Исповедь русской американки - Валентина Попова-Блум

Около девяти часов утра муж разбудил меня и поведал, что в одну башню врезался самолет. Я вскинулась — война? Он успокоил меня — нет-нет, это несчастный случай!

Надо сказать, что он работал на соседней улице, рядом со Всемирным торговым центром, в небоскребе Чейз Манхэттен Банка и в этот день, к счастью, остался дома, поджидая спеца по компьютерам, чтобы устранить непорядки (он остаток дня и часть ночи после работы тоже проводил у компьютера).

Муж выглядел встревоженным; я подошла к окну (в нашем уникальном с точки зрения архитектуры доме нет простенков в квартирах — просто окна от стены до стены и до потолка) и увидела самолет, летящий со стороны Бруклина прямо в направлении «Близнецов».

Медленно летит, подумала я, и очень низко. Ага, это помощь летит к «Близнецам», атакованным первым самолетом, который увидел в окно муж. Какая помощь, одернула я себя! Уолл-стрит такая узкая улочка, и здания там так густо стоят без промежутков, а самолет выглядел, как пассажирский. Большой.

В голове эти мысли промелькнули за секунду-две — на моих глазах самолет скрылся за башней на уровне середины высотного здания. Я не успела понять, что происходит, и увидела, как огромный красный шар взрыва выскочил из-за здания!

Я стояла, открыв рот от ужаса и непонимания ситуации, муж и вовсе зажмурился.

А дальше было еще страшнее. Мы смотрели, как обе башни медленно оседали вниз в облаке пыли, не наклоняясь — просто усаживались на землю. Муж плакал. Если бы он был там рядом, я бы его больше не увидела: он бы всех пропускал вперед и там бы остался…

В нашем доме с потрясающим обзором на весь Манхэттен у многих стояли стационарные бинокли или подзорные трубы, и соседи видели, как из окон «Близнецов» люди прыгали вниз, в бездну — смерть или спасение. Это было нестерпимо страшно.

Помню, я позвонила на работу, друзьям, дочери в Москву. Все не принимали всерьез масштаб трагедии и говорили, что вечером увидят в новостях. Одна мне сказала: «Я видела это кино!» и не могла врубиться, что я смотрю в окно, а не на экран…

Горе опустилось на страну. Все вокруг плакали.

Не могу не поделиться страшным наблюдением: рядом с нашими домами располагался красивый парк с озером и лебедями; из парка видны небоскребы Мидтауна и Даунтауна Манхэттена. Я там ходила ежедневно вокруг озера — занималась физкультурой.

И на следующий день, придя туда, со слезами в глазах смотрела на дырку от небоскребов Всемирного торгового центра.

А рядом куча людей (нет другого слова) в хиджабах и мешках радостно пела и плясала, празднуя свою победу над Америкой.

Когда миллионы плакали, а тысячи погибли.

Но жизнь продолжалась везде, несмотря ни на что!

Моя жизнь с пятым мужем кардинально изменилась в социуме, поднялась на несколько ступеней вверх. Но главное, с этим человеком было необыкновенно интересно. Говорили мы на смеси русского и английского языков. Он обожал петь русские песни и романсы и, находясь в компании русских, абсолютно потрясал их правильным исполнением и мелодии, и слов того, что он пел.

Когда я привезла его в Москву, нас пригласили мои друзья, собравшие компанию для встречи с интересным американцем, учеником Набокова. И торжественно подарили ему CD с песнями. Он взял его в руки и пропел почти все по оглавлению. От «Тачанка-ростовчанка» и «Полюшко-поле» до «Огней там много золотых на улицах Саратова», где очень грассировал букву «р».

У гостей, да и у меня, был шок!

Юджин и хозяин дома были счастливы.

Русский язык Юджина был превосходен и потрясал всех русских до глубины души. Иногда он делал ошибки, меня часто смешившие, и я недовольно останавливала тех, кто пытался его поправлять.

Эти его ошибки были прикольные, находчивые и веселили меня. Он не сердился, когда я говорила, что живу с ним потому, что он меня смешит.

Я даже за ним записывала и написала еще при его жизни некоторый текст, посвященный Юджину и его русскому языку.

Юджин Блум — «чистый американец», родившийся в Нью-Йорке в бедной семье. В шестнадцать лет ему случайно попалась книга «Братья Карамазовы», на английском языке, конечно. Он прочел эту книгу за ночь, и с этого момента в нем проснулись интерес к русской литературе и огромное уважение к русскому писателю Достоевскому. После окончания школы, получив возможность из-за своих способностей поступить в любой колледж, он выбирает Корнельский университет, где сразу же берет курс русского языка, поскольку уже давно решил читать русскую литературу в подлиннике. В это время русский язык и литературу в Корнельском университете преподает еще не знаменитый в ту пору русский «новеллист», как его называли, Владимир Набоков. Так что Юджин — ученик Набокова.

Закончив образование на математическом факультете Корнельского, а также Колумбийского и Нью-Йоркского университетов, он, имея как основную специальность математику, продолжает интересоваться Россией, читает всевозможную русскую политико-историческую и художественную литературу, издаваемую на английском языке, и даже книги на русском. Но полюбив, как он сам говорит, «мелодику русского языка», он очень увлекся русской музыкой, особенно романсами. Юджин скупил все компакт-диски с парижскими записями русских и цыганских романсов и, обладая феноменальной памятью, после многократного прослушивания выучил их наизусть.

В основном эти диски были записаны давними иммигрантами из России, и Юджин усвоил много старинных оборотов речи и стиль произношения. Он утверждает, что у него «петроградское» (!) произношение. Так или иначе, его русский язык очарователен, в нем не присутствует сленг современных песен, которые Юджин тоже очень хорошо знал и пел, начиная от песен Пугачевой и Малинина до «Не валяй дурака, Америка!» и попсы — «Подождем… твою мать!». Забавно, что этот американец пел в ванной комнате, как многие делают в минуты удовольствия, не американские