Путешествие в Московию 1664-1665 - Николаас Витсен

князя поблагодарить царя от моего имени за милость, оказанную мне, о которой сам князь сказал, что я должен быть рад такой милости. Князю опять подарили серебряный кубок, каждый из двух стольников получил по чашке стоимостью 3—4 рейхсталлера [1 1/2 —2 рубля]. Грамота, переданная послу, была титулована старой надписью.

Я рассказал о царе на троне и о всей связанной с этим суете. Теперь я рассказал бы, как в следующую ночь наш дворецкий Хендрик де Конинг простился с этим миром. Его унесла лихорадка; но этот путь нам всем известен, никому не миновать его, поэтому я пропущу эту трагедию.

2 мая.

Несколько дюжин стрельцов, одетых в новую форму, появились перед царем с пожеланием счастья в связи с рождением сына. Упомянутого Хакета принудили к новой клятве.

Когда здесь кто умирает, то из дома умершего никто не смеет появиться в Кремле перед царем или в его приказах в течение трех дней, поэтому наши приставы сообщили через толмачей, что пока тело [Конинга] находится в нашем дворе, они не могут прийти к нам, как в место нечистое, и просили, чтобы мы немедленно перевезли тело в другое место, откуда его можно будет похоронить; им необходимо поговорить с послом, чтобы он велел своим людям приготовить все в дорогу и составить список нужных подвод.

Между тем посол, по обычаю нашей страны, отправил двоих из наших пригласить соотечественников на похороны. Из русских пришли истопники, дровосеки и кухонные слуги поклониться телу умершего и помолиться за упокой его души, по их обычаю просили у него прощения, жалели о его смерти, спрашивали, как это он вдруг так умер, отчего и т.д.

Вечером 2-го тело увезли к дому Арденуа[246] в слободу, чтобы оттуда его хоронить. Его положили в русский гроб, который поставили на телегу, за ним шли наши трубачи, пажи и стрельцы; шталмейстер и хирург следили за порядком.

3 мая.

Я с нашим пастором посетил Лукиана Тимофеевича [Голосова], которого называют латинским дьяком, потому что он говорит по-латыни. Очень дружески он угощал нас и называл братьями; сказал, что очень рад поговорить с людьми, которые понимают по-латыни, просил продолжать дружбу и поддерживать ее взаимной перепиской. Когда каждый из нас подарил ему по паре книг, он подарил нам по паре соболей — каждому, угостил по русскому обычаю и просил, чтобы мы из наших рук дали ему выпить, что мы и сделали. Его сыночек, ребенок лет шести, тоже пришел бить челом перед нами и поднести нам чарку; в нашем присутствии и ради нас он пожаловал всех своих слуг испанским вином и водкой из своих рук и сам вливал им вино в рот, они же за это кланялись нам в ноги; сказал, что очень рад милости царя ко мне, который справлялся о моем здоровье и долго наблюдал за мной. Я нашел, что дьяк очень богобоязнен; так, при нас он целовал Библию раз десять! Дома у него повсюду иконы. Он рассказал нам, как благочестив царь, который знает почти все из священного писания, в чем он [дьяк] его часто проверяет; еще рассказал, что царь питает любовь к свободным искусствам и языкам, но намеренно не дает изучать их ни своим детям, ни своим рабам. Мы жаловались ему на нашего пристава Семена.

4 мая.

После полудня мы все под тихий барабанный бой поехали в слободу, где находилось тело нашего гофмейстера, чтобы похоронить его. Гроб, на котором лежала его шпага, несли капитаны и майоры. Впереди шли наши литаврщики, одетые в черное, за ними печально следовали трубачи, исполнявшие под сурдинку траурную мелодию. Позади них ехал посол в карете, перед которой шли слуги, а рядом пажи. За каретой, пешком и верхом, следовало множество военных разных рангов, шли почти все наши соотечественники, но много и местных жителей. При похоронах здесь не соблюдают определенный порядок следования, едут сами по себе. Пока несли гроб, несколько раз по указанию генерал-лейтенанта [Баумана] стреляли из пушек; и так его похоронили без обычных здесь похоронных церемоний. После похорон все пошли пешком к дому Арденуа. Носильщиков угостили щедрым обедом, гости выпили за него одну круговую. Здесь не принято носить траурную одежду, т.е. одеваться в черное, достаточно надеть черную повязку, как это сделали носильщики и многие из нас. Но как необузданно здесь пьют! Стыдно было за то, как все это происходило! Никогда в жизни на праздничном обеде я не видел, чтобы столько пили, как на этом траурном. Наш пристав так налился медом, что едва сидел в карете, боялся близко подойти к могиле и даже не зашел на кладбище; наши слуги и стрельцы тоже не промахнулись.

В этот день пришли приставы и серьезно спросили посла, что означали его слова за последним столом: "Русские скоро увидят, что это за голландцы", это и царь нашел очень странным, а также и то, что посол проявил неблагодарность в ответ на большую милость и почет, оказанные нам: никогда ни одного посла так роскошно не угощали и никогда никто не оказывался столь неблагодарным и резким. Еще сказали, что царь предоставил бы Их Высокомогуществам требуемый титул, если бы посол выпил за здоровье царевича Алексея по его достоинству. Посол на все ответил очень вежливо: во-первых, он имел в виду, что мы надеемся победить наших соседей — англичан; во-вторых, по поводу чести, оказанной нам здесь, он знает, как обходились с ним и с другими послами, но ведь и он должным образом поблагодарил царя за прием; а за здоровье Алексея он не мог пить [до тоста за Их Высокомогущества], так как это было бы против его инструкции и несправедливо, а также потому, что русский посол в Голландии не хотел пить за здоровье Их Высокомогуществ до тоста за Алексея. Никто не может на него обижаться за то, что он отстаивал честь своих хозяев и следовал должному распорядку.

Затем посол просил палатки и кареты для предстоящей дороги. Пристав ответил, что палаток нет в городе, так как бояре с ними находились в поле. Зная, что это неправда, посол поймал его, сказав: "Так как я знаю, что палатки есть в казне у царя, то, может быть, он соблаговолит дать их нам напрокат или продать". Приставы обещали, что посол скоро получит ответ на свои запросы, но не на совещании с дьяками, а из Посольского приказа. Теперь посол понял, что кое-что было плохо переведено, и это причиняло вред обеим сторонам; так