Рассказы о дяде Гиляе - Екатерина Георгиевна Киселева

Если речь заходила о молодежи, дядя Гиляй любил повторять закон, существующий на зимовниках, где тренировали молодых лошадей: «Когда конь берет барьер, не говори ему „нет“».

Аполлинарий Михайлович Васнецов, десятки лет наблюдавший отношение Гиляровского к художественной молодежи, как-то написал, что «многие из молодых только от него впервые услыхали искреннее слово одобрения и многие только благодаря этому стали правильно расти и развиваться».

До конца жизни бывал дядя Гиляй на выставках, продолжал общаться с художниками, откликался словами привета на их праздники, нередко в стихах, как, например, Павлу Радимову на его выставку, открывшуюся уже в 30-х годах:

Пиши, рисуй и вдохновляй, Чернил и красок не жалея. В день молодого юбилея Привет тебе. Старик Гиляй.

БЫЛИ

Много лет неизменное участие проявлял дядя Гиляй к художнику Николаю Ивановичу Струнникову. Он встретил его мальчиком в сторожке парфюмерной фабрики Броккара, где Коля Струнников рисовал этикетки к флаконам, коробкам…

Дядя Гиляй сразу обратил на мальчика внимание, расспросил и узнал о желании стать художником. Да жить ему было негде и не на что, вот и работал, а не учился. Помог дядя Гиляй, отвел Струнникова в ляпинское общежитие, а там поступил Николай Иванович в московское Училище живописи, учился у Валентина Серова, затем в академию к Репину поехал.

С дядей Гиляем Струнников дружил всю жизнь. Не однажды писал портреты его, дочери, любимых писателем запорожских казаков. И положил своими работами начало «портретной» дяди Гиляя — так стали называть в Столешниках со временем одну из комнат.

— Здесь «были жизни» дяди Гиляя, — говорил он иногда тем, кто впервые попадал в эту комнату. Дом дяди Гиляя в старой Москве — понятие определенное. Не случайно извозчику достаточно было сказать: «К Гиляровскому» — и привозили в Столешников переулок.

Много, много лет дорога к дому дяди Гиляя вела к месту, где жили внимание и участие без назиданий и поучений, поддержка, ненаходимый пятак, нужное человеку доброе слово. В старой Москве знали: куда бы ни шел дядя Гиляй, он сворачивал с пути, если требуется его помощь.

По-разному проявлял ее дядя Гиляй. В Столешниках всегда было много разнообразных копилок. На ходу, при случае, обязательно после гонораров, которые были у него невелики, он опускал в копилки мелочь, а то и рубли. Иногда дома не оказывалось денег — копилки оставались неприкосновенными. Владимир Алексеевич поочередно опустошал их лишь тогда, когда отправлялся в путешествия по трущобной Москве либо в поездки на Волгу, иные оставались дома для тех, кто приходил за помощью. Нередко в копилки дяди Гиляя опускали монеты и его близкие друзья, те, кто бывал в его доме.

Дом Владимира Алексеевича в старой Москве связывался с понятием своеобразного центра художественной интеллигенции. Дом и хозяин в разные периоды оказывались на жизненном пути М. Н. Ермоловой, А. И. Южина, А. П. Ленского, В. Н. Немировича-Данченко, Ф. И. Шаляпина, А. П. Чехова, А. И. Куприна, А. М. Горького, В. Я. Брюсова, А. К. Саврасова, И. Е. Репина, И. И. Левитана, А. Е. Архипова… — всех не перечесть! Но многие, очень многие люди из тех, кто составляет гордость и славу нашей культуры, знали дорогу к дому дяди Гиляя и преодолевали ее ради минут и часов общения с ним.

Дом и сейчас хранит вещественные следы этих общений, потому что дядя Гиляй бережно хранил их, хранил как драгоценные реликвии, как память о замечательных людях, об ушедшем времени.

В 1908 году Москва тепло отметила 25-летний юбилей беллетриста Владимира Алексеевича Гиляровского. Как бы в укор тому, что именно этим видом литературы не дали возможности заниматься Гиляровскому, запретив и уничтожив его первую книгу «Трущобные люди», общественность отмечала дату публикации первого рас сказа Гиляровского в 1883 году. Газеты и журналы говорили о деятельности Гиляровского-беллетриста. К юбилейным дням вышла книга рассказов дяди Гиляя «Были». Первый, кому он послал сборник, был Лев Николаевич Толстой. Толстому в 1908 году исполнилось 80 лет. На титуле книги дядя Гиляй написал: «…Дорогой Лев Николаевич! 28 августа я хотел послать Вам телеграмму и не послал. Сел писать Вам письмо: вышел рассказ „Песня“. 30 августа я напечатал его в „Русском Слове“, а в октябре закончил им эту мою книжку „Были“. Были у меня хорошие минуты, когда я бывал у Вас в Москве, когда ходил с Вами на Чеховский вечер, когда… и много этих незабвенных „когда“… И в память этого примите мои „Были“. Это кусочки моей жизни. Примите и все наилучшие мои к Вам чувства».

В «портретной» дяди Гиляя висела фотография Льва Николаевича с автографом, кратким, как почти все его дарственные надписи: «Владимиру Алексеевичу Гиляровскому — Лев Толстой». Получен был портрет от Толстого в Хамовниках в 1899 году и всегда свято хранился.

Здесь же, в бывшей столовой, взятый под стекло, в простой черной рамке хранился адрес, который в юбилейные дни получил Гиляровский от «Русского слова». Печатным шрифтом было набрано на листе прекрасной бумаги: «…Дорогой Владимир Алексеевич! Правильнее всего и лучше всего было бы вместо адреса написать Вам экспромт. Человеку, который экспромтом был рабочим, экспромтом стал артистом, экспромтом геройствовал на полях сражения, экспромтом сделался писателем и — что удивительнее всего — экспромтом создает свои экспромты — такая форма приветствия была бы самой подходящей. Но мы не Гиляровские, мы только товарищи Гиляровского.

В качестве товарищей мы не будем