Третья охота. Григоровы острова. Трава - Владимир Алексеевич Солоухин

поставить новую рессору, и от дому мы отъехали без приключений. Однако на окраине Москвы выяснилось, что отказало освещение. Опять короткая консультация с водителем такси.

— Ничего не поделаешь, — как и в прошлый раз, говорил водитель, — надо около тротуара, со скоростью двадцать километров, ехать домой. (Как не понимают люди, что, если несколько месяцев собирались туда, где «превосходные рыбьи пастбища», и если уж завтра, не далее чем завтра, можно увидеть, как дергается сторожок, откладывать поездку нельзя!)

Хорошо, что пока еще сумерки. По разъезженным, но теперь окаменевшим подмосковным дорогам ищем некую автобазу, где, может быть, сумеют починить «Москвич». Какие-то бараки, строящиеся дома, неподвижные в этот час краны, заборы… (Сидеть бы сейчас в консерватории, слушая музыку, или в кино, или интересная книга, или просто попить чайку в семейной обстановке.)

— Стой, Саша, вон какие-то широкие ворота, может быть, это и есть автобаза.

Ворота закрыты. Нужно идти в проходную к вахтерам. Саша — Герой Советского Союза. Теперь это помогло бы, но мы в рыбацкой одежде, в нелепых шубах, ни у него, ни у меня никаких документов, кроме прав водителя, да и права-то несолидные, любительские.

В проходной топится железная печка, на ней закоптелый чайник. Вахтер — небритый рыженький мужичонка в стеганке, подпоясанной солдатским ремнем.

— Да вы что, граждане, рехнулись совсем? Могу ли я постороннюю машину ночью на территорию пропустить? Да и разошлись уже все, нынче ведь суббота, вот и товарищ инженер подтвердит.

В будку, со стороны «территории», вошел молодой мужчина (значит, инженер), впрочем, тоже в стеганке.

— Да вот мы… на рыбалку… Герой Советского Союза… писатель… понимаете, какая незадача.

— Семеныч, открой ворота, там еще остались ребята, поглядят.

Заехали в огромное крытое помещение, где множество машин, эстакады для их ремонта, станки. Полутемно, пустынно, тоскливо. (Наши жены, наверно, думают, что мы далеко, во всяком случае, едем. Им и в голову не придет, что мы сидим на автобазе и русый паренек озабоченно копается во внутренностях Сашиного «Москвича».)

Для рабочих базы, тех нескольких человек, что не ушли еще домой, наш «Москвич» — разнообразие и развлечение. Все они собрались вокруг, разговариваем.

— А правда ли, говорят, что в прошлом году автобус с рыбаками под лед ушел?

— Не автобус, а грузовая машина с фанерным верхом.

— Ну и как же?

— Мы там не были. Говорят, грузовик попал на полынью, затянутую свежим ледком, и тогда как передние колеса зацепились уж за твердый лед, задние проломили корку, и машина встала вертикально.

— Ну а рыбаки как же?

— Ну… и рыбаки, куда же денешься, к тому же в шубах.

— Говорят, фары в воде долго светились?

— Нет, фары остались снаружи. Сказано, машина встала вертикально. Дверца из фанерного кузова была сзади, как раз на дверцу машина-то и встала.

— Да, история.

— Да. Там ведь если не захлебнешься, заледенеешь.

— А вот вы не поверите, братцы, — заговорил вдруг пожилой уж человек, — что я в войну, держась за обломок бревна (а бревно в льдину вмерзло), восемь часов в воде сидел.

— Ври больше, — горячо возразил паренек, так примерно сорок первого года рождения. — Не способен на это человек. Ледяная вода… Переохлаждение организма… Полчаса, и готов…

— Какие вы ученые — переохлаждение! А я говорю, восемь часов в зимней воде просидел.

— А почему?

— Светло было, чуть шевельнешься — очередь. Или снаряд. Простреливалась вся река. Товарищ мой не выдержал, отпустил бревно, поплыл. Через десять метров накрыли, как все равно горстью гороха бросили. Думаю, пуль пять в него шлепнулось. А я восемь часов сидел.

— И жив остался? Не поверю.

— Так вот же я, разве не видишь, что жив.

— Врешь, — начал всерьез горячиться паренек военного года рождения. — Переохлаждение организма. Чудес, папаша, на свете не бывает.

— Ах ты щенок, это я-то вру? Чудес не бывает! А Москва! Немцы в семи верстах были — не чудо? А вся война? Где ты был в сорок первом году?

Спор становился все горячее. Но «Москвич» уже светился всеми фарами и подфарниками. Так мы и не дослушали спора между двумя русскими людьми насчет того: может ли человек просидеть, не двигаясь, восемь часов в воде, или все-таки чудес не бывает?

Из тьмы со стремительной скоростью летели нам навстречу белые хлопья снега. Они вылетали, казалось, из одной точки. Но чем ближе подлетали к стеклу, тем больше рассыпались веером, так что только некоторые снежинки шлепались о наше стекло, другие обтекали машину вместе с ветром, вместе с темнотой, снова смыкавшейся сзади автомобиля.

Как ни подхлестывал Саша «Москвича», время было потеряно на автобазе, да и дорога ослизла от снегопада. К тому же немного поплутали, запутавшись в трех последних деревнях. Все это кончилось тем, что к дому Бориса Петровича мы приехали за полночь. Огня уже не было. И если бы хоть чуть потеплее было в неотапливаемом «Москвиче», право, мы не решились бы стучаться к незнакомым, не ждущим нас людям.

На третий стук засветились окна. Борис Петрович, открыв, не спрашивая, кто мы, пустил в избу, а там уж и спрашивать не пришлось. Во-первых, по наряду увидел, что рыбаки, во-вторых, я поторопился вручить ему ту самую, полгода хранимую, записку.

Хозяин дома оказался мужчиной за сорок, с лицом красным и обветренным, как у старого полярника. Его жена Клавдия Георгиевна, выйдя из-за перегородки, так и осветила всю комнату радушием и гостеприимством. Тотчас появились на столе свойские грибки, свойская капустка и, уж конечно, свойские жареные окуни. Ого, если бы вот тот окунь попался нам с Германом на Сенеже, было бы событие на весь Дом рыбака, да и на все достославное озеро Сенеж.

Между прочим, Борис Петрович сказал нам, что мы завтра должны подняться в шесть и тогда он сам проводит нас на нужное место.

Надо ли говорить, что зимой в шесть утра так же темно, как и в любой другой час ночи. Не начинало брезжить, когда мы, попив чаю, с трудом разогрев машину, тронулись еще дальше, хотя считали вечером, что Борис Петрович — край нашего пути и что дальше ехать некуда. Ехать же, оказывается, нам пришлось еще километров двенадцать.

— Теперь слева от нас все время Волга. — Борис Петрович кивнул головой налево. — Теперь мы едем все время по самому ее берегу.

Но ничего, кроме начинающей сереть мглы, мы не могли увидеть слева. Зато по дороге мы то и дело видели пешеходов, идущих вперед спешащей, уверенной походкой, как бы боящихся опоздать к началу очень важного или интересного.

— Густо рыбак нынче идет, — заметил Борис