Прекрасно в теории - Софи Гонзалес

раз набирала и стирала сообщения. В конце концов подумала, что мне нужно поговорить с ним лично, и решила найти его на следующий день. В принципе, в четверг было не так уж и сложно найти Броэма.

Я стояла в пустом коридоре после занятий, недалеко от восемьдесят девятого шкафчика, набираясь смелости пойти и поговорить с ним. Кажется, в какой-то момент предстоящий разговор с ним стал пугать меня. У меня тряслись руки. Тряслись. Из-за чертова Александра Броэма.

Когда я ходила туда-сюда возле входа в бассейн, меня осенило, что я не знаю его полного имени. И оно определенно не звучало как «Чертов».

Я таращилась на свои руки, пока нервы не успокоились, а затем толкнула дверь.

Броэм плавал вольным стилем на ближайшей ко мне дорожке, а другой ученик, которого я не узнала, на дальней греб на спине.

Броэм замедлился, а потом остановился, как только заметил меня, и подплыл к краю бассейна.

– Привет.

Я аккуратно присела на корточки так, чтобы подол юбки не касался мокрой поверхности.

– Привет. Можем поговорить?

Он покачивался в воде, размышляя.

– Да, у меня есть пара минут.

Господи, какая милость с его стороны. Я отпрыгнула назад, пока он выбирался из бассейна, и старалась не смотреть на капли воды, стекающие по его торсу, пробегающие по гладкому изгибу мышц на его мускулистой спине.

Броэм схватил полотенце и, прежде чем накинуть его на плечи, растер тело. Если он всегда так вытирается, неудивительно, что его одежда была такой мокрой, когда я впервые встретила его.

– Как дела?

Я стала говорить тише. Лишняя мера предосторожности, учитывая, что я была совершенно уверена – парень, плавающий на другом конце бассейна, не мог подслушать наш разговор под водой.

– Прости за тот день.

Лицо Броэма сохраняло безэмоциональность.

– Тебе не за что извиняться.

Он замолчал, и через секунду я поняла, что он ждет, скажу ли я еще что-то. Справедливо. В конце концов, я должна признаться, что хочу быть с ним.

Но вместо того, чтобы говорить, я стояла как вкопанная.

Броэм смотрел на меня, и мельчайшая искорка надежды или ожидания промелькнула на его лице, а слова покинули меня. Как будто ты готовишься выступить перед огромной аудиторией и волнуешься у микрофона. Я не имела ни малейшего понятия, откуда мог взяться этот страх. Все, что я понимала, – меня полностью парализовало.

Лицо Броэма вновь стало каменным, и он откашлялся, прежде чем приглушенно заговорить.

– Просто… чтобы убедиться, что мы понимаем друг друга… Тот день был странным, но не думаю, что это имело какое-то значение для каждого из нас, да?

Значит, тогда на его лице не промелькнула надежда. Я видела то, что хотела видеть. Я кивнула так резко и воодушевленно, как только могла, молясь, чтобы мое лицо не выдало замешательства.

– Да.

– Окей, хорошо. Потому что, эм… Вай пригласила меня пойти с ней на выпускной. Как ее парня. И я хотел убедиться, что это не будет странным. – Броэм всматривался в мое лицо.

Вай.

С каких пор он называет ее Вай?

И когда он успел сесть в поезд Вай?

Странно, запутанно…

– Вовсе нет, – пискнула я, сделав гримасу, которая, как я надеялась, выражала довольную улыбку. Потому что я радовалась за него.

Я помогла ему, и он получил то, чего хотел. Я не собиралась ставить себя в неловкое положение, признавшись, что думала, будто тот день что-то значил. «Зачем ты поцеловал меня, если все еще хочешь быть с ней?» – хотела я спросить. Но уже знала ответ. Знала. Я была отвлекающим фактором. Я была заменой. Я знала, что он чувствовал к Вайноне. Не стоит удивляться?

Я пыталась найти способ сменить тему, чтобы подтвердить, что между нами все в порядке и мы не сломали что-то важное. Но Броэм отложил полотенце и нетерпеливо повернулся к бассейну. Он не был в настроении общаться. Так что вместо этого я сказала:

– Я оставлю тебя.

Он кивнул.

– Хорошо. Увидимся. И еще раз спасибо.

Еще раз спасибо.

Еще раз спасибо.

Больше мне ничего не оставалось, как пригнуть голову, засунуть сжатые в кулаки руки в карманы и вернуться к маме.

Следующие две недели у меня была своего рода депрессия.

Даже несмотря на то, что мы с Брук тусовались чаще, чем до появления Рей, наши разговоры стали вялыми. Мы не говорили о Броэме, и каждое упоминание о Рей сопровождалось бурными эмоциями Брук, а меня разрывало от чувства вины, поэтому мы избегали таких разговоров.

По правде, чувство вины накрывало меня несколько раз в день. Становилось все тяжелее смотреть в глаза Брук и притворяться, будто я не имею никакого отношения к ее душевной боли. Я разрушила отношения между мной и Броэмом и знала, что должна рассказать Брук, как с ней поступила, но я не вынесу, если наши отношения также разрушатся, поэтому я продолжала день за днем откладывать разговор. Я убеждала себя, что сейчас неподходящее время, но, честно говоря, в основном потому, что не хотела, чтобы она знала, какой я ужасный человек, совершавший отвратительные поступки.

Я не хотела так думать. Я представлялась себе героем, хорошим человеком. Я всегда была героем. Славной (разве нет?), и изо всех сил старалась поступать правильно (обычно). Но ты не считаешься хорошим человеком лишь потому, что хочешь этого. Ты – хороший человек, если делаешь хорошее. А я совершила нечто плохое по отношению к тем, о ком должна была заботиться больше всех.

Вдобавок к моему рукотворному чистилищу каждый раз, когда я ловила мимолетный взгляд Броэма, я чувствовала себя так, словно меня ударило током. Броэм старался держаться вместе с Хантером, Люком и Финном в коридорах. Между уроками он с серьезным лицом бегал за учителями, чтобы что-то выяснить. Сгребал книги из шкафчика, утопая в своих мыслях.

Он никогда не смотрел на меня. Словно я была невидимой. Декор, украшающий коридоры, сливающийся с темно-синей формой.

Однажды даже мама заметила мое подавленное настроение, когда подвозила домой из школы. Я не хотела вываливать на нее все, потому что она каждый день сталкивалась со школьными драмами. Последнее, что ей требовалось, – чтобы я взваливала на нее еще больший груз. Но, честно говоря, я и не думала, что она заметит, обычно так не происходило, поэтому не стала притворяться.

– У меня все в порядке, правда, – возразила я, когда она начала давить на меня, но все, что она сделала, – это вскинула брови.

– Я носила тебя под сердцем девять месяцев, вырастила тебя. Я живу с тобой почти семнадцать лет. И ты действительно думаешь, что я не могу понять, когда все в порядке, а когда нет?

В ответ я свернулась калачиком, закинув ноги на сиденье и сжав руки. Мама сказала это так, будто мы всегда были открыты друг с другом. Но, конечно, я купилась.

Очевидно, что