Сестры печали - Андрей Гребенщиков

Вадим появился в проеме последним. Ему еще предстояло задраить люк, он потянулся к трапу и вдруг… исчез. Без вскрика, без малейшего шума и даже шороха. Только что стоял перед ними, чуть подавшись наружу, – на неизмеримо короткий миг крылатый силуэт мелькнул на подсвеченном луной фоне, и взрослый человек, не самой скромной комплекции, в полном обмундировании, пропал из виду, будто пушинка, унесенная неожиданным порывом ветра.

КПВТ сбился, замолчал, стрелок не решался вести огонь по отяжелевшей вичухе, улетающей с еще живой, бьющейся в ее когтях жертвой. Милосердие победило сомнения: длинная очередь, прощальный залп в честь командира, сбила набирающую высоту тварь… а с ней и обреченного на ужасную смерть Вадима…

Задраивал люк Петя. Трясущимися, непослушными руками… Он что-то говорил, наверное, кричал и проклинал, но БТР уже мчался по засыпанной снегом дороге, надсадно рыча громоподобным двигателем, забивающим все остальные звуки в радиусе не одного десятка метров.

Вичухи не преследовали добычу, которая была им не по зубам. Властелины неба здраво оценивали свои шансы против бронированного сухопутного «чудовища». Жаль, что «уазик» и его пассажиры оказались для них легким трофеем…

– Петя, сколько нам еще?

Оставшийся не у дел водитель пожал плечами:

– Трудно сказать, дороги практически нет… В километрах немного, а в часах и минутах – хрен его знает. Обычно получилось час-полтора, сегодня – не поручусь.

– Как называется место, куда мы едем? – первый шок прошел, и Летиция больше не теряла времени даром.

– Названия не знаю, – бесхитростный Петя говорил правду. – Все зовут их Сестрами. Не место, а тех, кто там живет.

– Что за Сестры такие?

– Они странные, – подмосквич нахмурил лоб. – Не злые, нет, ничего плохо сказать о них не могу, но… Я их побаиваюсь, особенно Настоятельницу. Она… она… самая странная из всех… Все странные, но она страннее остальных!

Пете явно не хватало слов. Он не думал ничего скрывать, однако и рассказать толком ничего не мог.

– А я им зачем понадобилась?

– Нам начальство не докладывает, – он смутился. – Сестры хорошо платят, редко деньгами или патронами, у нас всего этого в достатке. Но они умеют лечить даже безнадежно больных и раненых, чуть ли не каждый солдат из Общины попадал к ним на операционный стол… Генералы, наши старикашки, регулярно наведываются к Сестрам: старость неизлечима, но, похоже, Настоятельница умеет с ней договариваться.

– Сестры – врачевательницы? Не самая коварная профессия. Но я не догоняю, что тебя в них пугает, что с ними не так?

Вполне объяснимая настойчивость девушки не нашла понимания у Пети, молодой человек напрягся, недовольно засопел и выдал единственное:

– Они странные.

Разговор заглох сам собой, и всю оставшуюся дорогу путники ехали молча, под надоедливый аккомпанемент совершенно немелодичного дизеля.

В пункт назначения, представляющий собой частокол из бревен, а за ним единственное невзрачное здание, напоминающее сторожку, прибыли через два с половиной часа. БТР остановился у ворот и терпеливо дожидался, пока кто-то невидимый не освободил проезд внутрь периметра.

– Прибыли, – констатировал очевидное водитель погибшего «уазика» и распахнул люк. Однозначным, не допускающим толкований жестом пригласил девушку на выход, а там Летицию уже ждали: темный силуэт в абрисе отраженного света.

Глава 19

Firestarter

Пустота. Она не черная, она лишена всех цветов. Пустая, без всего…

Я в пустоте, но я тоже пуст… Я Пустота в квадрате, Ничто, помноженное на Ничто. Это почти больно, но даже боли здесь нет, как нет и самого «здесь».

У пустоты есть границы, за ними что-то есть, что-то происходит, я слышу голос, зовущий кого-то, возможно, даже меня. Но разве пустота может ответить чем-то, кроме молчания?

Молчание в пустоте – жаль, нет красоты, иначе это было бы очень красиво…

Там, откуда я, царит безвременье, идеальное и совершенное. Голос, призывающий меня, угрожает моему безмятежному несуществованию, я хочу спрятаться, чтобы не слышать, но в Пустоте не укрыться, и я обречен.

Голос волнами и вибрациями врывается в мой мир, уничтожает тишину и пустоту. Он беспощаден. Свет. Взрыв. Перед несмертьюя вижу Лицо.

– Солдатик, черт тебя разбери! Солдатик! Очнулся, твою мать, очнулся! – Голос принадлежит Лицу. Бледному, изможденному, больному. Лоб, испещренный пока еще неглубокими морщинами, усталые красные глаза, ввалившиеся щеки, тонкогубый рот и виски́, покрытые первой сединой. Кто ты, уничтоживший мой мир? Почему ты так жесток?

– Солдатик, скажи что-нибудь! Две недели, слышишь, тебя не былопочти две недели! Кивни головой, если понимаешь!

Я киваю – какое странное ощущение, – хоть ничего и не понимаю.

– Живой, хороняка! Живой!

Живой? Забытое чувство, но когда-то я уже был живым, и это пугает страшнее Лица, Голоса и яркого, колышущегося Света.

– Больно глазам? Всего лишь свечка, но сейчас отодвину подальше, ты совсем отвык за две недели…

Свет смещается на периферию зрения и уже почти не причиняет мне мук. Полутьма – нежная и баюкающая. Нужно погрузиться в нее, жить – это очень тяжело, я должен отдохнуть.

Лицо подолгу разговаривает со мной. Себя оно называет Люком, а меня Солом… Я слышу слова, очень много слов, целые потоки и реки, даже моря, но они текут мимо, превращаются в звуки и рассыпаются буквами… Это красиво, но мне не хватает тишины.

Люк вливает в меня какие-то жидкости, я не хочу, боюсь захлебнуться, но он жесток и каждый раз побеждает. Иногда я забываю сопротивляться, некоторые жидкости начинают мне нравиться… Это капитуляция, но у меня нет сил для борьбы.

– Твой любимый бульон из древней химии… если будешь хорошим мальчиком, заварю горячий чай… не дергайся, это всего лишь лекарства…

Здесь есть Время, Люк утверждает, что оно лечит. Но он глуп, он заразил меня Жизнью, опаснейшей из болезней, лечение опоздало…

– Сол, хватит валяться! Попробуй встать, я помогу.

Мне все равно. Если мучитель приказывает встать, я встану. Я встаю, едва удерживаясь на слабых, непослушных ногах. Это страшно и больно.

– Солдатик, не филонь! Напрягись, не бойся, я держу. Делай шаг, ну же!

Шаг и второй. Я могу.

– Красавец! Но дальше нельзя, там опасное солнце, нужно защитить глаза.

Люк что-то надевает на мое лицо, и становится темно и хорошо. Он ведет меня – шаг, еще и еще. Яркий свет. Больно.

– Потерпи немного, солнце почти село. Я хочу, чтобы ты посмотрел вокруг.

Кто-то или что-то громко ржет. Но это не страшно, я чувствую в звуке… радость.

– Бронька совсем по тебе истосковалась. Ты помнишь ее? Зверя?

Я хочу научиться говорить, как Лицо… как Люк. Я хочу сказать, чтобы он не обращался к моей памяти, это очень больно. Я плачу. Слезы соленые, они жгут глаза, это тоже больно… Жить – значит, испытывать боль!

– Н-не…

– Что, Солдатик? Что ты сказал, повтори! Родной, давай постарайся!

Я стараюсь. Губы, язык, горло – больно.

Люк – я почти не узнаю его из-за маски – обнимает меня, бьет по спине, что-то шепчет. В шепоте – радость.

Радость – она другая, не причиняет боли. Я тоже радуюсь, что боли нет, я бью Люка по спине, я шепчу: «Боли нет».

– Сол, неужели ты совсем ничего не помнишь? Мастер Вит, Пояс Щорса? Атя? Бар и гребаный Химик? Наше задание? Наше путешествие? Помнишь Суксун и призрачных гаишников? Разве такое можно забыть?!

– Люк, не мучай меня воспоминаниями, их нет. Я не знаю тебя, я не знаю себя.

Люк не радуется, мой ответ причиняет ему боль. Это моя маленькая месть за вопросы, которыми он мучает меня.

– Пока ты… спал, мы прошли три Узла силы, по моим подсчетам, до Цели осталось еще два, причем один очень близко, чуть ли не завтра.

– Мне это ни о чем не говорит, – я еще не умею лгать, но должен научиться, чтобы чувствовать боль как можно реже. Ложь – она смягчает страдания, я знаю.

– Завтра мы остановимся на ночлег… Узлы силы – это странные места, очень необычные. Бывают добрыми, а бывают крайне опасными. Один из таких Узлов чуть не убил нас, там ты лишился памяти… Не перебивай! Я хочу дать тебе автомат, твои руки сами вспомнят, как с ним обращаться. Ты будешь прикрывать меня, на всякий случай. Ничего не говори, ни во что не вмешивайся, стреляй строго по команде, понял? Надеюсь, все обойдется, но чертовы предчувствия не дают покоя…

Мне нравится автомат. В нем скрытая сила, которая умеет забирать жизнь. Я чувствую мощь, которой он награждает меня. Хищная смерть, что затаилась внутри, возбуждает… Выпустить бы ее на волю, дать ей порезвиться!

Я знаю, что желания и мысли мои запретны, но мне совсем не стыдно, инстинкты подсказывают, что следовать нужно им… Я не люблю подчиняться, но ведь инстинкты никогда не обманывают, в этом мы с ними похожи. Мы те, кто знает истину, кто забыл все, что мешало ее увидеть! Завтра автомат заговорит. Я знаю.