Ноа - Марк Леви

быть тяжелой, но после обеда, когда заключенные встают из-за столов, за Дженис приходит надзиратель. Ирина обеспокоенно смотрит им вслед.

Дженис ведут в допросную; надзиратель надевает ей на запястья наручники и приказывает ждать стоя. Смерив его взглядом, она решает никак не реагировать. «Из-за чего этот человек стал надзирателем? – гадает она. – Ведь, наверное, в детстве он не мечтал мучить себе подобных, так что же он пережил, что здесь очутился? Может, ему понравилась форма? А может, польстился на зарплату? Или нравится власть над другими?» Если бы она не была заключенной, она охотно его расспросила бы. «Портрет палача» – такой заголовок, возможно, понравился бы Эфрону. Наверное, он сейчас рвет и мечет, но на сей раз она даже не может его в этом винить…

В помещение входит молодой человек. Ему нет и тридцати, по крайней мере, на вид. Рукава старого пиджака из дешевой ткани закрывают тощие кисти рук. Галстук-бабочка перекошен, волосы, которых уже маловато, зачесаны назад. Он вежливо просит надзирателя снять с его подзащитной наручники, предлагает Дженис сесть за металлический стол и кладет перед ней папку.

– Я ваш адвокат, – заявляет он. – Суд состоится сегодня. Вы можете что-то мне сообщить, чтобы я подготовил защиту?

– Ничего, кроме того, в чем я уже призналась. Я ждала визу, но не дождалась, потому что должна была сдать статью в сжатые сроки. Да, соглашусь, я довольно бесцеремонно вломилась в Беларусь. Но я не совершала преступлений – по крайней мере, серьезных.

– Лучше не говорите этого перед судом. Нелегальный въезд в нашу страну является серьезным нарушением закона. Судья захочет узнать, каким образом вам удалось пересечь границу.

– Спрятавшись в фургоне.

– В каком фургоне? Можете сказать мне номер?

– Я уже отвечала на эти вопросы в КГБ. Я не обратила внимания. Он стоял в зоне отдыха у трассы, я открыла задние двери и забралась внутрь.

– Двери не были заперты? – спрашивает адвокат. На его лице написано сомнение.

– Ну да, – с невинным видом отвечает Дженис. – В противном случае я все еще была бы в Литве.

– Если вы лжете, я ничего не смогу для вас сделать.

– Ладно, – вздыхает она. – Я заплатила водителю. Но на номера я не посмотрела, слишком радовалась, что он разрешил мне ехать.

– И все-таки странно, что этот водитель не побоялся досмотра. Он сильно рисковал.

– Видимо, ему были нужны деньги, – отвечает Дженис. – А чем рискую я? Раз я нежеланная гостья в вашей стране, буду рада покинуть ее как можно быстрее. Могу улететь первым же рейсом, если меня отсюда выпустят.

– Один совет: в суде ведите себя поскромнее. Вы можете получить от одного до трех месяцев тюрьмы, а если вам очень повезет и судья будет в хорошем настроении, вас незамедлительно сопроводят до границы.

– Незамедлительно – то есть сегодня же вечером?

– В лучшем случае через две недели после признания решения суда. Наши инстанции страдают некоторой медлительностью, но не радуйтесь раньше времени.

Адвокат ничего не записывал, он даже не открыл свою папку. Взяв ее, он поднимается.

– Встретимся через час в суде. Это совсем рядом, – сообщает он, прежде чем удалиться, как будто близость суда должна успокоить подзащитную.

Надзиратель снова надевает Дженис наручники. Он берет ее за предплечье и выводит в коридор, в конце которого ждут четверо сотрудников милиции в форме. Сама того не зная, она идет тем же путем, что и Дарья во время свиданий с Николаем.

Решетка открывается и сразу же закрывается за ее спиной. Дженис проходит через холл, замечает камеру, подключенную к пункту охраны, проходит за вторую решетку и оказывается на улице, в проезде, который отделяет здание, где держат женщин, от здания, где отбывают срок мужчины. Здесь уже стоит черный фургон; пятый милиционер открывает двери и заставляет ее сесть.

* * *

13:00, Тель-Авив

Эфрон возвращался в редакцию в отвратительном настроении. Он разъяренно врезал кулаком по рулю: ему пришлось час прождать в холле штаб-квартиры израильской разведки, прежде чем кто-то удосужился к нему выйти. Мужчина, не представившись, провел его в скудно освещенное помещение на первом этаже, в пропылившуюся комнатушку. Эфрон сообщил, что он – друг Ноа, но мужчина и глазом не моргнул. Теряя терпение, Эфрон освежил ему память и сказал, что одну израильскую журналистку недавно задержали в Беларуси.

– По какой причине? – спросил агент разведки.

– Там ее профессия сама по себе уже причина, – сухо отозвался Эфрон.

– И что же она там делала? – осведомился мужчина таким тоном, что Эфрону захотелось вмазать ему раз-другой.

– Писала статью о Марке Шагале, он родился в Витебске.

– Да что вы говорите.

– Я думал, мы не бросаем своих, попавших в руки врага? Я ошибался или традиции теряются?

– Вы неправильно понимаете смысл слова «враг», что удивительно, учитывая вашу должность. Мы не воюем с Беларусью, – продолжал он.

– Но они воюют с нами, – парировал Эфрон.

– А я и не знал.

– Я имел в виду весь свободный мир. Ладно, забудьте, я пришел попросить о помощи, но, очевидно, постучал не в ту дверь. Попрошу вас только об одном. Давайте не будем строить из себя дураков, у вас это все равно получится лучше. Просто передайте Ноа, что Дженис в опасности, а все остальное пусть остается на вашей совести.

И с этими словами Эфрон вышел из комнаты.

* * *

Вскоре после его ухода агент поднялся на четвертый этаж, быстро прошел по коридору, постучал в дверь и, поправив пиджак, вошел в кабинет.

– Ну вот, хоть один человек с характером! – воскликнул его начальник.

– Какие будут распоряжения? – спросил агент.

– Сначала выясним, кто такая эта Дженис, – сказал его начальник, поворачиваясь к компьютеру. – Фамилию знаете?

– Да, капитан, – почтительно ответил агент.

* * *

Вторая половина дня, суд, Минск

Зал суда напоминает тот, в котором Дженис недавно пришлось побывать в Лондоне. Это ее почти что забавляет. Она думает, что так, глядишь, скоро станет завсегдатаем подобных учреждений. Ей велят встать, и в зал входит судья в сопровождении двух асессоров. Защищающему ее адвокату недостает апломба Коллинза, он робко представляется и, опустив глаза, называет имя своей подзащитной. Судья, высокомерный старик, смотрит на листок, переданный ему секретарем. Еле шевеля растрескавшимися губами, зачитывает обвинение. Он не скрывает скуки: в деле, которое разбирается сегодня, нет ничего примечательного. Но тут к столу подходит прокурор и начинает пылкую обвинительную речь. Он яростно изрыгает слова, расхаживает перед столом, энергично жестикулирует; лицо багровеет, он поворачивается к подсудимой, с отвращением тыкает пальцем в ее сторону и продолжает свой обличительный монолог. Дженис не понимает ни