного»[283].

Чрезвычайно строго «Уложение» относилось к судьям, творившим «дела несправедливо», способных выносить приговоры «по дружбе» или «из-за корысти». В таких случаях подобного судью ждали наказания: отстранение от дел, большие штрафы или «торговая казнь». Тут невольно напрашивается актуальная ремарка: вот если бы в нынешней, «демократической России», в начале XXI века, ответственность судей за дела неправедные была бы столь же строгой, как в XVII веке, вероятно и судебного произвола стало бы куда меньше…

Для характеристики духовно-назидательных принципов строя русской жизни, зафиксированных в «Уложении», чрезвычайно показательной является глава 14. Называется она «О крестном целовании» и насчитывает 10 статей. Крестоцеловальная клятва широко распространилась со времени начала христианизации Руси, став нормой обычного русского права задолго до проявления «Уложения 1649 года». Побывавший в Московии дважды, в 1517 и 1526 годах, барон-католик Сигизмунд Герберштейн (1486–1566) свидетельствовал, что русские «при клятвах и ругательствах редко употребляют имя Господне, а когда клянутся, то подтверждают свои слова и обещания целованием креста»[284].