Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше (XIX — начало XX в.) - Леонид Горизонтов

«Пикеты русской государственности», по мнению Нейдгарта, остро необходимы как ввиду нарастания германской опасности, так и в целях предотвращения нового выступления поляков. «Что же касается характеристики русского крестьянина, — писал Нейд–гарт, — то в ней упущено, что русский народ–землепашец создал одну из величайших империй, несет на своих плечах бремя содержания огромных окраин государства и поддержания в них порядка и тысячелетней историей доказал свое право на большее доверие к себе и большее уважение… Это глаза, которыми Россия будет вдумчиво вглядываться в жизнь и тревоги своей окраины, это — сдерживающая рука, которой суждено, быть может, вовремя остановить от вольного или невольного порыва страну». Однако патриотический гимн во славу русского крестьянина в исполнении шурина Столыпина не означал отрицания политической роли помещичьих хозяйств. «Если мелкое землевладение нельзя считать иначе как оплотом русской государственности, — писал он, — то сила этого оплота, при сохранении в части и крупных хозяйств, увеличится вдвое, а солдаты мирной армии найдут своих офицеров»89.

Несомненна преемственность — трудно сказать, обусловлена ли она прямым заимствованием или только типологическим сходством — между воззрениями Д. Б. Нейдгарта и П. К.Щебальского. Идея смешанной помещичье–крестьянской колонизации плохо соотносилась с практикой великого переселения на восток. В ходе последнего все попытки представителей благородного сословия стать «офицерами» переселенческих партий (наиболее известна инициатива саратовских дворян) оканчивались «жалкою неудачей»90. (Русское дворянство имело определенные виды и на Западный край, называя его наряду с Сибирью в ходатайствах конца XIX в.91.) Ориентации на мелких земельных собственников, кроме того, учил опыт немецкой колонизации польских земель Германии, весьма высоко ценимый и специально изучавшийся в Петербурге как во времена П. Д.Киселева, так и на заре сибирской эпопеи 92.

Отчет о сенаторской ревизии Нейдгарта был напечатан в год гибели Столыпина. Скалон же занимал генерал–губернаторский пост вплоть до своей смерти в 1914 г. Посягательства на майораты, ценность которых сильно выросла вместе со стоимостью земли, вызвали выступления в их защиту. В 1911 г., явно в ответ на проект Нейдгарта, распространяется брошюра И. П.Шабельского. Автор, сам долгие годы проживший в своем польском майорате, сетовал на неблагоприятные условия, в которых оказались получившие пожалования. «Вместо того, чтобы дать русскому элементу в чуждом краю возможность поддержать престиж русской национальности, — писал он, — эту последнюю поставили в то нелестное положение, при котором русская собственность является обидно некультурною среди общей культурности края». Шабель–ский снимал всякую ответственность с самих владельцев. «Крушение правительственной идеи мобилизовать русского помещика в Царстве Польском, — с жаром доказывал он, — никоим образом не может идти в вину одаренных лиц, поставленных, в силу закона, в положение исключительно безвыходное!»93. К брошюре 1911 г. примыкает более краткая «Записка по вопросу о пожалованных имениях (майоратах)», изданная в типографии канцелярии варшавского генерал–губернатора без указания автора и даты. В записке говорится о возрастании «политической роли» майоратов в деле слияния Привислинья с Империей. «Правительство, — читаем в ней, — нуждается теперь более, чем прежде, в неслужащем классе лиц коренного русского происхождения, с достаточно высоким умственным и материальным цензом, осевших на постоянное жительство в крае»94.

Настроенные вести мировую войну до победного конца, русские политики загодя размышляли о первоочередных задачах, которые предстоит решать после ее завершения. «Мы надеемся, — говорил от их имени с думской трибуны депутат–националист из Подольской губернии Д. Н.Чихачев, — что в скором времени… будем свидетелями радостного явления… — возвращения русских беженцев в западнорусские губернии… Во многих местностях русское население ушло поголовно. Все православное население Холмщины ушло из Холмского края, то же самое случилось и в губернии Гродненской… Мы должны позаботиться о том, чтобы вековые усилия государства в деле обеспечения преобладания русской национальности в коренных русских землях не пропали даром». Чихачев намеревался не только восстановить довоенное соотношение сил, но и развивать успех дальше за счет немецкого землевладения. Имея в виду хозяйства немцев, ровно за год до падения самодержавия депутат призывал к тому, «чтобы эти культурные гнезда перешли в полной неприкосновенности в руки новых русских хозяев»95.

Интерес к проблеме майоратов не только сохранялся вплоть до революций, но и не исчез после переломных событий 1917‑го. В этом нет ничего удивительного: ведь речь шла о больших материальных ценностях. В июне 1917 г. под эгидой Министерства внутренних дел состоялось собрание владельцев майоратов в Царстве Польском. В августе 1918 г. на заседании юридической секции представительства Регентского совета Царства Польского в России обсуждался доклад бывшего сенатора Н. М. Рейнке о майоратных пожалованиях. Концепция докладчика, видевшего в них попытку утвердить русское землевладение, вызвала принципиальные возражения Б. Здановича, присутствовавшего на заседании в качестве эксперта. Подобно автору вышедшей в том же году капитальной книги о майоратах Ю. Качковскому, Зданович настаивал на том, что русское правительство только использовало майоратные имения для получения дохода. «Следует сделать вывод, — заключал он, — прямо противоположный тому, к которому пришел в своем докладе сенатор Николай Рейнке. Майораты являются собственностью не частных владельцев, а государства, ныне Польского государства». В ходе дальнейшей дискуссии мнения участников разделились. Тем не менее в отправленном в Варшаву отчете выражалось единодушное пожелание, чтобы польская казна выкупила майораты, определяя размер возмещения владельцам путем капитализации дохода, который российское правительство официально установило в момент пожалования 96. Непростые судьбы русских в межвоенной Польше, однако, выходят за рамки нашего исследования.

Итак, занимаясь на протяжении длительного исторического периода своеобразной прививкой русского элемента к западным землям Империи, самодержавие было поставлено перед чрезвычайно сложным выбором. В процессе поиска оптимальных юридических форм правительственная мысль обращалась к пожалованиям (на правах условного держания или в собственность) и льготной продаже, принудительному и добровольному переселению. Ей требовалось определить региональные предпочтения: Царство Польское или Западный край, а также — точнее — какие именно части первого и второго. Различными могли быть источники формирования колонизационного земельного фонда. Значение социально–экономического облика колонизации обусловило помещение в заглавие двух носителей «русского начала» — помещика и крестьянина. Именно в выборе между ними и соответствующими типами хозяйства, как в фокусе, отразился общий ход российской истории.

Все эти распутья колонизационной политики, в свою очередь, «монтировались» в сложное плетение демографических, этнокон–фессиональных и политических альтернатив. В западном или восточном направлении следует поощрять миграционные потоки? Русская колонизация либо перемещение польских подданных в глубь страны? Обрусение города или деревни? Привлечение сил из внутренней России либо опора на местные людские ресурсы (польских крестьян, коренное восточнославянское и литовское население, старожилов–раскольников и немецких колонистов)?

Пореформенная эпоха создала совершенно новые общественные условия, которые приходилось учитывать правительству в его колонизационной стратегии. Безвозвратно минуло время, когда в полном распоряжении властей находились миллионы государственных крестьян, служивших благодатным материалом для многообразных экономических, политических, сельскохозяйственных и даже военных (военные поселения) экспериментов. С другой стороны, после отмены крепостного права гигантски возросла и с каждым десятилетием все более набирала силу мобильность населения. Воспитанные в дореформенной России государственные мужи с трудом учились использовать произошедшие в стране перемены для достижения целей национальной политики. Самым действенным средством продолжало казаться «водворение Калуги в Киеве и Вологды в Вильно… элементарными насилиями»97, а стихийные движения и общественные инициативы вызывали у высшей бюрократии неподдельный страх.

Неудача политики «этнографического воздействия» — неоднократно декларированной, подкрепленной законотворческими и организационными усилиями, финансовыми вложениями — весьма знаменательна для судеб Империи. Характерные черты этой политики: ее неспешность и непоследовательность, сочетание целей стратегических (ассимиляция «инородцев», упрочение социальной базы режима) и ситуационных (фискальных, поощрительно–наградных, военно–оборонительных), зависимость от нерешенности проблем Центра (что не исключало использования остроты последних в интересах окраинной стратегии). Русское землевладение на рассмотренных нами территориях не стало тем каркасом, который бы мог, по образцу Зауралья, связать их с имперским ядром.