Истощение времени (сборник) - Владимир Орлов

– Сбегаешь, значит?

– Что? – спросил Николай.

– Ты просто струсил!

– Чего, интересно?

– Сам прекрасно знаешь чего!

– Ну ладно, – резко сказал Николай, – это уж мое дело.

И дверь он закрыл резко.

– Самое настоящее предательство! – вскочил Букварь.

– А ты помолчи, – устало сказал Виталий. – Что ты можешь? Ты все равно не можешь быть объективным… Как, впрочем, и я.

– Почему?

– А потому… а потому, что я люблю Ольгу. И ты ее любишь.

– Ты говоришь ерунду! Про меня…

– Я знаю, что говорю.

– Бросьте вы, – проворчал Спиркин, – тут есть еще одна бутылка… Надо только отбить сургуч…

Буратино спал, уткнувшись носом в угол.

Он спал сидя, скрючившись, подтянув оранжевые колени к морковному подбородку. От потолка к нему тянулись черные нити, обхватившие его пояс. Пластмассовый человек был подвешен к потолку, посажен на нитяную цепь, как заурядная дворняжка.

– Ольга, ты спишь? – спросил Букварь.

Ольга лежала на кровати в ковбойке и лыжных брюках, лежала на животе, примяв лицом подушку. Она помотала головой, даже не подняла ее.

– Я думал, ты спишь, – сказал Букварь. – Девчата из вашей комнаты уже пошли в столовую. Ты бы тоже шла.

Ольга подняла голову, привстала, опустила ноги на пол. Она сидела теперь против Букваря, и Букварь видел, что глаза ее не покраснели, они были только чуть-чуть сонные. А он боялся, что глаза у нее будут красные.

– Я не пойду. Нет аппетита.

Ольга поправила кофту, достала из кармана брюк толстую редкозубую расческу и стала приводить в порядок волосы.

Букварь молчал, растерялся, не знал, о чем говорить, когда он увидел, что глаза у Ольги не красные. «А почему они должны обязательно быть красными?»

– Я насчет Даши, – соврал Букварь. – Я слыхал, что она решила работать на стройке. И будет в вашей бригаде.

Ольга кивнула.

– Вы уж там… Вы уж с Зойкой возьмите над ней шефство.

– Угу, – кивнула Ольга, – ты не беспокойся.

Букварь смотрел на ее черные густые волосы, на длинные тонкие Ольгины пальцы, и ему хотелось провести рукой по ее угольным волосам. Он топтался на месте, словно забыл урок, вызубренный и теперь вылетевший из памяти.

– Да, вот еще, – вспомнил вдруг Букварь, – ты еще не знаешь. Мы заявление Мотовилову подали. Я, Спиркин и Виталий. Мы решили учиться на путеукладчиков… Ты еще не слышала?

– Нет, я не слышала.

– А мы вот… Он подписал. Завтра переезжаем в Курагино. От бригады все равно остался пшик. Значит, переезжаем…

– Значит, переезжаете…

– Все равно ведь наш поезд из Кошурникова уходит. Здесь только 241-й останется. Печорский. А наш весь будет в Курагине и на Кизире. И вашу бригаду переведут через недельку. Ты что, не знаешь?

– Нет. Не знаю…

– Сегодня уж всем объявили. Сегодня…

Букварь осекся. Стал уныло водить пальцем по желтой скатерти, разложившей подсолнухи на квадратном столе.

Ольга не слушала. Отвечала словно из вежливости, безучастным, чужим голосом. Букварь старательно тер подсолнухи, и из них могло бы уже потечь масло.

– Что? – спросила Ольга. – Что ты сказал?

– Я? Я ничего не сказал.

– Угу, – кивнула Ольга.

Она вытащила Буратино из его скучного угла, ткнула пальцем в пластмассовую спину, и Буратино, описав дугу, начал раскачиваться на черных нитках перед Ольгиными глазами.

– Садись, Букварь, что ты стоишь?

Теперь Буратино с повисшими желтыми руками и опущенным морковным носом раскачивался перед глазами Букваря. Маятник, отмеряющий Ольгину тоску.

– А погода все держится, – сказал Букварь. – Жаль, что купаться негде. Ничего, теперь в Курагине…

– Да, в Курагине…

Она снова толкнула пластмассовую спину, и маятник начал вести свой счет быстрее.

– Оль, – сказал Букварь, – ты провожала его?

Ольгины плечи вздрогнули, пошли вверх, изобразили недоумение: «С какой еще стати?» «У плеч своя азбука, – подумал Букварь, – как у флажков на корабле».

– Они уехали очень рано, – палец еще раз придавил подсолнух, – часов в пять. Мы со Спиркиным подняли головы, но так и не встали. Виталий даже не проснулся, когда он уходил.

Буратино проплыл вправо, и Букварь машинально скосил глаза вправо. Его раздражало медленное, размеренное движение пластмассового парня, посаженного на цепь.

– Вот ведь, – сказал Букварь, – оказался человек подонком.

Ольга сидела молча.

– Оль, ты особо не переживай. Не выдумывай себе горя… Нет, на самом деле. Даше ведь труднее… Ты…

Ольга встала.

Быстро прошла мимо Букваря и остановилась у стола.

– Уходи, – тихо сказала Ольга.

Букварь повернул голову в ее сторону и смотрел удивленно, словно понять не мог, чего она хочет.

– Уходи! – Ольга кричала. Стояла, сжав кулаки, решительная. – Уходи! Ты ребенок, и не получается из тебя утешителя! Повзрослей!

Букварь резко встал.

Пошел быстро к двери, не глядя на Ольгу, стиснув зубы, у двери обернулся неожиданно и увидел не Ольгу, а скрюченного Буратино, повисшего беспомощно в воздухе, увидел черные нити, натянутые, перекрутившиеся, вздернувшие Буратино над полом. «Все сейчас вот так перекрутилось…» Букварь, застыв на секунду у двери, рванулся к остроносому парню, дернул со злостью черные нитки, и они повисли на его пальцах.

– Ты что? – подскочила Ольга. – Зачем?

Букварь, стараясь быть спокойным, медленно снял с желтого пояса нитки, скомкал их, бросил в угол и усадил Буратино на скатерть с подсолнухами.

– Он хоть и пластмассовый, – сказал Букварь, – а все же человек. И ни к чему сажать его на цепь, как дворняжку.

На улице жарило солнце. Отрабатывало за июньские каникулы.

«Ну, сходил? А зачем? Успокаивать? Успокоил? Или проверить слова Виталия? Так он же сказал ерунду. Чепуху! Сам, наверное, любит, вот и кажется ему всякая чепуха! А я… А мне… Просто… мне очень хотелось увидеть Ольгу…»

Костыльные молотки были тяжелые, с длинными деревянными ручками. Молотками полагалось пришивать рельсы к шпалам. Рельсы в Курагино завезли, а шпалы полеживали где-то в Абакане. Молотки стучали на плакатах.

– …креозот – это черная маслянистая жидкость, которой пропитаны шпалы…

Макогон ходил у доски и тыкал указкой в разноцветные квадраты. Макогон был худой, длинношеий, похожий на гусака.

Спиркин записывал все старательно, спешил, звякал пером о коричневые бока чернильницы. Открытая чистая тетрадь лежала на парте перед Букварем. Букварь сидел, подперев рукой голову, и сдирал ногтем черную блестящую краску.

– Все поняли? И вы, Колокшин, поняли? Повторите.

– Что? – спросил Букварь.

– Он устал. – Шепот у Спиркина получился таинственный. – Мы весь день собирали дом за конторой…

– За конторой? – сказал Макогон, и ободранная указка снова уткнулась в зеленый квадрат.

На плакатах передвигались по рельсам краны-путеукладчики, рабочие тащили захватами рельсы. Захваты были похожи на большие щипцы, а собранные звенья – на широкие лестницы с толстыми ступеньками.

– О чем ты думаешь? – прошипел Спиркин. – Зачем же тогда ходить на курсы?

– Ладно, отстань! – обиделся Букварь. – Занимайся своим чистописанием.

Он взял ручку, макнул перо в чернильницу, и на тетрадочный лист спрыгнула клякса. Букварь подумал и положил ручку. Ну ее к черту!

«А вот если такими щипцами колоть сахар, получится что-нибудь или нет? Только нужен здоровый кусок сахара. Наверное, размером с целого Спиркина…»

– …и все пока. – Указка постучала по доске. – Где-то у насыпи валяется несколько шпал. Видел я. Может, все-таки удастся провести практическое занятие? Вы свободны…

Хлопают крышки парт. Будущие путеукладчики свободны. Длинный Макогон смотрит, наверное, сейчас в спину ему, Букварю, и укоризненно качает головой.

– Букварь! Букварь! Что вы так долго!

Вот тебе раз! Зойка. Собственной персоной. Великолепная, как всегда. Топчет у крыльца пыль стройными, загорелыми ногами.

– Я приехала, Букварь. Ты видишь?

– Зойка!

– А ты все учишься! Это уж точно! А у вас, к сожалению, ноги кривые… Нет, это я не тебе, Букварь, это я вон тому парню с восьмеркой вместо ног.

– У тебя новая прическа. Ты похожа на Бабетту.

– Это заметно?

– Что заметно? Прическа или то, что ты похожа на Бабетту?

– И то и другое.

– Само собой!

– Ну, пошли.

– Куда?

– Куда-нибудь. Возьми меня под руку.

– Вся бригада приехала? – замешкался Букварь.

– Нет, я одна. Бригада приедет завтра. И Ольга и Даша…

– Ага, – сказал Букварь и неуклюже взял Зойку под руку.

– Я по тебе очень соскучилась, – шепнула Зойка.

– Ну, и я тоже…

– Как у вас тут, в Курагине?

– Ничего, цивилизация. А как у вас?

– Мастерскую закончили. Новую.

– Так быстро? Как же вы это?

– Мы ведь виртуозы! Что нам стоит! Куда мы идем?

Первый вечер – танцы. Второй – танцы. И третий вечер – танцы. Усталое шарканье ног по стареющим, стершимся доскам. Рука на желтой, оранжевой и лиловой талии. Зойка меняет наряды. Проплывают вдруг в толпе танцующих смеющиеся Ольгины глаза. Значит, она приехала. Значит, теперь надо будет проходить мимо нее и не обращать на нее внимания, словно бы ее и нет. Значит, надо будет… Первый вечер, второй, третий…