Владимир Лебедев - Всеволод Николаевич Петров

учитель рисования художник Котырло. Рисовали обнаженную натуру и, насколько понимаю, мне она всегда казалась несколько скучно поставленной.

В 1909–1910 годы я впервые выставил свои акварели и рисунки на спортивные темы в залах Академии Художеств на выставке «Черное и Белое», и впервые мои акварели были помещены в журнале «Свободным художествам» (работы 1908–1909 годов).

Желание рисовать с натуры длительно и писать маслом привело меня к профессору Рубо[103] (Академии Художеств). Очень интересно и волнующе для меня было то, что прежде чем разрешить посещать свою «стеклянную» батальную мастерскую он решил попробовать меня. Осмотрел рисунки и спросил меня: «Вы это без натуры рисовали? — Я ответил утвердительно. — Ну тогда идите в соседнюю комнату, берите картон и уголь и изобразите мне атаку». Через полтора часа моих усилий я услышал за спиной голос: «Можете приходить работать в мастерскую в любое время писать и рисовать». (Принес я ему работы на квартиру.) В мастерской я встретил П. Львова[104] (умер), Котова[105], Авилова[106] и приходившего, не будучи студентом, молодого Л. Бруни[107]. Готовясь к работе панорамы «Бородинский бой в 1812 г.», Рубо ставил и укладывал модели с расчетом, что они ему пригодятся для панорам. Он у меня купил три этюда. Я бал им выделен как кандидат (первый) в помощники для поездки в Мюнхен для работы над панорамой. Поездка не состоялась. Рубо был деловым человеком, прислав письмо о том, что он не может вызвать меня к себе, он одновременно прислал 200 рублей в виде неустойки.

В январе 1912 года я поступил в мастерскую художника Михаила Давидовича Бернштейна[108] (теперь профессора Академии Художеств). Это был для меня целый переворот. Я стал читать систематично книги по истории искусств и пристрастился к анатомии, а главное мне понравилось рисовать с натуры раздетых людей. Михаил Давидович хорошо знал анатомию, и я свою любовь к спорту совместил с изучением этого предмета. Бернштейн освободил от платы за обучение. Мы ходили на французскую борьбу. Михаил Давидович часто сравнивал борцов с фигурами Микеланджело. На этих наглядных уроках я понял многое в движении и пропорции человеческого тела. Я сам тогда бросил играть в футбол и занимался английским боксом, к которому имел способности — и сейчас осталась какая-то медаль.

Любовь к этому виду спорта я сохранил по сие время и являюсь членом судейской коллегии по этому виду спорта. Развившаяся зрительная память позволила мне работать в журнале «Сатирикон» (в котором я проработал до его закрытия в 1918 году).

В мастерской Бернштейна я познакомился с рядом лиц, ставших моими друзьями: Саррой Дмитриевной Дармолатовой (она стала потом Саррой Лебедевой)[109], Николаем Фёдоровичем Лапшиным[110], Владимиром Евграфовичем Татлиным[111] и Виктором Борисовичем Шкловским[112] (тогда лепившим).

Вспоминаю эту мастерскую с чувством благодарности.

В этом же году журнал «Аполлон» организовал замечательную выставку «Сто лет французского искусства».

Помню, что на меня сильное впечатление произвел Э. Мане. Он меня убедил, что современная одежда на современных людях существует как их выражение. (Вспомним Белинского.)

Осенью я держал экзамен в Академию Художеств. Выдержал одиннадцатым (держало 180, приняли 23). На экзамене познакомился с худ. Козлинским[113], и в стенах Академии мы ходили парой. Но я в Академии Художеств не нашел ни среды, ни профессуры. Так и осталась она у меня в памяти как «натуралистический монастырь» и в некоторых мастерских имитация старых мастеров. И она не вызывает у меня воспоминаний. Благодарен я только ее хорошей библиотеке.

Во время Первой империалистической войны я для заработка много работал как чертежник. Чуть было не пришлось стать солдатом, и, если бы не помощь Алексея Максимовича Горького, так бы и случилось.

В 1918 году выставлял в бюро Добычиной[114] на выставке «новых течений в искусстве».

В эти годы я очень много рисовал с натуры и делал большое количество набросков. Маслом я писал, но с ним у меня не всегда ладилось. Работы этого времени были у Добычиной, Гржебина[115] и еще у каких-то частных лиц — не помню.

В мае 1918 года делал плакаты для площади Жертвы Революции[116] в Ленинграде. В первую годовщину Октябрьской революции украшал «Полицейский мост»[117]. Помню, что одна установка на крыше дома у меня не ладилась, так и не пришлось полностью ее осуществить. Условия становились тяжелыми, но я всё же довольно много работал и с натуры, и по памяти. Преподавал в филиале Академии Художеств[118] и впоследствии был избран профессором Академии Художеств с 1918 по 1924 год.

Но преподавать — не значит еще учить, и меня эта работа как-то не захватывала.

В 1920 году организовал агитплакатный отдел РОСТА[119] в Петрограде, в котором проработал в качестве художника и в качестве заместителя заведующего художественным агитационным отделом до самой ликвидации.

Дружно мы тогда работали. В. Козлинский, Л. Бродаты[120] и я. Немного окон сделали С. Лебедева и Н. Радлов.

Делали выставку для делегатов 2-го конгресса 3-го Коммунистического Интернационала во дворе Урицкого[121].

Вспоминаю некоторые серии: «Польская авантюра», «Врангель», «Шептуны», «Чистка партии», «Голод в Поволжье», «Кого не надо выбирать в советы» и т. д. Всего мною сделано в то время от 500 до 600 плакатов. Часть уцелевших я в начале 1941 года слал в Публичную библиотеку им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде.

Вспоминаю, как с В. Маяковским взаимно «наносили» визиты Москва-Ленинград. Я с ним был в приятельских отношениях еще по «Сатирикону», в котором он тоже работал. Помню, я сделал плакат на тему, что, переходя на мирный труд, не забывай об капиталистическом окружении. Текст был написан (уж теперь не помню) неубедительно, и он, сразу увидя плакат, «сочинил»: «Работать надо — винтовка рядом».

Часть моих плакатов была опубликована как у нас, так и заграницей, но подбор в напечатанных изданиях (известно ВОКС[122] на французском и английском языках) был несколько однообразен и последнего периода работы в РОСТА.

Выразительность наша, которую отмечала вся пресса Америки и Англии и Франции, — отмечая всегда меня в первую очередь (нам самим у себя в стране всегда трудно истолковать свое выразительное).

Накануне десятилетней работы в ОГИЗе[123] я поссорился с Томским[124] (который вел вредную политику, он был тогда зав. Гизом) и принужден был отойти от этой работы. Не так долго в качестве штатного редактора проработал там С. Маршак. Основная масса книг сделана совместно с Самуилом Яковлевичем, выглядела так: «Мороженое», «Цирк», «Охота» (отдельно), «О глупом мышонке», «Багаж», «Усатый-полосатый», «Доска соревнований», «Веселый час» и ряд книжек, сделанных мной отдельно — «Лошадки», «Звери».

В 1928 году была издана моя монография и Русским Государственным Музеем[125] была устроена персональная выставка (пять комнат). Выставка потом по заявке Выборгского