Схватка с черным драконом. Тайная война на Дальнем Востоке - Евгений Горбунов

Поэтому после установления советской власти в Забайкалье никаким репрессиям не подвергался. Конечно, как и все белые офицеры, был на особом учете в ОГПУ. Чекисты присматривали за ним, и для такого присмотра основания были. По своим политическим взглядам Кобылкин был враждебен советской власти, мечтал о буржуазной республике. Взглядов своих не скрывал и вел антисоветскую агитацию. Конечно, эта деятельность была замечена. Его вызвали в Читинский оперативный отдел ОГПУ, побеседовали, предупредили, что такая деятельность подпадает под соответствующие статьи уголовного кодекса РСФСР со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Но предупреждение не подействовало, и в 1927 году Кобылкин был арестован за антисоветскую агитацию и отбыл шесть месяцев тюремного заключения. Приговор по тем временам был мягким. И, очевидно, после этого заключения и произошел перелом в его мировоззрении и политических взглядах. Человек он был умный, наблюдательный, перемены в жизни видел хорошо. А суровый урок, полученный за антисоветскую агитацию, показал ему, что советская власть прочная и ни о какой буржуазной реставрации не может быть и речи. Нужно было делать выбор в дальнейшей жизни и не ошибиться. И бывший полковник сделал свой выбор.

Таким был человек, которого чекисты ввели в состав «контрреволюционной» организации. Человек крупный, пользовавшийся известностью и влиянием в Чите, боевой офицер, имевший и знания, и опыт. Такая солидная фигура могла произвести впечатление на белогвардейские эмигрантские организации в Маньчжурии. Но если учитывать его прошлое, недавние политические взгляды, то для включения его в операцию «Мечтатели» нужна была смелость. Чекисты, разрабатывавшие легенду, такой смелостью обладали.

В организацию был включен и экономист треста «Сибзолото» Борис Павлович Гудков. Человек он был в Чите известный, жил с женой в отдельном доме, и его квартира в дальнейшем использовалась для приема «гостей» из-за кордона. К советской власти относился хорошо и при первой же беседе с чекистами согласился помогать им. Таким был костяк «организации» в Чите и Иркутске. Людей немного, но каждый известен и на виду. Каждого можно было проверить, а возможность проверки со стороны белогвардейских организаций и японских миссий не исключалась, и убедиться в его существовании.

Но нужны были свои люди не только в Чите и Иркутске, но и у границ. Найти их здесь было гораздо труднее. Населения в пограничных районах было мало, все жители были на виду, все друг друга знали, и малейшее отклонение в поведении любого из них сразу же было бы замечено. Поэтому подбор людей непосредственно у границы с «независимым» государством представлял особые трудности. Нужно было найти человека, местного жителя, которому чекисты абсолютно бы доверяли и который мог бы успешно действовать.

Было предложено несколько кандидатур, и Гудзь обратил внимание на одного человека. Это был бывший священник Василий Терентьевич Серебряков, который бросил церковную службу и учительствовал в поселке Абагайтуй у самой границы. Было ему тогда 35 лет, и с Гудзем были почти ровесниками. Присматривался он к учителю, беседовал, изучал. Если привлекать его к операции, то нужно было полностью довериться бывшему священнику, раскрыть ему структуру и подлинное значение «организации», связи, пароли, явки. Довериться настолько, чтобы не сомневаться, что, будучи за кордоном, а поездка Серебрякова туда предусматривалась в ходе операции, он не предаст, не обманет, не скажет ни одного лишнего слова. Риск был огромным – ведь бывшему священнику доверялась судьба крупной контрразведывательной операции, от результатов которой зависело многое. Нужно было отстоять эту кандидатуру перед руководством, убедить, доказать необходимость полного доверия именно этому человеку. И взять на себя всю ответственность в случае провала, а предательство Оперпута и его последствия для операции «Трест» были Гудзю хорошо известны.

Нужно было обладать большим чекистским опытом, умением распознавать людей, верой в них и, конечно, интуицией, чтобы не ошибиться в человеке. И Серебряков полностью оправдал доверие. Он отлично работал, а работа была и трудной и опасной, во время всей операции «Мечтатели» до самого ее конца.

Небольшое отступление от повествования.

Борис Игнатьевич был отозван в Москву в конце 1935 года. Конечно, Василий Терентьевич не мог знать, куда его отзывали и для какой работы. Пути их разошлись, и больше они никогда не виделись и ничего не знали друг о друге. И только через 35 лет в московскую квартиру Гудзя в мае 1968 года пришло письмо из Новосибирска от Василия Терентьевича. С разрешения Гудзя я привожу начало этого письма.

«Здравствуйте, Борис Игнатьевич!

Добрый человек сообщил мне Ваш адрес. Я несказанно обрадовался.

Вы ведь первый дали мне задание. Прежде всего благодарю Вас за доверие. Задание я выполнил. Троих диверсантов судили, двоих убили на нашей земле. С нашей стороны потерь не было. Один, правда, был ранен, но он быстро поправился в госпитале Даурии. Сам я продолжал переписку с «ними» из Свердловска до 1945 года.

Несколько слов о себе. В 1935 году весной уехал в Ташкент под псевдонимом. Осенью этого же года перебрался в Новосибирск, где учительствовал один год. Моя фамилия попала в протокол суда…»

В это время Василию Терентьевичу был уже 71 год. Все годы проработал учителем, вышел на пенсию. За многолетнюю работу в школе был награжден орденом Ленина. Но не суждено было старым соратникам ни встретиться, ни продолжать переписку. В этом же году Василий Терентьевич скончался. Такой была судьба одного из главных действующих лиц операции «Мечтатели».

Кроме Серебрякова привлекли в «организацию» и фельдшера, тоже жившего в поселке Абагайтуй. Его квартира использовалась для приема «гостей» из-за кордона. Положение учителя и фельдшера было удобно тем, что по характеру своей работы и тот и другой могли принимать людей, ездить в любые места, отлучаться из поселка на длительное время, не привлекая к себе внимания местных жителей. Это обстоятельство в полной мере использовалось во время операции. «Организация» была создана, люди расставлены, и началась повседневная чекистская работа.

Первое письмо, написанное членом «организации» Кобылкиным своему младшему брату Иннокентию, тщательно проверенное и отредактированное чекистами, было отправлено в Маньчжурию. Письмо было сугубо личного характера. Вопросы о житье, настроении, сообщения о родственниках и близких знакомых. Ответ Алексей Кобылкин просил отправить на пограничную станцию Маньчжурия до востребования и на конверте указать фамилию проводника вагона экспресса. Проводник был вовлечен в организацию и выполнял роль почтальона. По почтовым штемпелям Инокентий Кобылкин должен был понять, что письмо отправлено не из Советской России, а со станции Маньчжурия. Это значило, что у брата была возможность посылать письмо нелегально, минуя границу.

Потекли дни томительного и тревожного ожидания. Ответит ли харбинский корреспондент? Что будет в этом письме? Будет ли оно сугубо личного характера? Ведь все-таки родной брат отвечает родному брату. И хотя они были по разные стороны границы, родственные чувства нельзя было сбрасывать со счетов. А может быть, в нем будут темы политического характера? Вопросы, вопросы, вопросы… Но для того, чтобы получить на них ответы, нужно было набраться терпения.

В один из рейсов проводник, зайдя на почту станции, получил, наконец, ответ и привез его в Иркутск. Письмо было личного характера, без малейшего намека на политику. А ведь Кобылкин, по сведениям иностранного отдела ОГПУ, полученным в Иркутске, был известен в Харбине как заядлый контрреволюционный активист, связанный с японской военной миссией, а бывший генерал Шильников советуется с ним по всем политическим вопросам. С этим первым письмом Кобылкин пришел к Гудзю.

Беседа была долгой и задушевной. Борис Игнатьевич не нажимал, отлично понимая, что отношения с таким человеком, как Кобылкин, можно строить только на полном доверии и взаимопонимании. Малейшее принуждение было в данной ситуации совершенно недопустимо. Много было сказано во время этой беседы о необходимости совместной работы, о том, что не из любви к этим тайным приемам приходится прибегать. Что придет время, когда эти средства борьбы отойдут в область преданий вместе с врагами, но в данных условиях эта тайная борьба – дело нужное и необходимое. И вести ее нужно смело, инициативно, с огоньком, а не через силу. Второе письмо также шло нелегальным путем. А на такую надежную линию переправки должны были клюнуть и Кобылкин, и его японские хозяева. Весь расчет дальнейшей операции строился на этом.

Ответ из Харбина пришел быстро. Так завязалась переписка, шло время, и в письмах из Харбина начали затрагиваться не только личные темы. Чувствовалось тонкое, едва заметное прощупывание настроений брата. Надо сказать, что наш Кобылкин вызывал полное доверие у чекистов. Но нужно было исключить даже малейшую возможность провала операции. И поэтому все письма из Харбина, прежде чем попасть в руки бывшего полковника, тщательно просматривались в иностранном отделении Полпредства. Но ничего подозрительного в письмах не было.