За кулисами диверсий - Вадим Кассис

Через мегафон передали первую команду: «Всем срочно распаковать свои вещи. Террористы могли подложить бомбу. Проверить и немедленно запаковать!»

Когда от людей уже шел пар, тот же надтреснутый голос рявкнул из мегафона: «Всем разобрать свои пожитки и срочно грузиться в автобус». Снова дорога до аэродрома. Вечер. Кто–то строго предупредил: «Посадка в самолет утром. Из автобуса не выходить ни под какими предлогами. Посадка в пять утра».

На третьи сутки, измотанные дорогой, затравленные бесконечными командами и приказами, люди прибыли в Тель—Авив. Солдаты с автоматами наперевес согнали всех в кучу посреди душного зала аэропорта. Кто–то выкрикнул:

— Исаак Шмидт и семейство тут? Вас здесь уже поджидает Гафни Заагава!

Кольцо вооруженных солдат разомкнулось.

— Я пришла сюда лишь для того, чтобы встретить своих очень и очень дальних родственников, — высокомерно изрекла Заагава, обращаясь к какому–то официальному лицу с пачкой анкет в правой руке. — Дайте им бумаги, и пусть заполняют. У меня своих забот полон рот!

— Помолчите! Вопрос уже решен. Вы обязаны взять семью Шмидта временно к себе. — И он бросил гневный взгляд в сторону Заагавы. Евгения увидела, как белки глаз человека с анкетами в руке налились кровью. Подумала: «Что бы это могло значить?»

— Разве что на месяц–другой. — И, уже обращаясь к Евгении Шмидт, Заагава сказала: — Но вам, милые родственнички, придется поработать. Я хлеб даром есть не даю…

Два месяца каторжного труда прошли как страшный сон. По ходатайству Заагавы, которой не терпелось избавиться от «милых родственничков», так как она считала, что полностью выполнила задание по вербовке живых душ, Шмидт наконец получает жилье в старинном городе Акко. Полы каменные. Кроватей нет. Белья нет. Хочешь иметь железную койку — дай взятку Нелли Хофрихтер или Штраусу, «опекунам» вновь прибывших. Желаешь есть из миски ложкой — готовь новую дань. Не дашь — «опекуны» постараются насолить! Никто из иммигрантов не знает ни законов, ни порядков Израиля. И они, «опекуны», вольны творить с человеком что угодно. А вот если не станешь упрямиться и будешь регулярно платить положенную мзду — дело иное. Не случайно хамоватая госпожа Хофрихтер гарцевала перед своими просителями, словно лошадь в сбруе из золота, увешанная бриллиантами. Что же касается любого проявления непослушания, то у «опекунов» были предусмотрены разные меры наказания.

Но самой страшной карой могло стать пребывание в сумасшедшем доме, куда Штраус или Хофрихтер имели право запрятать каждого без заключения врача. Об этом Евгению Шмидт предупредила одна из иммигранток, рассказав историю о том, как однажды ночью неизвестные схватили в квартире мать и дочь и отправили в психиатрическую больницу Акко. Больше их никто и никогда уже не видел…

— Наша задача, — сказала как–то отцу Евгения, — ни в коем случае не принимать от властей никаких документов. Впоследствии они могут послужить им основанием для навязывания нам израильского подданства. Рано или поздно мы должны выбраться из этого ада… Надо искать помощи.

И вот однажды Шмидт познакомилась с некоей американкой Эдельман, к которой ей порекомендовал обратиться знакомый англичанин Г. Маршалл.

Эдельман терпеливо выслушала Шмидт и буквально позеленела от злобы:

— И вы хотите оставить землю обетованную?! Да как вы смеете об этом думать?! Да я спущу на вас самых лютых псов!

Просчет был очевиден: Эдельман состояла активисткой реакционной сионистской организации «Бнай—Брит», цель которой любой ценой собирать людей еврейской национальности «под одну крышу» в Израиль.

Разговор Евгении и Эдельман израильская контрразведка записала на пленку.

Евгения Шмидт появилась в кабинете у госпожи Самсоновой через некоторое время после того, как хозяйка дома проводила Кацаса и Вишневского.

— Разрешите вас потревожить? — она вошла в кабинет и опустилась без приглашения на стул. — Я дочь советского художника Исаака Шмидта.

— Чем могу служить, душенька? — фамильярно, с притворной улыбкой осведомилась Самсонова.

— Мне порекомендовал обратиться к вам Александр Кацас. Он дал мне ваш адрес. Хотелось бы пока хоть временно устроиться у вас в Мюнхене. А уж потом я перевезла бы сюда отца с матерью… Они пока еще в Израиле.

— Так, так. Устроиться, значит. Это нужно обмозговать. Это вы там, в СССР, привыкли все делать быстро. А здесь иные представления о времени, иные, Душенька, параметры жизни… Привыкайте. Вы сколько прожили в Израиле? Меньше года? Впрочем, сие не так уж важно.

— Так я могу рассчитывать на вашу помощь в получении временного жилья?

Самсонова распрямила спину, взглянула на собеседницу. Самсонова чем–то напоминала классную даму, которую ненавидят все ученики.

— Ну что ж, пока отправим вас на постой к Галине Николаевне Кузнецовой. Она, как бы вам это сказать поизящнее, когда–то в молодости ходила в при. слугах у Ивана Бунина, а теперь сама пописывает. Ну, а деньги на жизнь у вас есть?

— Карманы почти пусты, — Шмидт доверчиво взглянула на суровую начальницу фонда.

— Не думайте, что я их наполню золотом из собственных карманов. Мы, работники фонда, — не филантропы из благотворительной организации. Вы изволили заметить, что работали в России физиком? Устроим работать на завод «Роденшток». Скажем, в отдел контроля по выпуску линз. Устроит?

— А чем ваш фонд занимается вообще?

— Наша задача переправлять таких людей, как вы, в Соединенные Штаты. Впрочем, госпожа Шмидт, вы часом не советская шпионка?!

Шмидт спокойно отпарировала:

— С таким же успехом я могу вас считать шпионкой американской!

Самсонова помолчала, оценила взглядом собеседницу и заметила с улыбкой:

— Считайте так или эдак, но доверительно, душенька, могу вам сказать, что лично вами, ну и, конечно, вашим папашей весьма интересуются американцы. Вам это о чем–нибудь говорит? Они хотели бы с вами повстречаться.

— Кто это «они»? — сказала Шмидт с явным пренебрежением. — Что же касается Америки, то я в эту страну ни за что не поеду!

— Полноте, полноте, — Самсонова протянула унизанную кольцами руку. — Заходите почаще. Не стоит нервничать. Врачи считают, что нервные клетки не восстанавливаются. А они нам с вами еще пригодятся. Особенно вам. Особенно когда приедут сюда папенька с маменькой…

Родители приехали через месяц. Самсонова пригласила Евгению на аудиенцию.

— Вам необходимо срочно отправиться во Франкфурт, где находится американское консульство, и незамедлительно оформлять выезд в США.

— Я уже объяснила вам свою позицию. — Шмидт держалась непреклонно. — Кроме того, отцу надо быстрее делать глазную операцию. Он слепнет.

— Кстати, как ваша новая квартира на улице Принца Евгения, 4? Устраивает?

Евгения вспомнила отвратительную физиономию коменданта дома Краутбауэра и промолчала. Она решила не обострять и без того натянутые отношения с директрисой «Толстовского фонда». Были бы рядом друзья, она могла бы им рассказать кое–что об этом типе, который гордится тем, что носит в нагрудном кармане портрет Гитлера. А его брат — хозяин крупной конторы «Иммобиль» — того же поля ягода. И тот, и другой многие годы скрывали в своем доме крупного военного преступника второй мировой войны, который в знак благодарности работал у Краутбауэра прачкой, судомойкой. А теперь Краутбауэр наводнил свой дом несчастными рабочими — иностранцами из Италии, Греции, Турции и обирает их как хочет… Но разве может человек, сам живущий в Мюнхене на птичьих правах, находящийся на подозрении у израильской контрразведки и под наблюдением сионистских организаций, возмущаться всем этим позором и высказывать свои мысли вслух, да еще где — в стенах «То/ютовского фонда»?!

— Да, мы в целом довольны жильем. Вот если бы не папино здоровье… Кровяное давление подскакивает до 240…

— Это можно поправить, — голос Самсоновой зазвучал вкрадчиво, с оттенком сочувствия.

— Боюсь, что у нас просто не хватит денег на операцию. Две тысячи марок на дороге ведь не валяются! Мы не наскребем и тысячи.

Самсонова словно предчувствовала такой ответ. Она быстро заходила по комнате и, поправив рукой крашеные букли, стала говорить короткими фразами:

— Нужно срочно устроить выставку Исаака Шмидта. Это поможет решить финансовую проблему. Вы говорите, что у отца повысилось давление. Надо его снизить. За лечение, медикаменты придется платить. Выставку проведем в «Хаусбегегнунге». Для ее организации нужна ваша личная помощь. Согласны?

Вопрос прозвучал как приказ. Но иного выхода не было, да и вообще Евгения Шмидт не усматривала в этом предложении ничего дурного. Одно беспокоило се и настраивало на раздумья: почему директриса столь неожиданно изменила к ней отношение? Или она просто нацепила на себя маску сочувствия? Тактический ход? Но какой?