На Севере дальнем - Николай Шундик

Вот к столу вышел высокий оленевод, с крупным лицом и черной редкой бородкой.

«Может, это и есть хозяин», — подумал Чочой, вслуши­ваясь в спокойную речь оленевода. Но хозяин, каким его пред­ставлял себе Чочой, так говорить не мог. Он помнил, как раз­говаривал со своими пастухами управляющий оленеводческой фермой Стивенсона мистер Кэмби. Тот кричал, грозил, брыз­гал слюной, топал ногами. А здесь никто не разговаривал так. Здесь словно собрались на семейный совет, где все друг друга уважают. Каждый вносил свое предложение, доказывал, по­чему надо поступить именно так, а не иначе, предоставляя право другим соглашаться или не соглашаться со своими сло­вами. Точно в таком же тоне выступил и председатель Таграт.

«Ой, как много сказано! Кто же победит в этом споре?» — волновался Чочой.

Председатель собрания огласил несколько предложений и попросил колхозников подумать над ними: пусть каждый скажет, с чем он соглашается. Несколько минут стояла тиши­на. Покуривая трубки, колхозники сосредоточенно думали, взвешивали каждое предложение. Но вот началось голосо­вание.

— Вот смотри, смотри, ты сейчас поймешь, кто хозяин, — зашептал на ухо Чочою Эттай.

Председатель одно за другим снова огласил все предло­жения. Подавляющее большинство рук было поднято за третье.

— Так вот как получается! — изумился Чочой. — Как ре­шит большая часть людей, так и будет.

— Верно! Теперь ты понял, кто хозяин? Это и есть кол­хоз, — просто сказал Кэукай, радуясь тому, что Чочою все стало ясно.

Так разгадал Чочой и еще одну тайну жизни на Счастли­вом берегу.

Он испытывал такое чувство, словно поднимался все выше и выше на гору, откуда глазам раскрывались еще никогда не виданные им картины. Но чувство радости омрачалось со­знанием того, что эту радость не могли ощутить его близкие.

Перед Чочоем снова прошли мрачные картины его жизни на Аляске.

...Мистер Кэмби, брызжа слюной, гонит голодного, в изо­рванной одежде отца искать пропавших оленей. Отец уходит в пургу. Чочой с матерью ждут не дождутся его возвраще­ния. И вот через пять дней Чочой находит отца замерзшим.

«Нет, там не такой, совсем не такой, как здесь, хозяин! Там злобный мистер Кэмби хозяин, там шаман Мэнгылю хо­зяин, — думает Чочой. — Они никогда не собирают людей на совет, они кричат, они, как собак, гонят пастухов в стадо. По­пробуй их не послушаться! Гоомо не послушался — в него стреляли... А что, если бы Гоомо был сейчас здесь? — вдруг приходит мысль Чочою. — Что, если бы и он мог так же, как эти люди, свои слова говорить? Он бы хорошие слова сказал, он бы хороший совет дал. У него такая умная-умная голо­ва!..»

— Э, да ты приуныл что-то! — неожиданно заметил Эттай, обращаясь к Чочою.

Кэукай и Петя посмотрели на Чочоя и тоже забеспокои­лись.

— Ничего! — пытался крепиться Чочой. — Просто я что- то вспомнил очень печальное...

— А ты забудь на сегодня, а? — как можно веселее сказал Петя. — Пойдем на улицу, там, наверное, сейчас забой оле­ней начнется.

Чочой с благодарностью посмотрел на своего нового дру­га. Теперь-то он хорошо понимал, что Петя — настоящий то­варищ Кэукая, Эттая, его — Чочоя — и многих других детей. Эта дружба с чукчами «белолицего» мальчика, как мысленно еще называл Петю Чочой, ему также казалась поразитель­ной.

Мальчики вышли па улицу. Стадо оленей мирно паслось за небольшой цепью уже замерзших мелких озер. Белоснеж­ный олень отделился от общего стада и, гордо запрокинув огромную корону ветвистых рогов, побежал куда-то на запад вдоль берега лагуны. Пастух с приготовленным арканом в ру­ках безуспешно пытался перерезать ему дорогу.

— Завернем в стадо оленя? — спросил Кэукай.

— Завернем! — подхватил Эттай и, как всегда в таких случаях, бросился вперед первым.

Петя с Чочоем побежали за ними.

Мальчики летели, как ветер, наперерез оленю, испытывая истинный восторг от стремительного бега.

— Гок! Гок! Гок! — кричали они, как обычно кричат в та­ких случаях чукотские пастухи.

Олень остановился. Несколько раз он тревожно хоркнул и, повернувшись, стрелой помчался к стаду. Ребята залюбо­вались его бегом. Олень, казалось, плыл по воздуху, не ка­саясь земли своими тонкими, стройными ногами.

— Словно белая чайка летит! — восхищенно сказал Чо­чой. — Я вырос возле оленей, а никогда не замечал, что они такие красивые!..

Забой оленей продолжался до позднего вечера. А когда наступила темнота, началось самое интересное — традицион­ный праздник забоя тонкорунного оленя.

На обширной поляне горело около десятка костров. Над кострами висели огромные котлы со свежим оленьим мясом. Большими огненными мухами высоко-высоко взлетали искры и гасли в темноте. Где-то вдали шумело отогнанное от поселка стадо. Оленеводы и охотники сидели у костров, оживленно разговаривая.

Чочой вместе со своими друзьями переходил от костра к костру, с интересом вслушиваясь в разговоры колхозников. И невольно, как только где-нибудь раздавался заразительный, веселый смех, мальчик думал: «Вот бы Гоомо сюда, хотя бы на один вечер! Пусть бы и он повеселился вместе с нами».

У одного из костров среди оленеводов и охотников Чочой увидел Таграта и Виктора Сергеевича.

— Скажите, кому из нас огни эти не заглядывают в самое сердце? — спрашивал Таграт, широким жестом указывая на ярко освещенные электрическими огнями окна в домах по­селка.

Смуглое лицо Таграта с тонкой линией чуть горбатого но­са в эту минуту показалось Чочою особенно мужественным, и он подумал: «Вот если бы отец мой жил на этой земле, может, и его сейчас слушали бы так же, как Таграта».

— А когда-то в этом поселке всего четыре яранги стояло,— задумчиво отозвался на слова Таграта Виктор Сергеевич, по­сасывая свою трубку.

— Я вижу, учитель, ты хорошо помнишь те далекие годы, когда в первый раз попал сюда, — заметил один из стариков, обращаясь к Виктору Сергеевичу.

— Да, хорошо помню. Это было еще в пятнадцатом году. Тогда здесь стояло всего четыре яранги, — повторил Виктор Сергеевич. — Три яранги стояло, кажется, вот здесь, где се­годня забивали оленей, а четвертая — вон там, где больница. Но кто постарше, те, наверное, хорошо помнят жителей той, четвертой яранги. В ней были мертвецы. Умерли люди, и жи­лище их превратилось в могилу...

Виктор Сергеевич вздохнул и несколько минут молчал, погруженный в далекие воспоминания.

— Страшно мне стало, когда я попал сюда в первый раз, — продолжал он, глядя в костер. — Но, еще будучи из­гнанником, я нашел у вас приют и настоящую дружбу. По­мню, подошел ко мне человек, который потом стал большим, очень большим моим другом, и сказал мне так: «Вижу я в глазах твоих тоску. Нельзя тебе одному быть: холод тоски заморозит сердце. Пойдем ко мне в жилище. Имя мое Ако».

Услыхав имя Ако, Чочой вздрогнул и, стараясь быть неза­меченным, чтобы не обратить на себя внимание взрослых, потихоньку приблизился к костру...

А на обширной, ярко освещенной кострами поляне проис­ходили традиционные состязания в ловкости, выносливости, силе.

Голые по пояс борцы упорно и сосредоточенно наступали друг на друга. «Гы-а! Гы-а!» — порой издавали они воинст­венный клич, громко при этом хлопая в ладоши. Пламя кост­ра багровыми отсветами ложилось на их бронзовые тела.

Чуть подальше стройный, высокий юноша, в котором Чочой сразу узнал Тынэта, прыгал через аркан. Со свистом несся аркан ему под ноги, но Тынэт легко, как мячик, подпрыгивал вверх, иногда при этом даже умудряясь перевернуться в воз­духе.

В другом конце поля шли состязания в тройном, в четвер­ном прыжке с места.

Пожилые мужчины и женщины сидели у костров, ели оленье мясо и с живейшим интересом наблюдали за спортивными состязаниями юношей.

Залюбовались состязаниями и люди у того костра, где си­дели Таграт и Виктор Сергеевич.

А Чочой, которого жизнь очень рано разлучила с беззабот­ным детством, по-взрослому хмурился и с горечью думал: «Гоомо никогда не видел такого веселья и теперь уже никогда не увидит...»

Может, мальчик так и остался бы наедине со своими не­веселыми мыслями в этот замечательный вечер, если бы зор­кие, участливые глаза не следили за ним. Нет, друзья не могли допустить, чтобы Чочой тосковал, когда кругом было столько радости!

— Послушай, Чочой, идем прыгать через аркан! — раз­дался где-то позади него веселый голос Кэукая.

Чочой повернулся на голос. Раскрасневшееся лицо Кэукая было так заразительно весело, что и Чочою вдруг тоже стало легко и радостно. Он подал руку Кэукаю и побежал рядом с ним, ощущая непреодолимую потребность закричать что-то необыкновенно воинственное, по-мальчишески озорное.

— Гы-а! — налетел на него Эттай, громко хлопая в ла­доши.

— Гы-а! — ответил Чочой, чувствуя, что у него захватило дух от восторга.