Избранная проза - Людмил Стоянов

Эти благоразумные слова заставляют нас опомниться. Мы больные, холерные, а не бунтовщики, наша цель — госпиталь, а не винтовка.

Правда, полуэскадрон ускакал, но кто может поручиться, что это не уловка и что он через полчаса не появится снова и не изрубит нас, как капустные кочаны? Мы безоружны — разве сможем мы оказать сопротивление?

Солдаты опасаются того же, что и мы, и поэтому принимают боевой порядок. Винтовки крепко сжаты, на лицах застывает суровое выражение, — они готовы расправиться с каждым, кто дерзнет противиться их бесповоротному решению.

— Антон!

Антон — это тот, что «расквитался с войной».

— Антон! — обращаются к нему со всех сторон. Он — нечто вроде командира, его распоряжение — закон для всех.

Антон приказал оркестру замолкнуть и запретил стрелять.

— Пусть только кто-нибудь посмеет пальнуть — голову сниму, — несколько раз повторяет он.

У нас начинается головокружение, — где нам поспеть за этими здоровыми людьми?

В тени, в стороне от дороги, виднеется источник.

— Счастливого пути, ребята, — говорит Лазар. — Мы посидим здесь, передохнем, не под силу нам угнаться за вами…

— Антон! — слышится одновременно несколько голосов.

Антон, обернувшись, машет рукой, словно говоря: «Знаю, знаю, оставьте их. Подыхающий конь лягаться не может».

Растягиваемся в тени под деревом. Колонна проходит мимо нас. Отдельные солдаты, отбившиеся, чтобы набрать воды, спешат догнать своих товарищей.

— Не от добра поднялись мы… мать его за ногу…

— Мало, что ли, горя хлебнули в Македонии, так на тебе, еще к Видину и Берковице погонят. Верно я говорю?

— Что было, то сплыло. Хоть бы сейчас амнистию дали, чтоб покончить со всем.

И трое солдат, ведущих этот разговор, удаляются.

— Дело скверно, черт подери! — вслух размышляет Лазар. — Хорошо еще, если нам хоть Карлово и Панагюриште[37] оставят.

На этот раз шутка Лазара звучит как-то особенно горько. Даже у него пропало беззаботное, шутливое настроение.

Мы снова идем своим обычным медленным шагом, но не по шоссе, а по другой дороге, напрямик, — хотим попасть в Кюстендил раньше тех, нежеланных гостей.

Навстречу нам показывается верховой — здоровенный детина с красным, круглым лицом и черными усами. Глаза его, тоже черные, как уголь, возбужденно горят.

— Доброе утро! Что нового? — спрашивает Лазар.

Придержав коня, незнакомец как-то неловко, словно провинившийся, отвечает:

— День добрый. Да ничего особенного — обо всем в газете написано. Наши поехали в Бухарест на мирные переговоры. Венизелос и Пашич[38] тоже едут туда.

— Что слышно о румынах?

— Слухи неважные. Требуют себе Добруджу. Дошли до Врацы и Плевны.

— А турки?

— Турки захватили Фракию. Заняли Одрин, Чорлу, Лозенград. Жители Старой Загоры бегут в Стару Планину.

— Тьфу! — плюет Лазар. — И что за правители у нас! Довести дело до такого состояния! Что у них в головах — мозги или труха? А о греках что слышно?

— Плохи их дела. Они окружены в Кресненском ущелье, как некогда Никифор[39], — потому Венизелос и мчится в Бухарест, чтоб поскорей мир заключить… Будь оно проклято, перемирие это, — и они и мы сидим и ждем… А вы откуда идете?

— Из Царварицы.

— А! Из нашего села. Наверно, из лазарета?

— Вот именно. А вы… вы кто?

Человек, трогая коня, бросает:

— Да… сборщик налогов.

— Далеко до Кюстендила?

— Нет, сразу же за виноградниками.

Струмская долина раскрыла перед нами свою широкую, опаленную грудь. Меж высоких тополей вьется Струма, истощенная и усохшая в эту позднюю пору лета. Вдоль нее тянется гряда ржавых холмов — туда, на восток, к исполинским склонам Рилы, снежные вершины которой сливаются с облаками.

В глубокую тишину долины внезапно врывается какой-то странный, непривычный грохот. Что это? Мы переглядываемся. Залп! Пулеметные очереди. Долгим, оглушительным эхом прокатываются они по холмам.

— Ведь говорил я вам, что дело нечисто, — добавляет Илия. — Нам надо держаться подальше от них…

— Это наши приятели, — заметил Лазар. — У-ух, что сейчас будет!..

Стрельба учащается. Ожесточенно лает пулемет. Да ведь это бой, настоящий бой. Он развертывается прямо под нами, в низине. Мы видим даже, как солдаты сговариваются о чем-то, залегают, перебегают с места на место. Ясно: кавалерийский полуэскадрон вернулся в город, доложил о случившемся, и вот уже приняты меры против бунтовщиков.

Бой не прекращается. Антон, наверное, командует не хуже настоящего офицера, потому что люди его держатся стойко. Нещадно паля, с грозным ревом они обходят противника, используя высокие заросли кукурузы. Вот кавалерия, разбившись на маленькие отряды, стремится, в свою очередь, обойти мятежников, пытается прижать их к реке. Однако те, разгадав маневр неприятеля, переносят пулеметный огонь в наиболее уязвимое место. Они пробиваются вперед не только потому, что их больше, но и потому, что у них нет иного выхода.

— Молодцы ребята, такими вы мне по нраву, — бормочет Лазар, увлеченный ходом сражения. — Ну-ка, всыпьте хорошенько этим господам… Довольно они попили нашей кровушки…

— Хватит тебе, Лазар! Ишь расселся да нахваливает их! — отозвался Илия. — Пошли-ка лучше отсюда, а то как бы и нам вместе с ними не попало.

— Э-эх, господин унтер, душу из тебя чуть не вытрясли муштрой, вши тебя ели, бог весть, что нас еще ждет, но котелок у тебя лучше варить так и не стал.

Лазар сердится не на шутку. Мы трогаемся дальше, но каждые десять минут останавливаемся понаблюдать за ходом боя. А люди Антона атакуют с явным намерением победить. Может быть, это приступ отчаяния, но в нем глубокий смысл. Лазар понимает это, но всей своей солдатской душой чувствует, что это начало конца, что они по-настоящему «расквитались с войной», как выразился Антон. Илия, напротив, даже представить себе не в силах, как это можно идти против начальства, да еще с оружием в руках… Ведь оно — начальство! Священное, непогрешимое…

Снова оглушительный залп, — на этот раз орудийный, несущийся со стороны города. Орудие укрыто где-то там, среди домишек, разбросанных по другую сторону шоссе; голос у него хриплый, но внушительный. Мятежники смущены, на миг стрельба прекращается.

Навстречу нам мчатся по дороге кавалеристы. Конский топот усиливается, и вот они на полном ходу резко осаживают коней около нас.

— Кто такие? Оружие есть?

Вкратце излагаем свою одиссею.

— Предъявить документы! — кричит взводный с саблей наголо. — Уж не из тех ли вы разбойников, что подняли руку на царя и отечество? Головы поотрываю, как цыплятам!

— Да что вы, господин офицер, — обижается Илия, подавая свои документы. — Не видите, у нас оружия, нету?

— Ладно, марш, чтоб и духу вашего здесь не было!

Конники, подняв тучу пыли, проскакали вниз и исчезли в зарослях орешника.

Илия важно, с видом победителя, глядит на меня.

— Ну, что я говорил?

Сражение внизу продолжается с небольшими перерывами. Орудие откликается редко, но настойчиво. Время от времени стрельба мятежников затихает, — трудно, должно быть, им приходится. Они испытали на фронте ужасы самых страшных артиллерийских обстрелов, но здесь совсем другое дело: у них нет артиллерии.

Удаляемся от места сражения. Эхо боя постепенно замирает. Слышатся звуки отдельных выстрелов, уносимые рекой вниз по течению.

— Вот и город! — кричит Лазар. — Ура!

Мы вступили уже в пригородные виноградники. С высоты открывается перед нами панорама города, волшебного, сказочного, окруженного венцом гор… Вот она, жизнь! Вон он, мир! Великолепие этого чудного города с красными кровлями, высокими тополями и голубыми просторами — живое обвинение войне с ее глупостью, грубостью, перебитыми ногами и вытекшими мозгами, с ее манией военного величия и фельдфебельской «мудростью»… Да, должен найтись такой человек, как Антон, чтобы «расквитаться с нею»…

— Э-э-эх! — вздыхает Лазар. — Как вспомню я Голак и вареную кукурузу, аж колени подгибаются… Смотри, какая красота, какое чудо! — И прибавляет: — И как только люди соглашаются променять насиженные места на эти ужасы? Сдурел мир, да и только!

Мы в сосновом бору над самым городом и в приподнятом настроении спускаемся вниз.

— Стой!..

Военный патруль: двое солдат и полицейский.

— Предъявите документы.

Наше дело ясное, а вот те, что прошли низом во главе с Антоном, как-то они выкрутятся?

Подаем выданные в лазарете бумаги, где точно указан наш маршрут.