Бездна - Юрий Никитин

круглое полное лицо, где ни морщинки, пошло складками, как морда у шарпея, остальные выглядят тоже так, словно бегут последнюю стометровку марафона…

Над головами раздался хлопок, в ста метрах возникла серая стена здания. Ясно, имение Пушкина, только с тыльной стороны, под ногами плиты из шероховатого родосского мрамора исчезли, уступив место зелёной траве, а та пошла от нас во все стороны, как круги по воде от брошенного в тихий пруд большого камня.

Медленно и величаво выступили из почвы и поднялись стены строений, я узнал амбар, сеновал и псарню, а дальше вроде бы конюшня, хижина кузнеца, колодец, забор из толстых веток, называется плетень, на кольях вверх дном глечики, рушники сохнут вдоль всего плетня, мы молодцы, и эту мелочь с бельём и полотенцами не забыли.

Казуальник прошептал в благоговении:

– Чую каждым нейроном… это же всё натуральное!

– Самый что ни есть реал, – подтвердил Южанин, отсапываясь. – Никакой цифровости и квантогэлгости.

Я промолчал, это Пушкина мы выдернем настоящего, а остальное всё равно создаём на месте, но и у меня чувство, что именно сейчас творим действительно нечто эпохальное.

Глава 13

Ламмер молча вытянул развернутые от себя ладони. От его ног с тихим шелестом начала вырастать из земли массивная стена из серых неопрятных камней с зелёным мхом между глыбами, рассыпалась и вмялась в землю, превращаясь в вымощенную булыжником аккуратную дорожку к главному зданию.

Тартарин одобрительно крякнул.

– А быстро эти плазменники!.. Только-только научились воскрешать, а через какие-то пару сраных недель ретроказуальность?.. Ни хрена себе ускорение технологий!

– Суперэкспонента, – ответил Казуальник, – Блин, что они со вселенной натворят? Пойдём?

Южанин дёрнулся в испуге.

– С ума сошёл?.. Отдохнем, поразмыслим над следующим шагом!

За его спиной возникло массивное кресло, придвинулось бесшумно, словно скользит по маслу, он со вздохом предельного облегчения опустился на сиденье и расплылся бесформенной массой, словно гигантская медуза.

По его вялому жесту под Казуальником появилось и деликатно стукнуло под колени ажурное, будто сплетенное из паутины и воздуха. Он невольно сел, кресло любой конструкции выдержит хоть танк, это Южанин предпочитает наглядную массивность, чтоб добротность и надёжность даже с виду, как и он сам считает, что слова «дородный» и «поправившийся» комплиментарны.

Под Ламмером кресло вычурное, эстет хренов, Южанин всем создает разное, учитывает вкусы и кондовость, что почти фриковость.

Я сел на свой пенек и сказал быстро:

– Сделаешь стол – придушу на месте!

Южанин расслабленно улыбнулся.

– Ладно-ладно, но за трапезой приходят самый умные мысли, как сказал Аристотель.

– Не бреши, – возразил Гавгамел, – он такого не говорил!

– Грубый ты, – сказал Южанин с мягким укором. – Как я только с тобой общаюсь?

Некоторое время сидели молча, никто не двигается, восстанавливаем силы. Я всё ещё чувствую себя опустошённым, Южанин чуть ли не щепка с крупного баобаба, с места не сдвинется, пока не превратит себя в прежний лоснящийся шар.

У заметно отощавшего Гавгамела под обвисшей кожей перекатываются шары размером с тенисные мячи, а ему нужно, чтоб с футбольные, а то и вовсе с баскетбольные, в первую очередь старается превратить себя в атлета, как будто теперь важно, как кто выглядит.

Даже Ламмер, который никогда не был замечен в усердном труде, вспотел, тяжело отдувается, как бегемот на берегу. На лбу сухощавого Казуальника блестят мелкие бисеринки, Гавгамел выглядит сильно уставшим, что и понятно, мозгами шевелить – это не лупать сю или вот ту скалу.

Проще вагоны разгружать, чем что-то придумывать и воплощать пусть даже на бумаге, но мы, как вижу, всё же справились, хотя и с трудом, что навевает нехорошие мысли.

Придумывать мы всегда были мастера, но что случилось, почему даже такое нетрудоёмкое занятие становится трудным?.. Зато грезить по-прежнему легко, типа если б я был султан и имел сто жен, а вот придумывать что-то целенаправленно и по плану… устаём слишком быстро. Быстрее, чем раньше.

Тартарин остановился первым, сказал почти прежним голосом:

– Все-таки хорошо, что успели раньше всех!.. А то вот из Центра Исторического Коневодства сообщили, что тоже готовятся к пробному воскрешению. Сперва Блохина, а потом, как и мы, Пушкина. Обезьяны!

Я дернулся, Казуальник повернулся к нему всем телом, переспросил в недоумении:

– В Центре Коневодства?

Тартарин ответил со злобным весельем:

– Именно. В Центре Исторического Коневодства. Где казаки, уланы и прочие гусары.

– А ещё и кони, – подсказал Ламмер кавайным голосом.

Южанин заговорил густым и тягучим, как патока, голосом:

– Блохина?.. Знаменитого академика, создавшего современные сплавы стали?

– Футболиста, – сказал Гавгамел с укором. – Чемпиона Европы и всё такое…

Южанин, ничуть не удивившись насчет футболиста, покачал головой.

– Но… в Центре Коневодства?

Гавгамел отмахнулся.

– А чё нет? У нас свобода использовать возможности. Но нахрена нам два Пушкина?.. И вообще как-то стрёмно. Так и другие могут навоскрешать себе по Пушкину или Мерлин Монро, а то и кучу нефертитей, не к ночи будь сказано… Шеф, что думаешь?

Я ощутил как меня сжимают незримые, но огромные тиски.

– Нужно бы, – ответил в затруднении, – в какое-то правовое русло… Запретить лишние экземпляры!.. Каждого воскрёшенного должно быть по одному персу.

Ламмер взвился над креслом, почти не касаясь сиденья, возопил с великим возмущением:

– А где же наши свободы?.. Почему кому-то можно Пушкина или Дантеса, а другим нельзя?.. Такие тоталитаризм и угнетательство недопустимы в нашем прекрасном мире, за торжество которого отдали жизнь эти герои и прочие подвижники!

Гавгамел сказал тяжёлым, как и его соплеменные скалы, голосом:

– Прикалываешься? Свободы свободами, но выпустить на улицы сотни чингисханов как-то чересчурно.

Тартарин буркнул:

– В баймах же бродят?

– Ненастояшие, – парировал Гавгамел, – а настоящий вдруг сочтёт, что это ты перс или демон? Возьмет и выпустит тебе кишки македонским мечом!.. А в нашем мире найдутся такие, что и в ладошки похлопают!

Южанин взглянул на него с неприязнью.

– Знаю таких. Но кто сказал насчет на улицы?.. Думаю, если восхотят издать декрет, что всех в наш мир и наше время, то все равно таких ламмеров остановят и погрозят пальчиком.

– Верно, – прорычал Гавгамел, – а то Александр Македонский тут же начнет собирать войско для Индии, на то он и Македонский! А все Пушкины потребует себе по имению и сотне крепостных, а то и по тысяче за выслугу лет. Думаю, Ламмеру как защитнику свобод и вольностей предков, поручим сперва самому поразвлекать в резервации!.. Я ему сам куплю колпак с бубенцами! Недолго, пару столетий поскачет, пока те освоятся с нашим миром и его правилами.

Ламмер сказал насмешливо:

– Мечтай-мечтай, лупатель соплеменных. Хаджи-Мурата на тебя нет! Больше мне делать нечего,